Заметки мирянина. Воздух Церкви - Сергей Юрьевич Катканов
Мы, русские, народ крайностей, мы ни как не можем удержаться на середине. У нас перед архиереем либо на брюхе ползают, по всякому извиваясь, чтобы изловчиться и лизнуть высочайший сапог, либо прямо плюют владыке в глаза, изощряясь в изобретении как можно более обидных оскорблений на архиерейскую голову. Середина нам как-то не свойственна, мы её даже не ищем. Аввакум — очень русский человек, его внутренняя свобода легко трансформируется в хамство, а когда хамы борются с холуями, неправы обе стороны.
Нам легко это понять, потому что такова и доныне наша реальность. У нас либо смотрят на архиерея, как на небожителя, либо и за человека его не считают. Хочу поделиться личным опытом поиска золотой середины между этими двумя крайностями.
Более всего на свете я люблю две вещи: свободу и иерархию. Я люблю их одновременно, хотя это, казалось бы, взаимоисключающие вещи, но ни чего подобного, именно одновременная любовь к свободе и иерархии позволяет удержаться на золотой середине. Я из тех людей, которые всегда знают, как правильно. Это очень опасное качество. Если его не уравновесить, оно может стать погибельным. Но иерархический принцип завораживает меня своей красотой, я всей душой чувствую, что иерархия от Бога. Мне надо, чтобы надо мною был тот, кому дано больше, чем мне.
Мне доводилось спорить с архиереями, причем по вероучительным вопросам. Это, наверное, казалось наглостью, но я всё-таки надеюсь, что это было проявлением любви к Истине. К тому же, эти споры всегда проходили с глазу на глаз, за закрытыми дверями. Публично я ни когда не стал бы спорить ни с одним архиереем, потому что это, на мой взгляд, подрывает иерархический принцип. Когда мне, как редактору, приносили тексты с «разоблачениями РПЦ», я всегда принципиально отказывал: «Я ни когда не буду бороться с православным духовенством». Хотя в тех «разоблачениях» было много правды.
Мне редко приходилось уважать живых архиереев (мертвых-то куда легче уважать), но к любому из них я всегда относился с почтением, усвоив для себя незыблемый принцип: «Не уважаешь человека — уважай его сан». Я ни когда не боялся ни одного священника или епископа и ни когда перед ними не робел, но я ни когда не вел себя с ними развязно, если и спорил, то почтительно.
При этом я очень легко смиряюсь перед авторитетом Церкви, это не требует от меня внутреннего усилия, мне это даже нравится. Я и с патриархом мог спорить, добавляя: «Он не имеет права говорить от лица Церкви». Но когда речь заходит о соборных определениях, я смиряю своё умственное буйство и каждое слово воспринимаю, как истину, даже если она мне не понятна. Любой спор с Собором моя душа воспринимает, как дикое кощунство.
Это важнейшее правило церковной жизни: у нас можно спорить хоть с патриархом, но с Церковью спорить нельзя, потому что этим ты сам себя исключаешь из Церкви. А что сказал Собор, то сказала Церковь. Вне этой твердой, незыблемой уверенности Церковь просто не может существовать. Если мы хоть на мгновение поставим под вопрос соборные определения, мы окажемся «ни на чём», как протестанты. Мы просто потонем в болоте произвольных мнений и суждений. Мы утратим Истину. А страшнее этого ни чего нет.
Не все даже представляют, как много в Церкви свободы, какой необъятный простор открывается здесь для смелой самостоятельной мысли. Но церковная свобода, как и любая другая, имеет свои ограничения. Эти ограничения, собственно, являют собой церковную ограду. Можно и на ограду наезжать, ни кто не запретит, но тогда мы просто окажемся вне Церкви, как это случилось, например, со Львом Толстым.
И, оставаясь в Церкви, многое можно, например, епископат критиковать. Но нельзя переходить ту тонкую грань, которая отделяет критику отдельных действий конкретных епископов от борьбы с иерархией, как таковой, от борьбы с самим иерархическим принципом. В Церкви не нами всё устроено и не нам это ломать. Мы порою и представить себе не можем, на чём тут всё держится. Убери только иерархию, и утрата Истины становится неизбежной. Как это работает — не знаю, но это не раз проверено на практике.
Вот мы смотрим на епископат РПЦ и, мягко говоря, не приходим в восторг. Один епископ содомит, другой просто развратник. Один погряз в демонстративной роскоши, другой просто стяжатель, ни о чём, кроме денег думать не способный. Один еретик, другой тяготеет к расколу. Один благодушный обновленец, другой злобный фанатик. Есть такие, которые заняты исключительно администрированием и далеки от духовной жизни. Есть такие, которые понимают Церковь исключительно, как благотворительную организацию, то есть ни как её не понимают. Есть наркоманы, алкоголики и далее по списку все семь смертельных грехов.
И что же, нам всё это терпеть? Да, терпеть. Все эти недостойные архиереи вышли из среды простого церковного люда, то есть из нашей с вами среды. Если народ православный не смог породить ни какого другого епископата, так что же нам делать? А, может, надо бороться? Но если кто из нас пытался бороться с собственными грехами, то он уже знает, что уж чужих-то грехов он точно не сможет победить. Но ведь невозможно же такое терпеть? И вот те, которые ни как не могут вытерпеть чужих грехов, уходят в раскол. Но ведь уже судьба аввакумовских инициатив очень хорошо показала, чем это заканчивается.
Конечно, протопоп мог, да, наверное, и должен был критиковать никонову реформу. Но разве он её критиковал? Вот он пишет: «Плюнул бы ему в рожу ту и в брюхо толстое пнул бы ногою». Это не критика, а заурядное хамство. Так же, как и любой раскол это всегда хамство по
