Исраэль Шамир - Сосна и олива или Неприметные прелести Святой Земли
Ближневосточный корреспондент английской газеты "Гардиан" Дэвид Херст в книге "Ружье и оливковая ветвь" (Фабер и Фабер, 1977) описывает:
«Массовая иммиграция евреев из Ирака была вызвана тремя возрастающей мощности взрывами в синагогах Багдада. Со временем выяснилось, что взрывы были произведены агентами израильской разведки. Другим мощным фактором были беспрерывные сообщения в американской подсионистской прессе о "близящихся погромах" в Ираке (как это напоминает разговоры о неминуемых погромах в России в 1990!). Сассон Кадури, главный раввин Ирака, писал в своих мемуарах: "К середине 1949 пропагандистская война в Америке началась не на шутку. Американские доллары должны были спасти иракских евреев – вне зависимости от того, нуждались ли они в спасении. Каждый день были погромы – на страницах "Нью-Йорк Таймс", в корреспонденциях из Тель-Авива. Почему никто не спрашивал нас?.. В Ираке стали появляться сионистские агенты, пользующиеся общим напряжением в стране и сулящие золотые горы евреям. Начались требования разрешить массовую эмиграцию, стали обвинять иракское правительство в том, что оно преследует евреев".
И наконец под давлением демонстраций и торгового бойкота иракское правительство капитулировало и издало указ о массовой эмиграции евреев – практически об изгнании. Нечего говорить, что в Израиле иракские евреи нашли не золотые горы, но положение на самом дне общества. Так сионизм еще раз показал свое жестокое лицо, – завершает Дэвид Херст свой рассказ.
И в других местах создавалась истерия, оказывалось давление на то или иное арабское правительство – и в результате в Израиль шла еще одна волна восточных иммигрантов.
Египетские евреи поехали в Израиль после того, как израильская разведка, используя местных египетских евреев, подложила бомбы в американское и английское посольство, стараясь стравить державы Запада и Египет. Они также подорвали здание почты, два кинотеатра, устроили пожар на железнодорожном вокзале. Утверждают, что диверсанты были обнаружены не без помощи советского двойного агента, внедренного русской разведкой в «Мосад».
Поначалу израильская пресса реагировала на разоблачения из Каира ожиданным образом. Гаарец писала, что «египетское правительство позаимствовало у нацистов их приемы и ничтоже сумняшеся выдумывает совершенно фантастические и антисемитские обвинения». Джерузалем Пост сравнивала процесс с инквизицией, однако, под давлением свидетелей, Израилю пришлось признать, что взрывы были вызваны его агентами. Разразившийся скандал, называемый в Израиле «эсэк биш», «позорная (или неудачная) история» привел к падению правительства Бен Гуриона. Но египетские евреи после этого почувствовали себя крайне неудобно и эмигрировали в массе, частично – в Израиль, но большей частью в Англию и Францию.
Подобные методы применялись и к иммигрантам из Польши, Чехословакии и других восточно-европейских стран. “Моссад” перехватывал письма иммигрантов своим родственникам, если в них содержалась критическая картина жизни в Израиле. Знаменитый «погром» евреев в послевоенной Польше в Кельце (Kielce) был, видимо, спровоцирован сионистами. В этом смысле судьба восточных евреев не так уж отличалась от судьбы прочих иммиграционных волн после 1948 года – но их дискриминация в Израиле помогла им сохранить в памяти приемы, повлиявшие на их приезд, и увековечила их вражду к “израильтянам”. Вместо того, чтобы сердиться на сионистский истэблишмент, они обратили свою ярость на всех ашкеназов.
Несколько лет назад, на здании ритуальной купальни в иерусалимском районе Бака, где стоят красивые арабские дома (их жители были изгнаны в 1948 году, и их место заняли восточные евреи) появилась огромная надпись “Ашкеназов – в Освенцим”. Эту надпись обыграл иерусалимский русский художник Михаил Гробман – он включил ее в одну из своих картин, что вызвало массу протестов. Надпись осталась там и поныне.
Но и тут конфискация земель и домов не пошла впрок новым жителям. Как-то раз моя непослушная ослица Линда порвала веревку и удрала из сада в поисках зеленого пастбища. Осиротелый, с веревкой в руках бродил я по окрестным долинам около Эн-Карема, спрашивал прохожих, не видали ли они серой ослицы с коричневой полосой по крупу. Одни в ответ упоминали Саула, который тоже искал ослицу, а нашел корону, другие крутили рукой у виска. На главной улице Эн Карема я обратился к человеку в восточной ермолке. Он посмотрел на меня внимательно, вычислил “западное” происхождение и ответил: “Жаль, что всех вас Гитлер не сжег”. Такой реакции мне не доводилось встречать ни в одном из палестинских сел, где у жителей объективно больше оснований для ненависти к евреям.
История Эн Карема после 1948 года – лишнее доказательство тому, что в чужих домах и земле нет благословения. В дома Эн Карема после Изгнания поселили восточных евреев. Они страдали – сейчас трудно понять, почему, – и требовали, чтобы им дали шикун, квартиры в бетонных домах пятидесятых годов. Возможно, в арабских домах они чувствовали, что они превращаются в арабов, а этого им не хотелось. Со временем художники и прочие люди со вкусом и деньгами, европейские евреи, заметили Эн Карем и купили по дешевке роскошные виллы, обитатели которых радостно переехали в израильские черемушки. Цены на арабские виллы быстро пошли на миллионы долларов, и ненависть оставшихся восточных евреев к европейским росла с той же быстротой.
В “Путешествии к правоверным” Нэйпола в описании Пакистана содержится ряд замечаний, позволяющих заметить любопытную параллель между исламским Пакистаном, возникшим в части Индии, и еврейским Израилем, возникшим в части Палестины: “Мусульмане Индии пробудились в тридцатых годах. Их обуяла двойная ненависть к иностранцам и к индусам. Поэтому Пакистан построен на ненависти. Затем они стали делить собственность индусов, бежавших из Пакистана. Многие, пришедшие из Индии, получили что-то в обмен на ничто. Таково было отношение к вещам тогда, такое и осталось сейчас”.
По сей день восточные евреи помнят, что основной источник всех богатств Израиля, его земли, дома, – были конфискованы в 1948—1955 у арабов. Поэтому такое острое ощущение, что их, восточных евреев, обделили при этом великом дележе. Новые иммигранты, в том числе пишущие по-русски, в своих попытках анализировать израильскую действительность, находили корень зла в израильской системе социального обеспечения, далеко не щедрой; например, Виктор Богуславский пишет о том, что он называет “сефардским шоком”: “они открыли для себя институт социальной помощи (3-4 тыс. дол. в год на семью – при абсолютном безделии – хрустальная мечта двух третей населения земного шара). Широкие массы, открыв кормушку, принялись ее сосать”. Перенося реганитские филиппики на израильскую почву, русские “правые” забывают то, что помнят ориентальные евреи и знают израильтяне: а/ восточных евреев обделили при великом дележе награбленного, б/ восточные евреи получают, как и западные евреи, деньги из той же госкормушки, только более простыми, прямыми путями, в/власти нуждались в восточных евреях в первую очередь для изменения демографического баланса, а не для работы.
Отношения между восточными и европейскими евреями дошли до своего надира после убийства Эмиля Гринцвайга на демонстрации за мир в Иерусалиме в 1984 г. Эмиль Гринцвайг был настолько типичным “израильтянином”, как будто его выбрала специальная комиссия по отбору стереотипов, а не слепой случай. Выходец из кибуца, сын родителей из Европы, офицер запаса в отборных частях, интеллигент, работник института Ван Лир, борец за мир – таким был убитый. Убийца (поселенец из Офры) был найден куда позднее, а во время убийства было известно только, кто нападал на демонстрантов: это были мелкие торговцы с базара Маханэ Иуда в Иерусалиме, жители районов бедноты, не окончившие школы, зачастую уклонявшиеся от военной службы.
Пресса создала их обобщенный образ: “Нисим-михамуцим” (“Нисим – торговец солеными огурцами”) – израильский вариант мясников – сторонников Эрнста Рема или прежних русских охотнорядцев. На этом фоне и появилась статья Амнона Данкнера “Нет у меня сестры”. Данкнер писал: “Восточные евреи – никакие мне не братья. Меня убеждают, что я должен сидеть в одной клетке с бабуином, и если он хватает меня за горло, мне нельзя защищаться – некрасиво. Я должен только ощущать братство с бабуином и терпеть. Мне говорят о равноценности наших традиций – моей, традиции Гейне и Эйнштейна, и их – традиции целования ручек, гостеприимства и т.д. Меня это больше не устраивает, заключает Данкнер.
Газета, опубликовавшая статью Данкнера, получила тысячи писем, и в течение месяца Израиль только об этом и говорил. Данкнер был, конечно, неправ, потому что писал о неважном: дело не в том, что традиции восточных евреев более или менее важны и ценны, чем традиции европейских евреев. Это и не так уж очевидно. Эйнштейн в Израиль не приезжал даже в гости, а Гейне, пожалуй, пришлось бы плохо – из-за его религиозной нестойкости. Особой терпимости и либерализма у европейских евреев я что-то не замечал: когда я однажды осмелился пошутить на израильском русском радио о странном изобретении религиозных научников – “субботний телефон”, по которому можно говорить в субботу, не нарушая субботу” (я сказал, что если Господь хотел, чтоб евреи говорили по телефону в субботу, этот аппарат излишен, а если не хотел – то тем более) – меня назавтра уволил с работы не ориентальный бабуин, но обычный польский еврей Граевский, глава иновещания. Дело в том, что восточные евреи стали формироваться в новый народ. Но у израильтян, как восточного, так и западного происхождения, есть общие черты национального характера, вызванные великим дележом. Например, любимая израильская фраза: “магиа ли” – “мне тоже положено”. В свое время юморист Эфраим Кишон писал об Израиле, как о единственной стране, где золотарь завидует не другому золотарю, но летчику или президенту. Множество израильских служащих получают зарплату практически ничего не делая, но ощущают, что им положено больше. Поэтому израильтян нелегко нанимать на работу – они считают, что им должны платить не за работу, но за сам факт службы, за потраченное время.
