Журнал современник - Журнал Наш Современник 2008 #9
Революция коренным образом изменила характер жилищной проблемы. Прежде всего, она ликвидировала право собственности на дома. Новая власть превратила жилую площадь, наравне с продовольствием и товарами первой необходимости, в предмет распределения. Обитателям уютных "буржуйских" квартир пришлось потесниться, уступая место пролетариям. Речь уже не шла об отдельной квартире для семьи. Обзаведение хоть какой-то крышей над головой превратилось в сложнейшую проблему.
* Главы из подготовленной к печати книги В. Руги, А. Кокорева "Москва нэпманов-ская".
АНДРЕЙ КОКОРЕВ - историк, член Союза писателей России и ВЛАДИМИР РУГА -доктор исторических наук, вице-президент компании «ТНК-ВР», в соавторстве написали книгу очерков из истории московского быта «Москва повседневная». Журнал публикует главы из этой книги
В тех исторических условиях само слово "квартира" приобрело значение "места проживания" - сплошь и рядом это комната или закуток. Понятие, отраженное в "Толковом словаре русского языка" под редакцией Д. Н. Ушакова, - "жилое помещение из нескольких смежных комнат с отдельным наружным выходом, составляющее отдельную часть дома" - относилось к жилищам лишь очень узкого круга москвичей. М. А. Булгаков, изрядно хлебнувший лиха при поисках жилья, писал по этому поводу:
"…Последние три года в Москве убедили меня, и совершенно определенно, в том, что москвичи утратили и самое понятие слова "квартира" и словом этим наивно называют что попало. Так, например, недавно один из моих знакомых журналистов на моих глазах получил бумажку: "Предоставить товарищу такому-то квартиру в доме N 7 (там, где типография)". Подпись и круглая жирная печать.
Товарищу такому-то квартира была предоставлена, и у товарища такого-то я вечером побывал. На лестнице без перил были разлиты щи, и поперек лестницы висел обрезанный, толстый, как уж, кабель. В верхнем этаже, пройдя по слою битого стекла, мимо окон, половина из которых была забрана досками, я попал в тупое и темное пространство и начал кричать. На крик ответила полоса света, и, войдя куда-то, я нашел своего приятеля. Куда я вошел? Черт меня знает. Было что-то темное, как шахта, разделенное фанерными перегородками на пять отделений, представляющих собою большие продолговатые картонки для шляп. В средней картонке сидел приятель на кровати, рядом с приятелем его жена, а рядом с женой брат приятеля, и означенный брат, не вставая с постели, а лишь протянув руку, на противоположной стене углем рисовал портрет жены. Жена читала "Тарзана".
Эти трое жили в трубке телефона. Представьте себе, вы, живущие в Берлине, как бы вы себя чувствовали, если б вас поселили в трубке. Шепот, звук упавшей на пол спички был слышен через все картонки, а их была средняя.
- Маня! (Из крайней картонки).
- Ну? (Из противоположной крайней).
- У тебя есть сахар? (Из крайней).
- В Люстгартене, в центре Берлина, собралась многотысячная демонстрация рабочих с красными знаменами… (Из соседней правой).
- Конфеты есть… (Из противоположной крайней).
- Свинья ты! (Из соседней левой).
- В половину восьмого вместе пойдем!
- Вытри ты ему нос, пожалуйста…
Через десять минут начался кошмар: я перестал понимать, что я говорю, а что не я, и мой слух улавливал посторонние вещи. Китайцы, специалисты по части пыток, - просто щенки. Такой штуки им ни в жизнь не изобрести!
- Как же вы сюда попали?… Го-го-го!… Советская делегация в сопровождении советской колонии отправилась на могилу Карла Маркса… Ну?! Вот тебе и ну! Благодарю вас, я пил… С конфетами?! Ну их к чертям!… Свинья, свинья, свинья! Выбрось его вон! А вы где?… В Киото и Иокогаме… Не ври, не ври, скотина, я давно уже вижу!… Как, уборной нету?!!
Боже ты мой! Я ушел, не медля ни секунды, а они остались. Я прожил четверть часа в этой картонке, а они живут семь месяцев".
Для тех, кто сочтет это описание всего лишь клеветническим выпадом литератора против советской власти, предлагаем фрагмент из мемуаров известного философа А. А. Зиновьева, в подростковом возрасте перебравшегося на жительство в Москву и поселившегося в "квартире" брата:
"Мы вошли во двор, похожий на каменный колодец, и спустились в глубокий подвал. На кухню высыпали все жильцы подвала поглядеть на новое пополнение. Потом я узнал, что в подвале было пять комнат-клетушек, в которых жило пять семей. На общей площади мене 70 кв. м. обитало более двадцати человек, кроме нашей семьи. Никакой ванны. Допотопный туалет. Гнилые полы. За то, чтобы починить канализацию и настелить новые полы, жильцы квартиры сражались потом до 1936 года. Писали жалобы во все инстанции власти. Писали письма Ворошилову, Буденному и самому Сталину. Просьбу удовлетворили лишь в связи со "всенародным обсуждением проекта новой Конституции".
А для полноты картины приведем фрагмент из романа Ивана Жиги "Жизнь среди камней". Поскольку в начале 20-х гг. среди пролетарских писателей
еще не было "лакировщиков действительности", рассказ Жиги о жизни рабочих, населявших огромную казарму при фабрике на окраине Москвы, со всей уверенностью можно считать документальным свидетельством:
"Семьсот шестьдесят пять человек живут в 120 каморках казармы. Каморки все одинаковы - пять-шесть саженей, и на каждую из них приходится шесть человек с хвостиком.
Туговато. Больные и здоровые, злые и добряки, пьяницы и трезвые - все вместе. В одной и той же каморке живут люди, разные по культуре и по устремленности. (…) Мой друг и сосед Миша Подковыркин живет с матерью. К ним вселили семью Оглоблиных: мать-старушку, ее вдовую дочь; у дочери дети - Леня и Вера (комсомольцы, оба работают на фабрике) и восьмилетний Гришка. Семь человек на пяти саженях.
Каморку они разделили пополам. Возле стен кровати. За ними сундуки, на них постели старушек. Между сундуками и кроватями двухаршинный проход, по углам два маленьких столика, между ними на полу спят Леня и Вера; вдова с сыном и Миша Подковыркин спят на кроватях.
Миша Подковыркин с малолетства работал на фабрике, добровольцем дрался с Колчаком и Деникиным, вернулся невредимым, снова поступил на фабрику и теперь служит на выборных должностях - парень серьезный, трезвый и сознательный.
Когда в каморке зайдет разговор о тесноте, старушки, вспоминая житье у хозяина, говорят:
- Ну, что ж, когда-нибудь и лучше будем жить, а пока и в тесноте, да не в обиде.
Не было причин ссориться и Подковыркину с комсомольцами. Несколько лет прожили они так. Мать Подковыркина год от году ниже к земле клонится, руки слабеют, шаг короче. Она и начала:
- Не пора ли тебе, сынок, - говорит, - о женитьбе подумать. Ты не картежник, не пьяница, у рабочих почет имеешь, для девушек пара завидная.
- Я давно об этом думаю, - отвечал Миша, - вот только тесновато будет тогда в нашей комнате.
- Да уж как-нибудь, - говорили соседи, - мы свои люди, поместимся. Женился Миша. Взял комсомолку Зинку Потапову - славная девушка, скромница, у рабочих на хорошем счету.
Отгуляли по-советскому свадьбу. Миша угощение поставил, товарищей пригласил: пели, играли, танцевали. Миша двухнедельный отпуск взял. Но вот гости разошлись по домам, и началось мученье. Старушки, как всегда, легли на сундуках, Ленька и Вера на полу, в головах у Миши, вдова с сыном на кровати, в двух аршинах от Миши. Улегся и он с молодой женой. Погасил свет. Мишина жена дрожит, ему хочется обнять ее, сказать ласковое слово, поцеловать, но как тут поцелуешь, раз люди кругом?
Стиснул Миша зубы, ждет, когда уснут все, но мать о чем-то шепчет про себя. Вдова ворочается, сонного сынишку перекладывает. Верка голову кутает, а Леня нет-нет, да и вздохнет.
"Фу ты, черт, когда ж они спать будут", - подумал Миша и, чтобы не мучиться, вышел из комнатки. Папиросу за папиросой сосал, по коридору привидением бродил. Соседка по комнатке, Маня Говоркова, вышла в белье, вскрикнула:
- Ух, господи, никак тя лунатик схватил! - и шмыгнула в свою комнату. В конце коридора послышались придушенные голоса и смех - тоже кто-
то медовый месяц справляет. "Уж не выйти ли и нам с женой на коридор?" - подумал Миша.
Вернулся в комнату посмотреть на часы - два часа. "Ну, теперь, должно быть, уснули все". Наклонился над женой, а у ней глаза горят. Обнял, поцеловал ее, стал ложиться на постель, кровать затрещала. Ленька поднял голову:
- Миш, не броди, дай уснуть.
- Да спи, какого черта.
Опять Миша лежал с открытыми глазами, вдова Аксинья зашевелилась - сынишка на двор захотел, потом Верка проснулась - пора в утреннюю смену идти. Мать в ногах зашевелилась и, тяжело вздохнув, прошептала:
- Ох, господи, господи!
Миша вскочил с постели, взял подушку, сдернул пальто со стены, залез под кровать, ткнулся ничком, стиснул зубы и заснул.
К утру он осунулся, побледнел, под глазами круги зеленые. Глаза горят.
- Что с тобой? - удивился я.
