Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений - Кио Маклир
В тот день я узнала правду о своем темпераменте и давлении обстоятельств. Моя свобода и творчество нуждались в какой-то преграде, от которой можно отражаться, как луч радара, в каком-то нажиме, которому можно сопротивляться, в каких-то пределах, которые можно преодолевать.
С того времени я перестала ставить вопрос «Как мне сбежать из этой ситуации и попасть куда-то, где будет получше?» и вместо этого спрашиваю: «Что я могу сделать из того, что у меня имеется здесь?» Бросила мечтать о том, что мог бы сделать человек, когда его свобода, ресурсы и запас времени не ограничены; теперь меня больше интересовало, что может сделать человек при относительном дефиците возможностей, как выкроить изобилие из скромных ресурсов, что способен изобрести ум в тесной каморке.
А значит, меньше Оноре де Бальзака, Райнера Марии Рильке и Филипа Рота. А больше Шарлотты Бронте, Франца Кафки и Тилли Олсен.
Когда я познакомилась с музыкантом, вопрос того, как уместить обширное пространство и большие расстояния в узких рамках своей конкретной жизни, приобрел для меня более четкий смысл и безотлагательную важность. То, что в нашем перенаселенном городе музыкант нашел просторы, казалось чудом. За то, что он согласился целый год быть моим проводником при поисках птиц, я не знала, как благодарить. С ним трудный период казался более-менее пригодным для жизни.
Мне не терпелось приступить. Но погода была против. Мы задумали орнитологическую поездку, но было слишком ветрено. Слишком холодно. Слишком дождливо. Потому-то, когда музыкант пригласил меня взамен заглянуть в вольер с австралийскими вьюрками, который завел его отец, я отправилась туда охотно.
Отец музыканта, тоже «птицелюб», соорудил вольер еще в 1998 году. Немножко смекалки, доски, проволока – и двухкомнатная квартира в здании, собственником которого он был, сделалась местом, где могут порхать на просторе его австралийские вьюрки.
Музыкант ходит в вольер три раза в неделю, чтобы убрать за птицами и покормить их. Занимается этим с 2009 года, когда отец упал, сильно расшибся и попросил сына его подменить.
В этом вольере музыкант и влюбился в птиц. Он рассказывает, как однажды держал на ладони умирающего вьюрка и чувствовал оглушительный стук его слабого пульса. Никогда раньше он не рассматривал птиц так близко, никогда не вглядывался в их тонкое и безукоризненное оперение, и эта картина сделала его другим человеком. Он купил фотоаппарат со сменным объективом и научился управляться с ним, практикуясь на вьюрках. Одна мания потянула за собой другую, и в 2011 году он уже не довольствовался вольером, а стремился проводить как можно больше времени в «полевых условиях», составляя орнитологическую карту Торонто, изучая поведение и привычки местных птиц во все времена года.
Итак, я знала, что вольер сыграл для него важную роль. Но не понимала другого – опыт наблюдений за вольными птицами вселил в него отвращение к вольерам. Он разочаровался в птицах-фетишах, выращиваемых специалистами. Недолюбливал индустрию торговли комнатными птицами: она подгоняет вымирание некоторых видов, сокращая популяции диких птиц, которые и так уменьшаются из-за обезлесения. То, что было временной услугой отцу, стало для музыканта обузой. Но он старался быть хорошим сыном, считал, что это нерушимый долг, а это я вполне могла понять.
Сбежав подростком из дома, я убегала от неких представлений о моем характере, моем будущем и моем жизненном предназначении. Убегала от сказки о преданных дочерях. А вернулась домой, потому что не знала, куда я без этих представлений пойду и кем я без этих представлений буду.
⁂– Вы только не пугайтесь, но я сегодня надел вязаную безрукавку[7], – сказал музыкант, впуская меня в здание. Я поднялась, следуя за ним, по узкой скрипучей лестнице. Вязаная безрукавка была частью целого ансамбля одежды, наряду с твидовой кепкой и шарфом в шотландскую клетку, в котором музыкант выглядел человеком из эпохи «сухого закона», вхожим в круг гангстеров.
Квартира тоже работала на образ дельца теневого бизнеса. Холодно, обстановка спартанская. Холодильник, длинный обеденный стол, штабели картонных коробок – вот в принципе и всё. Там, где должна была располагаться спальня, – вольер примерно десять на двадцать пять футов. Мы сняли пуховики, положили их на стол, музыкант выдал мне пару голубых нитриловых перчаток и повел в вольер.
Контраст между холодной бесхозной комнатой и полнокровным хаосом в вольере просто ошарашивал. Казалось, кто-то подбросил в воздух пригоршни французских шоколадных конфет-ассорти. Всюду, куда ни глянь, порхали взад-вперед, вверх-вниз птицы с ярким оперением. Я насчитала двадцать штук. Музыкант показал мне пять разных видов, которые принято относить к категории австралийских вьюрков. Тут были тростниковые астрильды с ярко-красными головками, бриллиантовые амадины с пунцовыми гузками и ослепительно-белыми крапинками, японские амадины шоколадной расцветки, несколько золотистогрудых астрильдов и самка красноухого астрильда. Каждая птица – ни дать ни взять ослепительная безделушка, пышущая жизнью.
Я сделала круг по вольеру, внимательно изучая этих пичуг и впитывая странную, напоминающую сквот, атмосферу, пока музыкант сновал туда-сюда, занимаясь уборкой. Похоже, это занятие не доставляло ему удовольствия. Вся эта ситуация шла вразрез с негласным законом о разонравившихся домашних питомцах, согласно которому дети имеют полное право сплавлять надоевших животных своим родителям. Но не наоборот!
У меня сложилось впечатление, что отец музыканта менял хобби как перчатки: его то и дело захватывали новые увлечения. Когда-то он конструировал коротковолновые радиоприемники. Потом, нежданно-негаданно, решил коллекционировать тропических рыбок. А в один прекрасный день забросил рыбок ради конвертов первого дня гашения. Конверты первого дня гашения, пояснил музыкант, – это конверты или открытки с марками, погашенными на почте в первый день, когда эти марки были выпущены в почтовое обращение. А потом отец стал заядлым коллекционером фотоаппаратов.
Нельзя не признать, что так быстро менять хобби – это необычно и, пожалуй (в случае с вольером), слегка безответственно. Но в то же время было заметно, что отец музыканта был заботлив. О его былой привязанности к птицам свидетельствовало всё: сооруженные им насесты, самодельная купальня для птиц, прилаженная под протекающим краном, а главным образом тот – возможно, возмутительный до неприличия – факт, что целая квартира (которую легко сдать за полторы тысячи долларов в месяц) отдана под жилье двум десяткам птичек-невеличек.
Наслоения грязи и сгустки птичьего помета облепляли стены и мебель. Но птицы были ухоженные, судя по оперению, совершенно здоровые. Им вполне хватало места для полетов.
Я помогла музыканту заполнить кормушки в указанной им последовательности. А потом вдруг сообразила, что вызываю здесь переполох. Мое
