Валентин Зорин - Мистеры миллиарды
Назвав адрес своего отеля, я вступил в беседу. Уловив, очевидно акцент иностранца, водитель такси спросил, откуда я, а узнав, что из Советского Союза, заметно оживился и... перешел на хотя и ломаный и неправильный, но все-таки русский язык.
Первые вопросы, которые были заданы моим собеседником, не скрою, были для меня неожиданными. О многом, подчас самом фантастичном, спрашивают за рубежом советских людей, и мы уже отвыкли удивляться. И все-таки я был удивлен.
— Скажите, — обратился ко мне таксист, — как выглядит сейчас, — он старательно выговаривал по-русски, — мистер Ми-ха-ил Мои-сее-вич Ботвинник и мистер Васи-лий Василье-вич Смыслов, давно ли вы их видели, как их здоровье?
Согласитесь, неожиданный поворот разговора с шофером такси в час ночи на одной из нью-йоркских улиц. Ответив как мог на вопрос, я, в свою очередь, поинтересовался, чем вызван, этот несколько специфический интерес моего собеседника. То, что я услышал в ответ, показалось мне невероятным.
— Я хорошо знаю этих замечательных русских мастеров, мне приходилось не раз встречаться с ними за шахматной доской, — сказал шофер. — Меня зовут Николас Россолимо, и я имею честь носить высший в шахматном мире титул международного гроссмейстера.
Скажу вам честно, я согрешил, не поверив моему случайному собеседнику. Прежде всего как-то не вязался вид очень усталого, небритого человека в потрепанном костюме и форменной, с кокардой фуражке, крутившего баранку на нью-йоркских улицах, с привычным и степенным обликом шахматных гроссмейстеров. А кроме того, как-то неправдоподобно с профессиональной точки зрения выглядела ситуация: журналист приехал в Америку, и сразу же в девятимиллионном городе такой сюжет: среди тысяч такси попал в машину, за рулем которой — международный гроссмейстер.
Видимо, почувствовав по возникшей паузе недоверие, мой случайный собеседник притормозил машину у тротуара и, достав из бокового кармана визитную карточку — ту самую, которая покоится сейчас в моем путевом блокноте, являясь безмолвным свидетелем этой истории, — протянул ее мне. На ней было написано:
«Международный гроссмейстер Николас Россолимо. Шахматная студия, Салливен-стрит, 191, Гринвич-Вилледж, Нью-Йорк. Открыта ежедневно с шести до девяти вечера, библиотека шахматной литературы, обучение шахматной игре».
Гроссмейстер Россолимо рассказал о нелегкой жизни, которую он ведет.
— Я думаю, что играю не хуже, чем прежде, — сказал он, — но за эти годы в Америке появились Фишер, Бисгайер и другие, и через них мне, человеку уже немолодому, в большие турниры не пробиться. Меценаты от меня отвернулись, а жить надо. Я не порываю с любимым искусством. В студенческом Гринвич-Вилледже держу студию, где обучаю игре в шахматы. Но много ли получишь со студентов? Приходится арендовать у крупной фирмы эту машину для того, чтобы прокормить семью. Вот и колешу по Нью-Йорку, пока не зарябит в глазах.
Разговор явно пора кончать. Гроссмейстеру нужно зарабатывать на жизнь. Мы прощаемся. Николас Россолимо просит передать большой привет Ботвиннику и Смыслову, а также молодым советским гроссмейстерам Петросяну и Спасскому и особенно Михаилу Талю, которого он сравнивает с великим американцем Мэрфи.
— Многие партии Таля я знаю наизусть, — говорит он, — это шедевры. Жаль, что не доведется с ним встретиться, жизнь уходит.
Я вижу грусть в глазах этого человека, некоторое время слежу за красными огоньками его удаляющейся машины, и, наконец, они пропадают, затерявшись в огромном и холодном городе, равнодушном к таланту, на котором уже нельзя заработать.
Талант, на котором нельзя заработать! И талант, на котором заработать можно. Согласитесь — дефиниция своеобразная, разница вполне определенная и весьма типичная для нынешнего американского общества. Конечно, Чарльза Торнтона и некоторых других представителей новейшей формации американских бизнесменов нельзя отнести к деятелям посредственным и заурядным. Для того чтобы руководить обширным и сложным современным производством, нужны определенные данные.
Не простой человек Чарльз Торнтон. Нелегко оценить такого однозначными категориями.
Нужды современного бизнеса заставляют многих из нынешних воротил поворачиваться быстрей, самим шевелить мозгами, не всегда и во всем доверять наемным управляющим. Знакомый с основами современной техники, неплохо ориентирующийся в сложных финансовых проблемах, обладающий аналитическим умом, умеющий четко расчленить проблему на составные части, проанализировать и принять логически обоснованное решение, найти неожиданный поворот, — все эти качества Торнтону, бесспорно, присущи.
Но здесь необходимы две оговорки, без которых сказанное выше не имеет никакого веса, ибо отражает лишь часть, и притом небольшую часть, правды. Во-первых, всех перечисленных качеств, больше того, и целого ряда других, которыми можно было бы продолжить список достоинств делового человека, недостаточно, чтобы обеспечить процветание деятеля, подвизающегося в сфере американского бизнеса. Можно сегодня в Америке быть дважды умным, трижды образованным, четырежды квалифицированным и не добиться никакого успеха, всю жизнь обретаясь на задворках бизнеса, в услужении у чужого богатства, как это бывает сплошь да рядом.
Изучение списка примерно тысячи видных бизнесменов, играющих ныне главные роли в деловом мире Соединенных Штатов, привело меня к убеждению, что и не существует причинной связи между талантами делового человека и степенью его процветания, не существует закономерности, которая выдвигает по уму и таланту. Конечно, по нынешним сложным временам бездарности процвести трудно. Но вы чаще встретите в директорских и президентских кабинетах американских корпораций людей, хотя и посредственных в сфере того бизнеса, каким они заняты, — слабых инженеров, недалеких финансистов, но зато обладающих набором совершенно особых качеств — нахрапом, безжалостностью, принципиальной беспринципностью, беспредельным цинизмом, — одним словом, всем тем, что можно назвать комплексом аморальности, нежели не обладающих этим комплексом и продвигающихся лишь за счет знаний и деловой хватки.
Инженер Литтон был крупным изобретателем. Его помнят лишь потому, что Чарльзу Торнтону взбрело на ум сохранить его имя в названии своей фирмы.
Торнтон ничего не изобрел. Во всяком случае, в области электроники. Но именно он нажил богатства на изобретениях Литтона и многих других людей талантливых, но менее удачливых — во-первых и не располагающих специфическими качествами, без которых не процвести в мире американского бизнеса, во-вторых.
И еще одно обстоятельство. Мне довелось в последние годы не раз встречаться и беседовать с представителями американского делового мира. Спору нет, многие из них энергичны, обладают деловой хваткой.
Но я не готов восхищаться этой современной и всячески превозносимой породой «новых бизнесменов», этаких ходячих счетно-решающих устройств, которых за океаном пытаются представить как некий эталон современного человека. И не только потому, что невозможно принять их мораль и идеологию, глубоко чуждые для людей нашего мира методы и взгляд на мир. Неприемлемы эти «эталоны» и с чисто человеческой точки зрения. Встречаясь с такого рода деятелями, чаще всего обнаруживаешь, что их компетентность ограничивается непосредственно областью, в которой они заняты, что «эталоны» эти до изумления узки, односторонни, плоски как доллар. И, кроме этого доллара, их не интересует ничего, что делает человека человеком, а не роботом, в голове которого сухо щелкают всяческие реле, непрерывно перемножающие цифры со многими нулями.
Авторское отступление
И здесь мне хотелось бы увести внимание читателя несколько в сторону от самого Торнтона и его фирмы. Нельзя не восхищаться многими достижениями американской цивилизации, плодом таланта ее ученых и инженеров, гения ее рабочих. Современные заводы и многокилометровые ажурные мосты, отличные машины, мчащиеся по первоклассным автострадам — чуду современной строительной техники, небоскребы Нью-Йорка и огромные плотины современных гидроэлектростанций — все это действительно здорово и достойно всяческого уважения.
Но вот ты находишься в Америке неделю, десять дней, месяц. И вдруг начинаешь замечать, что все реже тебе хочется восхищаться, все чаще эта машинная цивилизация без души начинает угнетать, потом раздражать, а потом делает твое существование невыносимым. Становится душно до нестерпимости. Быть может, именно поэтому, в виде неосознанного, что ли, протеста, миллионы американцев используют любую возможность, чтобы бежать подальше от городского грохота, туда, где не пахнет ни цивилизацией, ни даже хваленым, привычным и делающим жизнь комфортабельной сервисом. Есть это и в других странах, но нигде я не видел такой исступленности, такой неистовости в этом стремлении хоть ненадолго избавить, абстрагировать себя, отвлечься от повседневной цивилизации, как это имеет место в Америке.
