Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №1 (2003)
...Пред ней я таял в тишине:
Ее любовь казалась мне
Недосягаемым блаженством.
Жить, умереть у милых ног.
Иного я желать не мог.
* * *
То вдруг ее я ненавидел,
И трепетал, и слезы лил,
С тоской и ужасом в ней видел
Созданье злобных, тайных сил;
Ее пронзительные взоры,
Улыбка, голос, разговоры —
Все было в ней отравлено,
Изменой злой напоено,
Все в ней алкало слез и стона,
Питалось кровию моей...
Не пропустим значительного многоточия в строфе “Прекрасны вы, брега Тавриды...” из “Путешествий Онегина”:
...А там, меж хижиной татар...
Какой во мне проснулся жар!
Какой волшебною тоскою
Стеснялась пламенная грудь!
Но, муза! прошлое забудь.
П. И. Бартенев писал, что в стихах, связанных с Крымом, постоянно является “женский образ”— “святыня души его, которую он строго чтил и берег от чужих взоров”. Да, похоже, она — “Неназываемая” (NN!), но почему?
Конечно, и дочери генерала Н. Н. Раевского, в частности прелестная 13—15-летняя (разные источники называют возраст 13,14,15 лет) Мария, восхищали, волновали, вдохновляли юного поэта 21 года от роду. Но представить их “царевнами” “приюта любви”? Для этого надо не только не знать, не понимать времени, но и не уважать ни Раевских, ни Пушкина.
Наконец, обращаю внимание на 5-ю и 6-ю строчки первой строфы “Талисмана” (1827):
Там, где море вечно плещет
На пустынные скалы,
Где луна теплее блещет
В сладкий час вечерней мглы,
Где, в гаремах наслаждаясь,
Дни проводит мусульман ,
Там волшебница , ласкаясь,
Мне вручила талисман...
О мусульманских гаремах в Одессе я не знаю. Очень похоже, что талисман — перстень-печать — вручен “волшебницей” в Крыму.
В одной из первых — прижизненной! — иллюстрации к стихам “Талисман” — лубке 1833 года, где явно использован сюжет рембрандтовской “Данаи”, героиня в восточном костюме передает служанке, также соответственно одетой, конверт, приложив палец к губам в знак тайны. Треть лубка — восточный пейзаж с мусульманскими мечетями (А. С. Пушкин. Русский библиофил. 1911, 5, между сс. 42—43; рис.3).
В 1821 году в Кишиневе А. С. Пушкин написал “Гавриилиаду” — “ту рукописную поэму, в сочинении которой... потом так горячо раскаивался” (П. И. Бартенев). При отсылке поэмы поэт сопроводил ее стихами “Вот муза, резвая болтунья...”, где:
...Она духовному занятью
Опасной жертвует игрой.
Не удивляйся, милый мой,
Ее израильскому платью, —
И под заветною печатью
Прими опасные стихи.
Предполагают, что поэма и стихи были посланы П. А. Вяземскому. Но что неоспоримо — “заветная печать”! Вряд ли “заветных” у Пушкина было несколько. А значит, еще в Кишиневе она у него была.
Воронцовы в 1821 году — в Лондоне. Знакомство произойдет лишь осенью 1823 года. М. Гершензон писал: “Воронцовы в половине июля (1824 г. — Л. В. ) увезли свою выздоравливающую после тяжелой болезни девочку в Крым”; “в момент высылки (Пушкина. — Л. В. ) Воронцовой не было в Одессе”; “Как могла она сговориться с Пушкиным о переписке, раз она, уезжая из Одессы, еще вовсе и не знала, что больше не застанет его в Одессе?” (Мудрость Пушкина. М., 1919, с. 195).
Е. К. Воронцова вышла замуж 27 лет, в 1819 году. В 1821 году в Лондоне у них родилась дочь Александрина, в 1822-м — сын Александр, год спустя умерший; 23 октября 1823 г., уже в Одессе, где Елизавета Ксаверьевна находится с 6 сентября 1823 г., родился сын Семен. Княгиня В. Ф. Вяземская, предполагая поручить на время своих малолетних детей Е. К. Воронцовой, писала мужу: “...она слишком хорошая мать, чтобы не заботиться о чужих детях” (Прометей. 1974. 10, с. 31).
Мне трудно понять, для чего понадобилось опровергать убеждения первых биографов А. С. Пушкина, владевших первичным материалом, думаю, в большем объеме, высоких профессионалов, поистине любивших и знавших Поэта, в том, что никаких любовных отношений с Воронцовой у Пушкина не было. А сегодня президент Международного Пушкинского общества, бывший житель Одессы Марк Митник (Нью-Йорк), приводя, в общем-то, малодоказательные факты, опровергающие, на его взгляд, “одесскую легенду о Пушкине и Воронцовой”, пишет: “Возвращаться к ней в XXI веке уже не имеет никакого смысла” (Конец одесской легенды. Книжное обозрение, 15 января 2001 (2-1804). А какой смысл был в ней в XX веке?..
“Кто ж та была?..”
Повременю с ответом. Поэт назвал: Эльвина. Думаю, условное имя.
О некоторых сопоставлениях, находках:
Первое: нас приучили думать, что отправленный в южную ссылку поэт случайно встретился в Екатеринославе с семьей генерала Н. Н. Раевского, едущей на Кавказ, в Крым. Здесь, в Екатеринославе, в “местности Мандрыковка, в доме Краконихи” заболевшего поэта (после купания в Днепре в 20-х числах мая — немудрено!) находит Н. Н. Раевский-младший. По ходатайству генерала Раевского Инзов отпускает больного Пушкина с ними для лечения.
Но вот письмо А. С. Пушкина П. А. Вяземскому (1-я половина марта 1820 года): “Петербург душен для поэта: я жажду краев чужих; авось полуденный воздух освежит мою душу...”.
7 мая 1820 года К. Я. Булгаков пишет А. Я. Булгакову в Москву из Петербурга: “Пушкин — поэт, поэтов племянник, вчера уехал в Крым. Скажи об этом дяде-поэту”. 15 мая А. Я. Булгаков — К. Я. Булгакову: “Зачем и с кем поехал молодой Пушкин в Крым?”. 17 мая Н. М. Карамзин — П. А. Вяземскому в Варшаву: “Пушкин благополучно поехал в Крым месяцев на пять...” (М. А. Цявловский. Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. М., Изд-во АН СССР, 1951, т. 1, с. 201).
Выехав из Петербурга 5 мая “на перекладных, в красной рубашке и опояске, в поярковой шляпе скакал Пушкин по так называемому белорусскому тракту” (П. И. Бартенев, с. 14); 14—15 мая был в Киеве, путь держал, как предписано, в Екатеринослав, а в письмах — свидетельства: едет в Крым.
В Киеве поэт останавливается у Раевских. Не тогда ли окончательно оформился план Пушкина и Н. Н. Раевского-младшего: как поэту попасть на Кавказ, в Крым?
В. Белоусов свидетельствует, что “дом Раевских, где остановился поэт, сообщался с губернаторским домом общим садом” и “жизнь светского общества в Киеве протекала в губернаторском доме” (В. Белоусов. Демоница. Хвала каменам. М., 1982, с. 89—90). Дочери “киевского губернского предводителя дворянства графа А. С. Ржевуского” Эвелина и Каролина, по мужу — Собаньская, выделялись “в пестром хороводе местных красавиц...” (там же, с. 90—91).
Каролина Собаньская с 1816 года живет отдельно от мужа, в 1819 году сошлась с Я. О. Виттом, начальником военных поселений в Новороссии.
Интересно, что 27 октября 1819 года (!) А. С. Пушкин пишет П. Б. Мансурову “игривое” письмо о театре, актрисах, и — вдруг: “...поговори мне о себе — о военных поселениях — это все мне нужно — потому что я люблю тебя и ненавижу деспотизм” (Сочинения Пушкина. Изд-во Императорской Академии наук. Переписка. 1906, т. 1, с. 10—11).
В письме брату, уже из Кишинева, 24 сентября 1820 года Пушкин напишет о “важных услугах, для меня вечно незабвенных” Н. Н. Раевского-младшего. Ему посвятит поэмы “Кавказский пленник” и “Бахчисарайский фонтан”. Об идентификации компьютерным методом В.Владимирова рисунка (женского профиля), расположенного на листе Рабочей тетради поэта со строками из “Бахчисарайского фонтана”: “Мечтатель! Полно! Перестань...” (т. III, ПД 832, лл. 28об., 29), с общепринятым изображением К. Собаньской см. “Слово”, 20.08.99, с. 14.
Небезынтересно, что “Архив Раевских” (СПб., 1909, т. II) свидетельствует: княгиня А. С. Голицина, руководитель особой женской “колонии” в Кореизе (см. ниже) — “соседка Н. Н. Раевского по Крыму” (с. 166). И она же, вместе с баронессой Юлией Беркгейм, “всячески и настойчиво старалась подчинить своему мистико-религиозному настроению Н. Н. Раевского”, но ей это не удалось. Вот как писал “старец” А. Н. Голицин княгине в письме 26 марта 1835 года: “...ваша идея вскрыть ему череп очень ее (мадемуазель Турчанинову, “провидицу”, врачующую ...взглядом; выделено мною. — Л. В. ) насмешила”. А в письме из Кореиза в середине января 1837 года Беркгейм цитирует Н. Н. Раевскому большой отрывок из письма Собаньской — свидетельство наступившей чуть ли не “святости” последней (выделено мною. — Л. В. )
“Два месяца жил я на Кавказе”, — напишет Пушкин брату 24 сентября 1820 года из Кишинева и с восторгом — о Кавказе, Крыме, “Юрзуфе”, где “прожил три недели”, — “счастливейшие минуты жизни моей...”. Напишет о “свободной, беспечной жизни в кругу милого семейства”, “почтенном Раевском”, дочерях его: “все... — прелесть, старшая — женщина необыкновенная”. О “счастливом, полуденном небе; прелестном крае с горами, садами, морем...”. А в стихах, после, — о Музе:
