Генри Киссинджер - Дипломатия
Однако на пути разделения Германии стояли два препятствия. Одно из них заключалось в том, что Бисмарк строил слишком хорошо. Германия, которую он создал, пронесла чувство единства через поражение в двух мировых войнах, французскую оккупацию Рурской области в 1923 году и существование учрежденного Советским Союзом государства-сателлита в Восточной Германии в течение жизни целого поколения после второй мировой войны. Когда в 1989 году рухнула Берлинская стена, президент Франции Миттеран какое-то время носился с идеей сотрудничества с Горбачевым в деле противостояния объединению Германии. Но Горбачев, слишком занятый внутренними проблемами, отнюдь не рвался затеять подобную авантюру, а Франция была недостаточно сильна, чтобы справиться с этим в одиночку. Аналогичная слабость Франции помешала разделению Германии в 1918 году. Даже если бы Франции это оказалось под силу, ее союзники, особенно Америка, не потерпели бы столь грубого нарушения принципа самоопределения. Но и Вильсон не был готов настаивать на мире, носящем характер примирения. В конце концов он согласился с рядом условий карательного характера, противоречивших принципу равного отношения к победителям и побежденным, обещанному «Четырнадцатью пунктами».
Попытка примирить американский идеализм с французскими кошмарами оказалась за пределами человеческой изобретательности. Вильсон согласился на корректировку «Четырнадцати пунктов» в обмен на учреждение Лиги наций, от которой он ожидал удовлетворения любых законных обид, возникших в результате мирного договора. Франция согласилась на гораздо меньшие по объему карательные меры, чем те, что она считала соизмеримыми с принесенными ею жертвами, в надежде, что это повлечет за собой американские обязательства долгосрочного характера по обеспечению безопасности Франции. В итоге ни одна из стран не достигла своих целей: Германия не была умиротворена, Франция не добилась обеспечения собственной безопасности, а Соединенные Штаты устранились от урегулирования.
Вильсон был звездой мирной конференции, заседавшей в Париже в январе — июне 1919 года. В те времена поездка в Европу на пароходе занимала неделю, и потому многие из советников Вильсона его предупреждали, что американский президент не может уезжать из Вашингтона на длительный срок, исчисляемый месяцами. И действительно, отсутствие Вильсона отрицательно повлияло на отношение к нему конгресса, и это сказалось, когда мирный договор поступил на ратификацию. Не говоря уже об отсутствии Вильсона в Вашингтоне, почти всегда ошибочно само по себе участие глав государств в переговорах по существу. Им тогда приходится погружаться в специфику, которую обычно берут на себя министерства иностранных дел, и детально обсуждать вопросы, более подходящие для их подчиненных, причем заниматься именно теми проблемами, которые могут разрешить лишь главы государств, не остается времени и возможностей. И поскольку еще ни один человек, лишенный высокого мнения о себе, не достигал таких командных постов, то компромисс для таких людей становится труден, а тупик — опасен. Когда прочность положения ведущего переговоры у себя на родине часто зависит от хотя бы намека на успех, такие переговоры чаще всего сосредоточиваются на том, чтобы затушевать разногласия, а не на сути проблемы.
Судьба Вильсона в Париже сложилась именно так. Каждый очередной месяц пребывания там погружал его еще глубже в разбор деталей, прежде не имевших к нему никакого отношения. Чем дольше он оставался, тем дольше чувство спешки и желание довести все до конца брали верх над стремлением создать совершенно новый международный порядок. Итог оказался неизбежен, ибо был обусловлен самой процедурой обсуждения мирного договора. Поскольку непропорционально большое количество времени было затрачено на уточнение территориальных вопросов, Лига наций появилась на свет, как своего рода «deus ex machina», чтобы позднее перекинуть мосты через все расширяющуюся пропасть между моральными принципами Вильсона и фактическими условиями урегулирования.
Неугомонный валлиец Дэвид Ллойд-Джордж, представлявший Великобританию, проводя перед самым началом мирной конференции избирательную кампанию, клялся и божился, что Германию заставят заплатить сполна за все затраты, понесенные в войну, и что «ради этого мы вывернем ей карманы». Но, встретив возражения со стороны верткой Германии и раздраженной Франции, Ллойд-Джордж сосредоточился на маневрировании между Клемансо и Вильсоном. В конце концов он согласился на их карательные оговорки, рассчитывая на Лигу, как на механизм, при помощи которого будут выровнены допущенные односторонности.
Точку зрения Франции отстаивал закаленный в боях, уже пожилой Жорж Клемансо. Прозванный «Тигром», он был ветераном внутриполитических схваток, начиная со свержения Наполеона III и вплоть до реабилитации капитана Дрейфуса. И все же на Парижской конференции он поставил перед собой задачу, которая выходила за рамки даже его потрясающих возможностей. Стремясь к такому миру, который бы каким-то образом перекроил труды Бисмарка и возвратил Франции первенство на континенте в стиле Ришелье, он перешел за грань терпимости международной системы и, по правде говоря, возможностей собственного общества. Часы просто-напросто нельзя было отвести на сто пятьдесят лет назад. Ни одна из наций не разделяла целей Франции, а то и просто их не понимала. Уделом Клемансо должно было стать разочарование, а будущим Франции — прогрессирующая деморализация.
Последнюю из стран «Большой Четверки» представлял Витторио Орландо, премьер-министр Италии. Он выглядел изысканно и импозантно, но часто оставался в тени своего энергичного министра иностранных дел Сиднея Соннино. Как выяснилось по ходу переговоров, делегация Италии прибыла в Париж не ради разработки нового мирового порядка, а скорее затем, чтобы забрать причитающуюся добычу. Державы Антанты побудили Италию вступить в войну, пообещав ей Южный Тироль и Далматинское побережье согласно Лондонскому договору 1915 года. А поскольку Южный Тироль был населен по преимуществу немцами и австрийцами, а Далматинское побережье славянами, то требования Италии находились в прямом противоречии с принципом самоопределения. И все же Орландо и Соннино блокировали ход конференции до тех пор, пока в состоянии полного изнеможения Южный Тироль (но не Далмация) не оказался передан Италии. Этот «компромисс» показал, что «Четырнадцать пунктов» не высечены на камне, и открыл ворота множеству прочих изменений, которые в совокупности противоречили ранее принятому принципу самоопределения, не совершенствуя, однако, прежнее равновесие сил и не создавая новое.
В отличие от Венского конгресса на Парижской мирной конференции побежденные страны не были представлены. В результате этого в продолжение многих месяцев переговоров Германия оставалась в состоянии неопределенности, что порождало иллюзии. Они буквально наизусть повторяли «Четырнадцать пунктов» Вильсона и, несмотря на то, что их-то программа мира была бы ужасающе жестокой, обманывались верой в то, что окончательное урегулирование со стороны союзных держав будет относительно мягким. Поэтому, когда в июне 1919 года миротворцы обнародовали результаты собственных трудов, немцы были потрясены и в течение двух последующих десятилетий систематически от них избавлялись.
Ленинская Россия, которая также не была приглашена, заявляла, что все это мероприятие — капиталистическая оргия, затеянная странами, чьей конечной целью было вмешательство в гражданскую войну в России. В результате этого случилось так, что мир, завершивший войну, будто бы покончившую со всеми войнами, не включал в себя две сильнейшие страны Европы — Германию и Россию, — на которые в совокупности приходилось более половины европейского населения и самый крупный военный потенциал. Уже один этот факт обрекал версальское урегулирование на неудачу.
Да и процедура конференции не обеспечивала всеобъемлющего подхода. «Большая Четверка» — Вильсон, Клемансо, Ллойд-Джордж и Орландо — состояла из ведущих фигур мировой политики, но она не в состоянии была контролировать ход конференции точно так же, как сто лет назад министры великих держав осуществляли руководство Венским конгрессом. Те, кто вел переговоры в Вене, сосредоточивали все свои усилия в первую очередь на установлении нового равновесия сил, направляющей которого послужил план Питта. А руководители, собравшиеся в Париже, постоянно отвлекались на решение побочных спорных вопросов.
Было приглашено двадцать семь государств. Задуманная как форум всех народов мира, конференция в конце концов превратилась в обычнейшее общедоступное мероприятие. Верховный совет, состоявший из глав правительств Великобритании, Франции, Италии и Соединенных Штатов, был наиболее высоким по рангу среди множества комиссий и секций, на которые разбилась конференция. В дополнение к этому существовал Совет пяти, состоявший из Верховного совета плюс главы правительства Японии; и Совет десяти, куда входил Совет пяти плюс соответствующие министры иностранных дел. Делегаты мелких стран были вольны обращаться к более элитным группам по поводу своих забот. И это подрывало демократический характер конференции, причем вдобавок много времени тратилось впустую.
