Газета День Литературы - Газета День Литературы # 74 (2002 10)
Ирина и Фёдор Конюховы. Дорога без дна. — М.: Вече, 2002.
У нас есть выдающийся современник, великий путешественник Фёдор Филиппович Конюхов. Думаю, что о нём слышали все. Но не все знают, что он пишет интересные книги о своих путешествиях. "Дорогу без дна" составили книга жены путешественника "Дар" и книга его самого "Океанские письма". Фёдор Конюхов в дальних плаваньях и походах оттачивает свои мысли до безупречных максим. "Стремись свою жизнь подчинить творчеству. Только творческий человек может быть счастливым, только творчество приносит радость". "Думай о Христе с любовью и радостью, и ты прозреешь. Через Христа ты увидишь духовный свет". "Свет приходит тому, кто улыбается тьме". "Скажи своим друзьям, что материальное богатство не украшает их". "Имей глаза добрые". "Не думай о жизни сложно: она проще, чем ты думаешь". "Молись всегда; когда трудно и опасно — молись спокойно". "За пищей не гонись: у тебя много сухарей в сумке. Будь постником". "Кто мучается земными вопросами, тот ответа о небесном не получит". Всё это написано во время одиночного плавания вокруг земного шара... Ищут новую литературу в "Голубом сале" или ещё где, а она в записях Фёдора Конюхова.
Георгий Свиридов. Музыка как судьба. — М.: Молодая гвардия, 2002.
Эта долгожданная книга вышла. Дорогая, конечно. Почти двести рублей. Но это даже не книга, а явление Серафима "на перепутье". Явление Георгия. Этот великий человек столько передумал о нашем времени, о России, что читать его поинтереснее любого публициста и политика. А уж его понимание искусства — в бесконечную помощь всем нам.
"Поколение "шестидесятых" — поколение "плесени". Была такая статья в газете о молодёжи того времени. Капризное, злобное, ничтожное поколение, задумавшее переделать ослабевший мир…"
"Фильм — очевидно, зарядка для колониальных русских рабов. Остальные программы (бегло просмотрел их) в этом же духе. Один из фильмов со слабым детективным элементом. Тощий молодой герой, которого преследует атлетический толстяк — (в американском стиле) — шофёр. Бросает где-то в степи, на зное бедного героя, тот попадает в тощий оазис, который оказывается суть — мишень для тренирующихся бомбардировщиков и т.д. Немыслимая абракадабра. "Пища духовная" для недочеловеков. Какой-то ужас всё это!"
"Для меня Россия — страна простора, страна песни, страна печали, страна минора, страна Христа".
Геннадий Верещагин. Временные дороги. Стихотворения. — Таллин: Тарбоинфо-Русский Телеграф, 2002.
Геннадий Верещагин живёт в Пярну, Эстония. Пишет русские стихи. Это его первая книга. Пока только хочется пожелать автору плодотворной работы.
Василий Белов. Избранное. — М.: ИТРК, 2002.
В серии "Российская проза на рубеже XX—XXI веков" вышел том нашего классика и юбиляра (Белову 23 октября исполняется 70 лет). В книгу вошли "Привычное дело", "Плотницкие рассказы", "Воспитание по доктору Споку", "Всё впереди" и цикл новых рассказов под общим названием "Повесть об одной деревне".
В недавнем интервью Белов сказал: "Как губили русский народ, так и губят. И проснётся ли русский народ от спячки своей — не знаю. Но мы обязаны будить. Я только этим и занимаюсь все годы. Всей прозой своей". Так он сказал, а потом продолжил: "А может народу выспаться надо? Пусть ещё поспит немного. Накопится энергия. Во время сна он тоже растёт". Это добавил как будто уже другой Белов, Белов рубежа веков.
Сборник: Серафим Саровский. Задушевное слово о великом подвижнике Земли Русской. — М.: Голос-Пресс, 2002.
Собраны слова о святом Серафиме писателей, поэтов, богословов, неизвестных авторов. И приведены слова самого святого о грядущих судьбах России. "Земля Русская обагрится реками кровей, и много дворян побиено будет за великого Государя и целость самодержавия Его; но не до конца прогневается Господь и не попустит до конца разрушиться земле Русской, потому что в ней одной преимущественно охраняется ещё Православие и остатки благочестия христианского".
Михаил Алексеев ПАРЕНЬ ИЗ ЦЕЛИНОГРАДА
Подумалось как-то, не является ли закономерным то, что Поэт как таковой в человеке для широкого круга людей является позже его профессиональной деятельностью, выбранной им самим и, конечно же, более надёжной для жизни, чем писание стихов. В самом деле, зачем ты, поэзия, нужна была, скажем, для Грибоедова и Тютчева, когда они могли бы спокойно прожить и на дипломатическом поприще? Может быть, они почувствовали, что в них сокрыто до поры до времени нечто такое, что окажется гораздо выше и значительнее того, что они делали сейчас в качестве блестящих дипломатов? Кто знает, как там у них было. Но факт остаётся фактом: поэзия, жившая в них как бы подспудно, вырвалась наконец наружу и, никого не спросясь, решительно потеснила дипломатическую славу высокопоставленных чиновников. И оказалось, что это навсегда, навечно: великие поэты России Александр Грибоедов и Фёдор Тютчев сделались величайшей гордостью Земли Русской!
По аналогии с этими богатырями духа я бы назвал имена и прозаиков, оставивших славою своей далеко позади первоначальную профессиональную деятельность, каковая у них была вроде бы достаточно высока, — у А. Чехова, например, у инженеров-землепроходцев Гарина-Михайловского или у нашего современника В. Шишкова. Да мало ли ещё кого!
Вот сейчас передо мной лежат два поэтических сборника, вышедших один за другим в течение двух последних лет и прочитанных мною в радостном удивлении. Правда, мне бы следовало сначала покраснеть, а потом уж порадоваться: Геннадия Гоца я знаю, и притом очень близко, в течение многих лет, но лишь по московским литературным делам, не собственно, правда, нашим, а другой пишущей братии, что входило в круг его и моих обязанностей: я был главным редактором журнала "Москва", ну, а он, Геннадий Гоц, перебывал во многих ипостасях, связанных с издательской деятельностью. А то, что он ещё и прекрасный поэт, я узнал лишь сейчас, и только вот из этих двух книг.
Одну книгу автор назвал "С холмов Крылатского", а вторую — "Озёра памяти". И сразу же у вас, мой читатель, возникает вопрос: "А что же означает заголовок ваших заметок, откудова явился этот парень из Целинограда, когда нету уже такого города в России, и целина, восславившаяся многими поэтами, оказалась своею большей половиной в другой стране, — откуда же?!"
Отвечаю: оттуда же, из Целинограда! А вы найдите оба сборника и прочтите их один за другим, и вы всё поймёте. То есть увидите, что Целинная эпопея и соответственно Целиноград вошли в сердце поэта Геннадия Гоца как лучшие годы его жизни, как героические её страницы, как, скажем, Сталинград в моей судьбе. Вот прошло уже без малого шестьдесят лет, а Сталинград меня не отпускает, и я ничего не могу поделать с этим.
Вот то же самое происходит и с моим, теперь уж очень большим и дорогим другом Геннадием Сидоровичем Гоцем. Как бы ни назывались его книги, духовно, а по большей части и текстуально, они связаны со святая святых для поэта — с Целиной, поднятой легендарным племенем комсомольцев 60-х годов. Целиноград — это его, Геннадия Гоца, Сталинград. Подобно тому, как мы, сталинградцы, проверяли у берегов Волги огнеупорство своих душ, то же самое делали юноши и девушки на Целине, в лютую стужу и не менее лютую жару на бескрайних степях северного Казахстана. Речь в Сталинграде 42 и 43 годов шла о том, как спасти Отечество от смерти. На Целине речь шла о том, как накормить досыта наш народ, только что усилием неимоверным спасший страну от фашистского бессрочного рабства. Геннадий Гоц, будучи секретарём Целинного крайкома комсомола, писал тогда:
Разве мы не затем замерзали в снегах
Под звенящим от холода небом,
Чтобы твёрдо стояла страна на ногах,
Чтобы вдоволь насытилась хлебом?
А в конце — поэтическое напутствие комсомольского вожака:
Юность помнить должна:
Дел в стране — океан…
Даже, пожалуй, больше, чем океан, — добавим мы от себя, имея в виду то, что натворили в стране реформаторы-перевёртыши.
Волна тёплых, ностальгически грустноватых волн обволакивает, обливает душу при чтении стихов о былом — увы, невозвратном. Но только ли одной печалью должны мы заполнять душу свою? Ни в коем случае!
В прошлом, кажется, году Валентин Распутин, размышляя о нашем нынешнем времени, где с невиданным размахом правит бал Окаяннище, который погаными устами одного из верных ему слуг взамен совести возгласил новый нравственный закон: больше наглости! "И кинулись исполнять вассалы, — говорит Распутин, — это приказание по всем городам и весям". Далее Валентин Григорьевич с тревогой и понятной болью вопрошает, имея в виду себе подобных, живущих по совести, по самым высоким нравственным критериям: "Так чего же хотим мы, на что рассчитываем? Мы, кому не быть победителями… Всё чаще накрывает нашу льдину, в которой мы жаждем надёжного берега, волной, всё больше крошится наше утлое судёнышко и сосульчатыми обломками истаивает в бездонной глубине".
