Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6350 ( № 49 2011)
С таким шлейфом штампов и мифов вокруг своего имени поэт вошёл в ХХI век. Были исключения, в том числе в публикациях "ЛГ", но речь идёт о так называемом мейнстриме, основном течении современной литературно-общественной мысли.
К счастью, издательская программа, приуроченная к столетию Твардовского, оказалась на высоте. Главным её событием стала, несомненно, публикация двух томов дневников поэта, его "Рабочих тетрадей", где поэт раскрылся во всей откровенности и масштабности своих мыслей и где самым обнажённым образом проступила драма идей, за которые он боролся. Эти рабочие тетради опубликованы под названием "Новомирский дневник", перекликаясь с "Новомирским дневником" А. Кондратовича, - в чём не только преемственность, но и громадный шаг вперёд с точки зрения познания советских шестидесятых.
В 1960-е годы Твардовский, пожалуй, как никто, ощущал грозные тектонические изменения, которые могут произойти в СССР, если, с одной стороны, партия и государство не проявят достаточной гибкости и мудрости, а с другой - если не умерят свой пыл носители радикально-нигилистического отношения к советской эпохе, новые русские максималисты, постоянно окружавшие "Новый мир". Максимализм и нигилизм в России необычайно живучи - они, можно сказать, имманентны нашей культуре и меняют время от времени лишь свой объект. Так было и в 1960-е годы, в которые именно Твардовскому и его журналу выпала труднейшая историческая роль - сдерживать традиционные российские крайности и быть выразителем "невыносимых" для русского человека центристских позиций.
Куда, в какие стороны шатало тогда сообщество советской интеллигенции, едва вздохнувшей свободно после сталинского насильственного единомыслия? С чего начинался очередной русский раскол? Известно: с попыток полного отрицания всего советского и его идеологических столпов - марксизма-ленинизма, интернационализма, материализма и атеизма. В то время как здравая часть общества (олицетворявшаяся Твардовским) была убеждена, что все эти "измы" в теории и практике были извращены и примитивизированы и что на самом деле все они имеют глубокое рациональное и жизненное зерно, действительно выстраданное историей, у неофитов, искавших "доктринальную ошибку", колебаний не было - надо отвергнуть все постулаты советской идеологии категорически и наотрез - "с порога", как писал А. Солженицын в своём запоздалом споре с Твардовским в книге "Бодался телёнок с дубом".
Именно Солженицын символизировал тогда (да и впоследствии) радикально-антикоммунистическую позицию, неприемлемую для Твардовского, и в этой позиции ярче всего проявился "русский нигилизм" нового витка истории. В отличие от атеистического "нигилизма" ХIХ века он приобрёл религиозную окраску. Неслучайно первое, что сделал главный бунтарь 1960-х после выхода "Ивана Денисовича" и "Матрёнина двора", - принял православную веру. Не смея бросать тень на этот личный выбор как на акт свободы вероисповедания, не могу в то же время не заметить, что он изначально нёс в себе, скорее, не духовное, а прагматико-политическое начало. Весьма характерно, что Солженицын той поры был сразу окружён ореолом "мессии", и в вольнодумном "Новом мире", куда он заходил, стали с иронией говорить о "дамском, молитвенном" к нему отношении (А. Кондратович). Апофеозом публично-политического православия Cолженицына (как сказали бы теперь - PR-акцией) стало его появление на похоронах Твардовского в декабре 1971 г., где он, "праведник", под щёлканье фотоаппаратов перекрестил своего "заблудшего" крёстного отца в литературе...
А что же сам Твардовский? Его атеизм никогда не был воинствующим, но и обратиться к Богу, в лоно церкви, автор двух столь жизнерадостных и жизнеутверждающих "Тёркиных" не смог бы, вероятно, никогда. По крайней мере в дневнике поэта никаких признаков такой эволюции не прослеживается. Зато там есть поразительная беспощадная запись: "Мы не просто не верим в бога, но мы "преданы сатане" - в угоду ему оскорбляем религиозные чувства людей, не довольствуясь всемирным процессом отхода от религии в связи с приобщением к культуре[?] Мы насильственно, как только это делает вера завоевателей в отношении веры завоёванных, лишили жизнь людей нашей страны благообразия и поэзии, неизменных и вечных её рубежей - рождения, венчания, похорон[?]"
Стоит заметить, что фразы Твардовского о "преданности сатане" и "вере завоевателей" являются цитатами из книги Н. Бердяева "Истоки и смысл русского коммунизма", которую он прочёл ещё после войны и перечитывал в середине 1960-х годов. Относясь к религиозным аспектам философии Бердяева вполне сдержанно, Твардовский тем не менее оценил многие его мысли, касавшиеся не только "лжи" коммунизма, но и его "правды". Главное - он был целиком солидарен с выводом великого философа о том, что коммунизм стал в России новой религией. "Религией, обкорнавшей нас, обеднившей" - подчёркивал Твардовский в своём дневнике.
Между прочим, даже в своих официальных партсъездовских речах, где невозможно было обойтись без ритуальной риторики, Твардовский прямо заявлял: "Литература способна подтверждать только то, что не является навязанным жизни извне". Уж кто-кто, а автор "Тёркина на том свете" прекрасно видел и чувствовал это "извне", т.е. вполне чётко и трезво различал реально-жизненное и утопическо-фантасмагорическое в самой коммунистической доктрине и в том социализме, который утвердился в СССР. Именно во втором "Тёркине", написанном в 1954 г., впервые прозвучала откровенная издёвка над "системой" и над "режимом", который "научно обоснован" и где даже "тот свет" - "лучший и передовой". Недаром поэма была признана "идейно порочной", "антисоветской" и надолго запрещена. Не кто иной, как Твардовский, стал основоположником советского сам[?]издата - его сатирический "Тёркин" в 1950-е был бесспорным лидером по тайной перепечатке и поистине народному признанию.
С ещё б[?]льшим основанием "Тёркин на том свете" может быть поставлен в ряд наиболее смелых и фундаментальных антиутопий - по причине прежде всего жанровой, лубочно-карнавальной, соответствовавшей массовому традиционному сознанию, привыкшему поверять все теоретические "измы" жизнью. Сам Твардовский глубоко осознавал еретический смысл своей поэмы, но верил и в её оздоровляющее конструктивное значение, в чём он смог убедить и Н. Хрущёва во время знаменитой читки в Пицунде в 1963 г., добившись публикации поэмы в "Известиях" и "Новом мире". Почти десятилетний разрыв между написанием и выходом в свет (при неизбежном редактировании) снизил общественный резонанс второго "Тёркина", но Твардовский имел право - о чём он пишет в дневнике - считать свою поэму приоритетной по отношению к опубликованному им же "Ивану Денисовичу" Солженицына. Это и в самом деле так: сила художественных обобщений "Тёркина на том свете" гораздо выше, а главной причиной недооценки поэмы стала, вероятно, труднопереводимость русского раёшника на иностранные языки[?]
Если говорить об антиутопичности сознания Твардовского, то её можно найти и в самой, казалось бы, "утопической" его поэме "Страна Муравия". "Посеешь бубочку одну, / И та -твоя" - эта маленькая, но многозначительная строчка ещё в 1930-е годы была сочтена выражением "кулацкой идеологии" и припомнена поэту в ЦК в 1954 г., во время шельмования за "Тёркина на том свете". В ней увидели покушение на главный догмат коммунистической доктрины - отрицание частной собственности.
В личности Твардовского наша страна имела не "последнего советского поэта", а последнего истинно народного поэта всей тысячелетней истории России, причём не просто слезливого доброхота-"заступника" (коих всегда были тьмы), а твёрдого "государственника" в самом широком понимании. Это качество не могло быть рождено ничем иным, как новым содержанием жизни России - СССР.
Если первородное крестьянство даровало поэту нравственную чистоту и глубокое житейское здравомыслие, то новый строй, при котором он вырос, воспитал в нём чувство огромной ответственности (понимаемой буквально и императивно) перед народом и страной. Иногда говорят, что здесь оставило след жёсткое сталинское "воспитание". Но для Твардовского гораздо более значимой была школа Великой Отечественной войны - именно война, народная по сути, со всеми её экзистенциальными законами, и прежде всего освящением чувства долга перед Родиной, сформировала базовое поколение людей советской эпохи с его нормами и ценностями, которые впитал в себя автор и первого, и второго "Тёркина".
