Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #9
"Сию минуту были два хама (ей-Богу, более мягкого слова не подберу) из жилищной комиссии, в шапках, грязные, обошли квартиру и потребовали для Настасьи с детьми особой комнаты. Теперь мы с Верой в одной комнате. Но тон! "Это недопустимо, чтобы работница жила в кухне". Вера стала с ними разговаривать. Я сказал ей по-французски, что это бесполезно, что разговаривают с людьми, а не товарищами (camerades). Один из властителей, не то еврей, не то армянин, закричал на меня, как я смею говорить "по-немецки"!… "Если не исполните моего приказания, сами вылетите с квартиры". Ну, что же! Будем терпеть. А ведь хуже смерти ничего быть не может"*.
Заметим, что какое-то время филологу Мендельсону все же удавалось ограждать свою квартиру от реквизиций с помощью особой "охранной грамоты". Народный комиссариат просвещения выдавал подобного рода документы владельцам ценных художественных коллекций и книжных собраний. Попутно таким же образом умудрялись оборонять свои жилища разного рода ловкачи. Так, в романе-воспоминании "Богема" Рюрик Ивнев описал свое посещение семейства поэта Кусикова. По словам Ивнева, после "холодных и неуютных комнат, полумрачных коридоров" отдельная квартира, в которую он попал, показалась ему роскошными хоромами. Как выяснилось, папаша Кусиков промышлял в Москве скупкой антиквариата. Однако сынок, имевший заслуги перед революцией (в частности, был комиссаром Анапы), сумел убедить власти, что идет процесс сбора вещей для передачи в государственный музей. "Две-три подписи известных лиц, - объяснял Рюрик Ивнев механизм защиты квартиры от уплотнения, - два-три визита к занятым по горло благодушным и доверчивым общественным деятелям - и охранная грамота готова.
Таким образом, огромная квартира ограждена рвами и крепостными стенами, сквозь которые не могли прорваться жаждущие переехать из сырого подвала в сухое помещение и не имеющие крыши над головой".
И все было бы хорошо, если бы не наступил момент, когда эти "окончательные бумажки" в подавляющем большинстве утратили свою силу. Это произошло, когда советской власти пришлось заняться конкретным ублажением свой главной опоры - пролетариата, который к началу 20-х гг. все отчетливее стал демонстрировать недовольство политикой большевиков. В ответ правящая партия принялась энергичнее улучшать быт рабочих, создав для этого специальную комиссию**. Показательно, что во главе ее был назначен Ф. Э. Дзержинский, уже накопивший богатый опыт руководства другой комиссией - Чрезвычайной, по борьбе с контрреволюцией и саботажем. Можно только догадываться, сколь высокий пост занимал покровитель профессора Преображенского, если ему одним телефонным звонком удалось отбить атаку домкома. В реальной жизни, судя по записи в дневнике Н. М. Мендельсона, дела обстояли несколько иначе:
"Сейчас Ф. И. Камокин, бывший рабочий Сытинской [типографии], а теперь служащий по топливной части в Замоскв[орецком] Совдепе, колоритно
* ОР РГБ. Ф. 165, карт. 1, д. 3. Лл. 29-29 об.
** Постановление ВцИк о Центральных и местных комиссиях по улучшению быта рабочих было опубликовано в газете "Известия" 22 марта 1921 г.
рассказывал мне, как он хлопотал не так давно за троих знакомых преподавателей, выселяемых из домов-коммун. Меркулов, председатель центрального] ж[илищно]-з[емельного] отдела, бывший прохоровский рабочий, - приятель Камокина. Он к нему. Тот выслушал, согласился и сказал, что надо пойти к Дзержинскому, председателю комиссии по улучшению быта рабочих, благо он сейчас здесь. Д[зержинский] выслушал К[амокина], ознакомился с документами и сказал, обращаясь к Меркулову: "Я давно говорю, что мне дали в Вашем лице коммуниста, зараженного обывательщиной. Если Вы так будете продолжать, Вам не место в партии и в ц[ентральном] ж[илищно]-з[емельном] отделе". Камокину же сказал следующее: "Передайте тем, за кого Вы просите, чтобы они выселялись в срок (NB - все трое - преподаватели Раб[очего] Фак[ультета]), а не то я их вышвырну на улицу. Я сниму с них не только кресты, но и шкуру"*.
Не столь жестко был настроен по отношению к интеллигенции другой высокопоставленный радетель о благе рабочих - председатель ВЦСПС М. П. Томский. В интервью "Известиям" он, признавая необходимость улучшения быта "индустриальных рабочих", заявил, что "больших результатов от переселения ждать не приходится". Исходил Томский из простой логики. Рабочие окраины Москвы были застроены небольшими деревянными домами, не пригодными для массового заселения. Большие комфортабельные дома были сосредоточены в центральных районах города. Если их обитателей выселить на окраины, а на освободившуюся жилплощадь поместить рабочих, возникнет новая проблема - и те, и другие станут тратить много времени, чтобы добраться до места работы. Также Томский учитывал политический момент: "…работники советских учреждений, и так весьма обездоленные, могут быть превращены в пасынков советской власти".
Спустя несколько дней на страницах тех же "Известий" свою точку зрения на решение жилищной проблемы высказал главный "улучшатель" быта рабочих Ф. Э. Дзержинский:
"Жилищный вопрос требует наибольшего внимания к себе со стороны комиссий. Дело распределения жилищ страдало до сих пор бюрократической (для данного момента) тенденцией "правильного", справедливого распределения жилищ между населением безотносительно к классовому признаку, что практически сейчас невыполнимо. Работа московской комиссии, поставившей себе задачей перераспределение жилищ и предоставление рабочим давно закрепленных за ними коммунальных домов, встречает не только традиционный отпор в виде упреков ведомств и отдельных товарищей в развале промышленности и театров, когда речь идет о переселении спеца или артиста, но и упорное, скрытое сопротивление темных сил, располагающих средствами, нажитыми спекулятивными и другими сомнительными путями, и развращающих подкупом и тому подобными средствами нижние слои жилищного аппарата от домкомов и квартхозов до второстепенных сотрудников жилищных отделов включительно. К числу этих темных сил нужно отнести и засевших в домкомах и квартхозах бывших домовладельцев и их управляющих. В итоге этого засилья московской комиссии приходится встречаться с фактами, когда в одном доме обнаруживается 15 комнат, подлежащих уплотнению и не заселенных. Ведомственным, бюрократическим путем с этим злом никогда не справиться, и лишь вовлекая в борьбу с ним широкие рабочие массы, непосредственно в успешности борьбы заинтересованные, можно что-нибудь сделать".
Наряду с "уплотнением" существовало понятие "самоуплотнение". На первом этапе заселения рабочими "буржуйских" квартир это был способ избежать нежелательного соседства. В срочном порядке в квартиру прописывали каких-нибудь дальних родственников или хороших знакомых. Например, Н. М. Мендельсон упоминал в дневнике о попытке поселить у себя в квартире своего друга. Однако он опоздал с хлопотами, так как "лишние" комнаты уже были взяты на учет властями. А вот дядя М. А. Булгакова, Н. И. Покровский, сумел сохранить за собой шестикомнатную (!) квартиру. Об этом не без зависти писатель поведал в очерке "Москва 20-х годов":
"Николай Иванович отыгрался на двух племянницах. Написал в провинцию, и прибыли две племянницы. Одна из них ввинтилась в какой-то вуз, доказав по всем швам свое пролетарское происхождение, а другая поступила
* ОР РГБ. Ф. 165, карт. 1, д. 8. Л. 9. Запись от 8 июня 1921 г.
в студию. Умен ли Николай Иванович, повесивший себе на шею двух племянниц в столь трудное время? Не умен-с, а гениален.
Шесть комнат остались у Николая Иваныча. Приходили и с портфелями, и без портфелей и ушли ни с чем. Квартира битком была набита племянницами. В каждой комнате стояла кровать, а в гостиной - две".
Попутно заметим, что сам Михаил Афанасьевич нашел в Москве пристанище (пусть, по его выражению, "в гнусной комнате гнусного дома") благодаря тому, что в "проклятую квартиру N 50" его прописал к себе шурин А. М. Земский. Но это был уже другой вариант "самоуплотнения". Со временем, когда вместо нормы "один жилец - одна комната" укоренились железные 16 квадратных аршинов (8 кв. м) на человека, под "самоуплотнением" стали понимать подселение на "свою" жилплощадь, сопровождавшееся добровольным ухудшением жилищных условий. В мемуарах "Ностальгия? Нет!" Ц. А. Меромская-Кулькова описывала, как их семью из трех человек приютила в Москве ее тетя, сама только что вышедшая замуж. Часть комнаты, отгороженную книжным шкафом, заняли молодожены. На остальном пространстве, по словам мемуаристки, "разместились татары, т. е. хазары, т. е. мама, папа и я".
Нечто подобное пережил А. А. Зиновьев: "Брат в эту зиму женился и привез из деревни молодую жену. (…) Отец стал спать на сундуке под окном. А мне жильцы квартиры разрешили спать на ящике для картошки, расположенном в промежутке между стенкой нашей комнаты и уборной".
Среди рассказов о московской жизни 20-х гг. встречаются описания не менее удивительных мест проживания. Так, поэт Вадим Моторов, герой очерка Николая Погодина "Коммунальная квартира", жил "в углу коридора за ковром, рядом с парадной. Ковер с изображением голой богини и сатиров привешен одним концом за шкаф, другим - прибит к стене. Там, в густой тьме - складная кровать, табуретка и чемодан - вся поэтова мебель". И этот закуток служил Моторову не только спальней и столовой, но и кабинетом, где при свете свечи рождались рифмованные строки, воспевавшие новую счастливую жизнь. И все же поэт жил в квартире. А вот некий гражданин Васильев приспособил под жилье часть коридора полуразрушенного нежилого здания в Рахмановском переулке. Когда представители русско-американского общества "Сайентифик", получившие объект в аренду, хотели приступить к ремонту, они наткнулись на яростное сопротивление Васильева. Никак не хотел он покидать свою "квартирку" площадью 2,5 кв. м.
