Газета Завтра Газета - Газета Завтра 473 (51 2002)
Решался вопрос переброски стратегических резервов ставки на Сталинградский фронт.
В Кремле, в кабинете Сталина, около разложенных на столе карт стояли Жуков, Василевский, командующий по тылу Хрулев, секретарь ЦК ВКП (б) Маленков, Ермолин, а также начальник перевозок и начальник технического управления Генерального штаба.
Взгляд Сталина неожиданно остановился на начальнике технического управления, точнее, на его кителе. Прекрасный специалист и отличный организатор, начальник технического управления отличался крайней небрежностью, на совещание мог прийти в кителе с пятнами или без подворотничка. За ним всегда водилась такая особенность, но сделать замечание никто не решался: взрослый человек, к тому же военный, должен сам понимать.
Сталин и раньше обращал внимание на неряшливость начальника техуправления, но зная, как тяжело работать и одновременно следить за собой в такое трудное время, сдерживался. Но на этот раз засаленный китель и нечищеные сапоги окончательно вывели его из себя.
Посмотрев на неряшливого офицера, с трудом сдерживая гнев, Сталин спросил:
— А это что еще за беспризорник? Вы к кому пришли? Вы генерал или... Хрулев! Если у этого генерала не хватает средств, чтобы сшить себе мундир, сшейте ему два за мой счет. А сейчас вон отсюда!
Весть о произошедшем распространилась молниеносно. На следующий день все как один офицеры Генерального штаба пришли на работу тщательно выбритыми, в отутюженных кителях, в начищенной до блеска обуви.
Один общевойсковой генерал-полковник находился на докладе у Сталина. Доклад был содержательный, Сталин несколько раз одобрительно кивнул головой, что считалось хорошим признаком.
Генерал-полковник посчитал, что настал подходящий момент решить свою проблему по отправке багажа из Германии, и нарочито замялся. Сталин спросил:
— Вы хотите что-нибудь сказать, товарищ генерал-полковник?
— Да, товарищ Сталин. У меня вопрос личного плана.
— Личного? Хорошо. Говорите, я вас слушаю.
Генерал-полковник обрадовался и рассказал о том, что на контрольном пункте задержали его багаж, в котором были кое-какие вещи, мелочь. Вещи изъяли. Нельзя ли дать команду вернуть их ему?
— Хорошо, напишите рапорт.
Генерал-полковник, довольный тем, что так просто все разрешилось, быстро написал рапорт. Поскребышев, секретарь Сталина, попросил его подождать в соседней комнате, зашел в кабинет, чтобы наложить резолюцию...
Получив рапорт, генерал-полковник пробежал его глазами. В углу красным карандашом: "Вернуть полковнику его барахло. И. Сталин".
— Тут описка! Я не полковник, а генерал-полковник.
— Никак нет, товарищ полковник, никакой описки нет. Все вопросы к товарищу Сталину.
И добавил, не услышав возражений:
— Вы можете перешить погоны прямо сейчас.
Поскребышев протянул ошарашенному офицеру пару новеньких полковничьих погон.
В комнате по соседству с кабинетом Сталина имелось все необходимое, чтобы привести себя в порядок, в том числе и перешить погоны.
Шел 1947 год. Сталин находился у себя на даче. Ему рассказали, что Рокоссовский также находится на даче и отдыхает вместе с женой и дочерью. Сталин пригласил всю семью на обед.
Во время обеда велась непринужденная беседа на разные темы. Сталин временами вставал из-за стола, чтобы пройтись. Потом он подошел к Рокоссовскому:
— Вы ведь сидели, Константин Константинович?
— Да, товарищ Сталин, я был в заключении. Разобрались и выпустили. Но много хороших людей там пострадало...
— Вы правы, замечательных людей у нас много.
Сталин повернулся и вышел в сад. Все за столом замолчали. Присутствовавший на обеде Маленков возмущенно прошипел Рокоссовскому:
— Зачем вы это сказали?
Но не прошло и нескольких минут, как Сталин вернулся с букетами, которые тут же вручил семье Рокоссовских.
Каганович представил Сталину проект реконструкции Красной площади. На макете с передвижными конструкциями можно было рассмотреть все до мельчайших подробностей.
Сталин с интересом разглядывал макет, а Каганович рассказывал о планах реконструкции, передвигая макеты старых зданий и новых построек. Сталин молча слушал. Каганович по-своему истолковал молчание и, войдя в раж, перешел к главному — к переносу здания Храма Василия Блаженного. Он потянулся к миниатюрному макету здания и тут же услышал:
— Поставь Храм на место.
На этом обсуждение было закончено.
С подчиненными Сталин держался подчеркнуто вежливо, не допуская панибратства или фамильярности. Ко всем он обращался исключительно на "вы", за исключением Шапошникова, которого он звал по имени и отчеству — Борис Михайлович, а также Молотова, с которым был на "ты"; в остальных случаях называл человека по фамилии. Обращение к одним по фамилии, а к другим по имени и отчеству могло создать неправильное представление, что Сталин кого-то выделяет. Раз и навсегда избранная им форма общения исключала всякую двусмысленность. Молотов и Шапошников были редким исключением. Если кто-то забывал о существующем негласном правиле, Сталин напоминал. Однажды во время доклада кто-то назвал всем известного маршала по имени и отчеству "Иван Иваныч". Сталин заметил и тут же отреагировал:
— А кто такой этот Иван Иваныч?
Ни один человек в мире не мог оказать давления на Сталина, в том числе и Папа Римский, который однажды попытался обратиться к нему с просьбой — по возможности облегчить положение католиков на территории России.
Эту просьбу передал министр иностранных дел Франции Пьер Лаваль. Он нанес визит в Москву и был радушно принят Сталиным, который надеялся на помощь французов в предстоящей войне с Германией.
Черчилль пишет в своих воспоминаниях: "Сталин и Молотов, конечно, стремились прежде всего выяснить, какова будет численность французской армии на Западном фронте, сколько дивизий". Не добившись вразумительного ответа, Сталин был разочарован, но виду не подал.
В конце беседы Лаваль неожиданно спросил: “Не можете ли вы сделать что-нибудь для поощрения религии и католиков в России? Это бы так помогло мне в делах с Папой”.
Сталин переглянулся с Молотовым, усмехнулся:
— С Папой? А сколько у Папы дивизий?
Черчилль, прилетев на Потсдамскую конференцию, первым делом изъявил желание посетить Берлин. Он осмотрел город, побывал в бункере Гитлера и на развалинах рейхстага. Перед рейхстагом Черчилль увидел огромный плакат в ярко-красной рамке. На нем было что-то написано на русском и немецком языках. Черчилль попросил перевести ему содержание плаката. Переводчик прочитал: "Опыт истории говорит, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский и государство германское — остаются. И. Сталин".
Черчилль раздраженно прокомментировал:
— Как вам это нравится? Мы тут ждем Конференции. А Сталин ее уже начал, без нас. Хитрый византиец...
На переговорах Сталин сажал рядом с собой Голунского, заведующего юридическим отделом МИДа, не только отличного знатока международного права, но и хорошего переводчика, и говорил при этом:
— Это, чтобы нас не надули. Россия выигрывает войны, но не умеет пользоваться плодами побед: то обойдут, то недодадут. Мы это поправим.
На переговорах Сталину приходилось преодолевать мощное сопротивление своих противников. В таких случаях он становился жестким и мог вести дипломатическую игру буквально "на грани"...
Несмотря на то, что Советская Армия уже вполне могла обойтись без помощи союзников, Сталин все же настаивал на открытии Второго фронта в Европе, чтобы любым путем уменьшить потери и ускорить окончание боевых действий.
Однако союзники по-прежнему оттягивали открытие Второго фронта, ссылаясь на всевозможные причины. Несколько обещанных сроков уже было пропущено. И, тем не менее, Сталин не оставлял попыток. Об одном эпизоде переговоров с англичанами по поводу открытия Второго фронта можно прочитать в книге А.А. Громыко "Памятное".
“...Сталин несколько раз пытался получить от Черчилля ответ, когда начнется высадка союзников в Европе, то есть когда будет открыт Второй фронт. Но он так и не получил этого ответа. Однажды, едва сдержавшись, Сталин поднялся с кресла и сказал Ворошилову и Молотову:
— У нас слишком много дел дома, чтобы здесь тратить время. Ничего путного, как я вижу, не получается...
Черчилль в замешательстве, боясь, что конференция может быть сорвана, заявил:
— Маршал неверно меня понял. Такую дату можно назвать: май сорок четвертого...
Атмосфера разрядилась”.
Представители Антанты, исчерпав все возможности победить Советскую Россию, предлагают начать переговорный процесс. Руководитель делегации с пафосом произносит:
— Мы предлагаем вам мир!
