Игорь Фесуненко - По обе стороны экватора

— С этой крыши и вел огонь Вакерито, — говорит Диосдадо, показывая нам маленький особнячок, метрах в ста от казарм. На нем тоже сохранились следы пуль. И кажется, что в воздухе все еще стоит запах пороха.

— Его помощник Леонардо Тамайо кричал Вакерито: «Пригнись, тебя же убьют!» Но Вакерито смеялся над врагами. И стрелял, стоя во весь рост, — тихо рассказывает Диосдадо. — Пуля попала ему в голову. Всего лишь тридцать минут билось после этого сердце Вакерито. Тридцать минут. Их хватило для того, чтобы привезти героя в госпиталь, где врач Орландо Фернандес Адан смог только одно: грустно покачать головой. Вакерито умер, не приходя в сознание. И Че, примчавшийся в госпиталь через десять минут, сказал: «Погиб не Вакерито. Погибла сотня моих лучших бойцов».

Диосдадо замолкает. И правильно делает. Хочется помолчать. Даже неугомонный Долина перестает суетиться со своим «арифлексом». Все мы — Феликс Морехон, Габриэль, Диосдадо, Виталий — глядим на темный барельеф мемориальной доски, укрепленной на стене, у которой погиб Вакерито.

Он был совсем мальчик, этот Роберто Родригес. Не по-кубински белокурый, с зелеными глазами и редкой бородкой, которую отпустил, подражая Фиделю и Че. Незадолго до гибели ему исполнилось 23 года, в горы Сьерра Маэстра он пришел месяца через три после высадки Фиделя, Рауля, Че и их соратников с «Гранмы». Сначала был посыльным, потом — солдатом. Вскоре стал капитаном. А вы знаете, что такое «капитан» в Повстанческой армии? Ведь сам Фидель был «команданте» — майором. И выше «команданте» воинских званий в Повстанческой армии не было.

Когда его хоронили, «самоубийцы» плакали, не стесняясь слез. И стреляли в воздух, салютуя своему командиру, который не дожил до победы революции всего лишь несколько часов.

К обеду мы отсняли все, что наметили. И даже немножко больше. Для шестиминутного сюжета о битве за Санта-Клару «картинки», как говорят операторы, было у нас более чем достаточно. Не было лишь самого главного: интервью с участником битвы.

Закончив обед, решительно направляемся к машинам. «К Мирабалу?» — упавшим голосом спрашивает Габриэль, которому, видимо, хотелось бы без спешки выкурить послеобеденную сигару. Да, к Мирабалу! Без ветерана нам уезжать отсюда нельзя!

Мирабал встречает нас без энтузиазма: бедняга уже извелся за эти полдня, названивая во все концы города.

Увы, ветерана разыскать не удается. И доклад горит. А мы садимся в жесткие кресла и смотрим на него жалобными глазами.

— Солнце, солнце уходит, — вздыхает Долина, глядя в окно.

Мирабал снова берется за телефонную трубку.

Мы сидим полчаса, час. Секретарша в третий раз тащит поднос с «кофе», от которого уже першит в горле.

— На худой конец, — говорит Феликс Морехон, закуривая сигару, — у нас есть еще в запасе Мойзес.

Мойзес? Это не совсем то, что нам нужно. И Феликс это хорошо понимает. Мойзес, водитель одной из наших машин, — тоже ветеран революции, это верно. Но он сражался не в Санта-Кларе. Он воевал на севере Лас-Вильяс. А нам обязательно нужен человек, который брал Санта-Клару. И желательно, чтобы это был участник атаки на «трен блиндадо» — бронепоезд, который герои Че захватили в последний день пятьдесят восьмого года.

Четыре вагона этого бронепоезда мы уже сняли утром. Они как памятник поставлены на вечное хранение рядом с тем местом, где шел бой. Четыре вагона, к сожалению, подремонтированные, аккуратненькие, словно экспонаты только что открывшейся сельскохозяйственной выставки. Долина извелся, выискивая на них следы боя. Кое-где старательные реставраторы проглядели пулевые пробоины, и Виталий снял их крупным планом. Колеса одного из вагонов сошли с рельсов, и это, пожалуй, единственное, что помогло нам воссоздать атмосферу боя. Увязшие в щебенке колеса были сняты крупным планом со всех возможных точек, с наездами и отъездами. При умелом монтаже можно будет создать впечатление, будто эти вагоны попали в наш репортаж буквально через несколько мгновений после того, как поезд сошел с рельсов. Я качнул висящий шланг тормозной системы, и Виталий снял его покачивающимся, словно вагон замер здесь всего лишь секунду назад.

И вот теперь, имея в кассете все эти беспроигрышные кадры, мы сидим в кабинете Мирабала, тоскливо слушаем, как он говорит с кем-то по телефону, печально смотрим, как уходит солнце. И с грустью сознаем, что ветерана все нет и нет. А завтра утром нам надлежит отправиться в Сьенфуэгос.

Когда мы уже близки к отчаянию, Мирабал радостно кричит: «Поймал!!» Мы вскакиваем со стульев и хватаем сумки. Еще через минуту наши «альфы» летят, повизгивая шинами, по улочкам Санта-Клары. Скорчившийся на заднем сиденье Мирабал кричит мне в ухо, что мы едем к тому самому доктору, на руках которого погиб Вакерито! К участнику захвата бронепоезда. К личному другу Че, которого этот врач оперировал после тяжелого ранения.

Прекрасно! Более подходящего человека нам в Санта-Кларе, вероятно, не сыскать. Этот доктор не просто украсит сюжет, он станет его главным героем. Сцементирует в единое целое все отснятые сегодня кадры: мемориальные доски, пулевые пробоины, сошедшие с рельсов вагоны, воображаемые трассы пулеметных очередей над «Парком Видал», улицы и перекрестки, на которых шли бои.

Меня охватывает редко испытываемая радость победы, предвкушение удачи. Подымаясь по какой-то лестнице вслед за Мирабалом и Диосдадо, отключаюсь от всего окружающего и лихорадочно обдумываю вопросы, которые надо будет задать доктору, сочиняю фразу, которой представлю его телезрителям.

Прихожу в себя тогда, когда слышу спокойный голос:

— Вы знаете, мне совсем не хочется делать это.

То есть как это: «Не хочется»?! Я растерянно пожимаю руку человека, который стоит передо мной. Он похож на кого угодно, но только не на ветерана революции. Ни седины в висках, ни бороды, ни пышных усов. Нам приветливо улыбается молодой мужчина, стройный, с высоким открытым лбом, прямым носом, курчавыми волосами, умными глазами. «Удивительно фотогеничен», — мелькает в голове, и в этот момент осознаю смысл сказанной доктором фразы. С изумлением вперяюсь в этот сократовский лоб, в эти спокойные глаза и отказываюсь верить тому, что услышал.

— Да, мне не хочется давать это интервью, — повторяет он с подкупающей откровенностью. — Но я сделаю это. Так и быть.

— Но почему же не хочется? — изумляюсь я, когда мы уже идем по пыльному тротуару, торопясь к коричневым вагонам бронепоезда, освещенным слабеющим отблеском заката.

Доктор качает головой и ничего не говорит. Диосдадо шепотом объясняет, что Орландо не любит рассказывать о Че. Для него все это свято. Репортерская суета его раздражает, он не выносит банальных расспросов: «А что ты чувствовал в тот момент, когда…»

Ладно, пускай Орландо простит нас. А если не может простить, пускай хотя бы попытается понять. Если не хочет он вспоминать о святом для него Че, пускай не вспоминает. Пускай вообще не говорит о том, о чем не хочет говорить. Но о штурме бронепоезда он не может не рассказать нам. Точнее говоря, не нам, а миллионам советских телезрителей! Если он не сделает этого… Да это просто невозможно! Этот рассказ нужен для истории. Молодое поколение должно знать имена героев, услышать о жертвах, которые принесли отцы и старшие братья на алтарь революции.

Все это я излагаю ему сбивчиво и путано, а Орландо грустно улыбается и покорно идет следом за мной. Идет — я чувствую это, — повинуясь долгу, а отнюдь не по внутреннему убеждению. Идет потому, что его попросили помочь нам, а не потому, что он сам хочет этого. И меня это очень беспокоит, потому что я знаю, как тяжелы бывают такие «подневольные», вынужденные интервью. И я начинаю всерьез опасаться за судьбу репортажа.

А у четырех вагонов, на фоне которых мы намереваемся записать это интервью, уже кипит работа. Виталий насаживает камеру на треногу. При этом ежесекундно поглядывает на солнце, которое вот-вот опустится за кроны деревьев. Александр суетится у магнитофона. Разумеется, запутался кабель. Разумеется, штекер кабеля не лезет в гнездо. Разумеется, куда-то запропастилась кассета с магнитной пленкой. Виталий шепотом говорит Саше все, что он думает в связи с этими непорядками. Почему шепотом? Разве кубинцы понимают по-русски?

Мы с Орландо встаем на указанное нам место. Виталий кричит, чтобы я сделал шаг влево. Я делаю шаг вправо. Виталий просит передвинуть Орландо на полметра назад: на лице доктора лежит тень. Доктор не понимает просьбы и двигается вперед. Магнитная пленка нашлась, но Виталий забыл перезарядить кинокассету. Теперь остальные члены съемочной группы сообщают ему все, что мы думаем по этому поводу. На нашу суету с отеческими улыбками взирают Мирабал, Габриэль, Феликс и Диосдадо. Они купаются в лучах собственной славы. Они достали советским коллегам столь необходимого ветерана, наглядно продемонстрировав незыблемость и прочность профессиональных уз, объединяющих кубинских и советских журналистов в единую дружную семью.