Иоахим Гофман - Сталинская истребительная война (1941-1945 годы)
Проясним на следующем отдельном примере, как призывы командных структур воплощались в жизнь. Так, командир 72-й стрелковой дивизии генерал-майор Ястребов перед вступлением на территорию Рейха гарантировал каждому красноармейцу полную свободу действий и одновременно приказал расстреливать всех пленных. Это было еще раз недвусмысленно подтверждено командиром 14-го стрелкового полка этой дивизии подполковником Королевым. Командир 3-го батальона старший лейтенант Васильев, в тот же день известивший об этом своих подчиненных, 29 января 1945 г. в Штёблау под Краппитцем изнасиловал молодую девушку, угрожая оружием отчаявшейся матери, а затем велел расстрелять 6–7 военнопленных солдат. Части 72-й стрелковой дивизии в этот же день убили только в Бургвассере под Краппитцем 18 жителей, включая младенца, а в Краппитце выстрелами в затылок — 12 помощников Люфтваффе с их фельдфебелем. Вновь овладев этой территорией, немецкие войска обнаружили «многочисленных убитых немецких солдат и гражданских лиц».
То, что творила пропаганда ненависти среди красноармейцев, нашло правдивое отражение в захваченных фронтовых письмах, некоторые из которых приведем здесь. Они написаны военнослужащими моторизованных частей (номер полевой почты 20739) в период января-февраля 1945 г. в Восточной Пруссии. «Мы каждый день продвигаемся дальше по Восточной Пруссии, — писал, например, Смолкин своим родителям в Смоленск, — и мы мстим немцам за все их подлости, которые они нам причинили… Нам теперь разрешено делать с немецкими негодяями все.» Неизвестный красноармеец писал 29 января 1945 г. своей подруге под Калинин: «А как радуется сердце, когда едешь по горящему немецкому городу. Наконец-то мы бьем немцев в их собственной стране, в их проклятом логове. Мы мстим за все, и наша месть справедлива. Огонь за огонь, кровь за кровь, смерть за смерть!» «Немцы все удирают, боятся нашей мести, — говорится в письме, которое Лаптев написал 30 января 1945 г. в район Тирасполя, — но не каждому удается ускользнуть. Пусть немецкая мать проклянет тот день, когда она родила сына. Пусть немецкие женщины ощутят теперь ужасы войны. Пусть они сейчас сами переживут то, что предназначили другим народам.» Такие фразы были почти дословно почерпнуты из подстрекательских статей Эренбурга.
«Гражданское население теперь больше не бежит, — писал Климов 30 января 1945 г. во Владимирскую область. — То, что тут вообще творится, просто жутко.» А Иванищев 31 января 1945 г. сообщил своей жене под Тамбов: «Мы заняли почти всю Восточную Пруссию. Ночуем в их домах и выгоняем немцев на холод… Берем всякие трофеи, всё красивые вещи…» «Теперь мы ведем войну в самом прямом смысле слова, — писал Полетаев 1 февраля 1945 г. своим родителям в Алма-Ату, — громим гадов в их логове в Восточной Пруссии… Теперь и наши солдаты могут видеть, как горят их убежища, как скитаются их семьи и таскают с собой свое змеиное отродье… Они, наверно, надеются остаться в живых, но им нет пощады.» Красноармейка Нина 1 февраля 1945 г. писала своей матери Демидовой под Кострому: «Из немцев тут только старики и дети, молодых женщин очень мало, но и их убивают. Вообще то, что здесь творится, нельзя ни сказать, ни описать… Вчера я зашла на вокзал. Тут я не смогла выдержать, просто убежала. Дети буквально бросились на меня». «Немецких женщин хватает, — писал Ефименко 3 февраля 1945 г., — их не нужно уговаривать, просто приставляешь наган и командуешь “Ложись!”, делаешь дело и идешь дальше.» В письме капитану Клюшину от того же дня написано: «Мы тут выкуриваем пруссаков так, что перья летят. Наши парни уже “распробовали” всех немецких женщин. Вообще трофеев много». В письме неизвестного красноармейца растленный дух пропаганды ненависти сведен к одной формуле: «Немецких женщин и детей, попадающих в наши руки, мы убиваем выстрелом в голову. Это наша месть за все, что они уничтожили у нас за два года».
Излишне пытаться дополнять неопровержимый доказательный материал почти необозримой массой схожих показаний военнопленных и перебежчиков, обогащающих и разнообразящих происходившее изображением все новых ужасных подробностей. Пусть в качестве иллюстрации послужат лишь немногие показания. Так, старший сержант Разыграев из 358-й стрелковой дивизии как свидетель занес в протокол следующее: «Адъютант 2-го дивизиона 919-го артиллерийского полка старший лейтенант Пугачев взял себе трех девушек примерно 18 лет (из них одна полька), затащил их в свою комнату и изнасиловал по очереди. Потом он передал девушек красноармейцам, которые, со своей стороны, после жестоких надругательств… неоднократно изнасиловали девушек. После этого одна из девушек была расстреляна. Гражданское население считается охотничьей дичью, каждый может делать с ним, что захочет. Имеется и право на свободный грабеж. Советский еврейский пропагандист Илья Эренбург — главный поборник этого метода обращения с немецким населением». Военнопленный красноармеец из 343-й стрелковой дивизии «увидел первых убитых в Зенсбурге [ныне Мронгово, Польша]. Это были две пожилые женщины. Следующих убитых он увидел в нескольких километрах восточнее Зенсбурга… По пути оттуда на восток он вновь и вновь видел на дороге убитых, среди них, не доходя около 5 км до Иоганнисбурга [ныне Пиш, Польша], изнасилованную женщину. Она лежа с поднятыми юбками и всунутым кнутовищем… Хотя пленный говорит, что видел очень много убитых, цифру он привести не может, такую цифру трудно оценить. На дороге между Зенсбургом и Иоганнисбургом убитых можно было увидеть на каждом километре. Очень многие красноармейцы говорили открыто, сколько гражданских лиц они убили и сколько женщин сначала изнасиловали при этом. Многие рассказывали, что войдя в немецкий дом, они сразу же бросали в кровать первую попавшуюся женщину и насиловали ее в присутствии остальной семьи… Последний после этого расстреливал данную женщину». Другой военнослужащий 343-й стрелковой дивизии, не названный поименно, объяснял такие злодеяния приказом Сталина, который, как сообщили ему товарищи в сожженной ими дотла деревне под Иоганнисбургом 31 января 1945 г., «будто бы приказал, что красноармейцы могут бесчинствовать в Восточной Пруссии как хотят. Командование говорило, что они могут разрушать города и села и насиловать женщин. Если немецкая девушка окажет сопротивление, они могут ее изнасиловать, угрожая пистолетом, также спокойно 5–6 человек друг за другом, а потом убить ее выстрелом из пистолета в голову».
Даже Юрий Успенский, уже упомянутый офицер 2-го гвардейского артиллерийского дивизиона, сам по себе мечтательный, почти философски настроенный, исполненный «гуманистичных» идеалов человек, давно уставший от войны и сетовавший на жертвы и разрушения, все же не остался незатронутым пропагандой ненависти. Он удовлетворенно доверил своему дневнику в горящем Инстербурге [ныне Черняховск, Россия] 24 января 1945 г.: «Это возмездие за все, что немцы натворили у нас. Сейчас разрушаются их города, и их население узнаёт теперь, что это значит: война!» «Мы очень ненавидим Германию и немцев, — признал он 27 января 1945 г. в Штаркенберге, — в одном доме, например, наши парни видели убитую женщину с 2 детьми. И на улице часто видишь убитых гражданских людей… Конечно, это невероятно жестоко — убивать детей… Но немцы заслужили эти зверства.» Однако Успенский, погибший в феврале в Замланде [территория к северу от Кёнигсберга], все же вновь и вновь вырывается из дьявольского круга советской пропаганды ненависти на почву человечности, хотя и деформированной социализмом, например, когда он в Фуксберге под Кёнигсбергом узнал в подробностях о многократном изнасиловании женщин и даже 13-15-летних детей (частично в доме советского дивизионного штаба), об убийствах и жестокостях «в отношении мирного населения», о поджогах и всех многочисленных актах вандализма. «Страшные зверства творятся на земле, — пишет он 7 февраля 1945 г. в Краусене под Кёнигсбергом, — это ужасно.» «Мирное население выглядит жалко, — отметил он 13 февраля. — Оно бродит вокруг изнуренное, испуганное и изголодавшееся. Старики и старухи совершенно беспомощны… Что касается солдат, то у них нет ни капли сострадания. Предстают ужасные картины. Боже, что только творится на свете!»
Подстрекаемые советской военной пропагандой и командными структурами Красной Армии, солдаты 16-й гвардейской стрелковой дивизии 2-го гвардейского танкового корпуса 11-й гвардейской армии в последней декаде октября 1944 г. принялись вырезать крестьянское население в выступе южнее Гумбиннена. В этом месте немцы, вновь захватив его, смогли в виде исключения провести более детальные расследования. В одном Неммерсдорфе были убиты не менее 72 мужчин, женщин и детей, женщин и даже девочек перед этим изнасиловали, нескольких женщин прибили гвоздями к воротам амбара. Неподалеку оттуда от рук советских убийц пало большое число немцев и французских военнопленных, до сих пор находившихся в немецком плену. Всюду в окрестных населенных пунктах находили тела зверски убитых жителей — так, в Банфельде, имении Тейхгоф, Альт Вустервитце (там в хлеву найдены также останки нескольких сожженных заживо) и в других местах. «У дороги и во дворах домов массами лежали трупы гражданских лиц…, — сообщил обер-лейтенант д-р Амбергер, — в частности, я видел многих женщин, которых… изнасиловали и затем убили выстрелами в затылок, частично рядом лежали и также убитые дети.» О своих наблюдениях в Шилльмейшене под Хейдекругом в Мемельской области, куда 26 октября 1944 г. вторглись части 93-го стрелкового корпуса 43-й армии 1-го Прибалтийского фронта, канонир Эрих Черкус из 121-го артиллерийского полка сообщил на своем военно-судебном допросе следующее: «У сарая я нашел своего отца, лежавшего лицом к земле с пулевым отверстием в затылке… В одной комнате лежали мужчина и женщина, руки связаны за спинами и оба привязаны друг к другу одним шнуром… Еще в одной усадьбе мы увидели 5 детей с языками, прибитыми гвоздями к большому столу. Несмотря на напряженные поиски, я не нашел и следа своей матери… По дороге мы увидели 5 девушек, связанных одним шнуром, одежда почти полностью снята, спины сильно распороты. Было похоже, будто девушек довольно далеко тащили по земле. Кроме того, мы видели у дороги несколько совершенно раздавленных обозов».
