Константин Станюкович - Очерки общественной жизни

От праздника в Москве, блеснувшего светлым лучом, опустимся в «темное царство» мира подрядчиков, интен­дантов, смотрителей складов и т. д., которое явилось недавно перед нами на процессе по делу о бывшем смотрителе букарешто-котроченского склада, поручике Хвощинском, коллежском секретаре Цвецинском и име­нующем себя французским подданным Борене. Это один из ряда процессов по злоупотреблениям, обнаруженным в минувшую войну. О них в свое время столько говори­лось, что эти дела даже мало кого интересуют, тем более, что на скамье подсудимых фигурируют по большей части относительно маленькие чиновники и не было еще до сих пор грандиозного процесса, который заставил бы о себе говорить публику. Тем не менее и эти «малень­кие» дела не лишены интереса в смысле «нравов»; слу­шая их, невольно сознаёшься, что мы в деле хищения совсем не отстали от тех времен, которые приводили в ужас Н. И. Пирогова и радовали людей, основывавших на чужом страдании свое благополучие. Таких людей, «приноравливающихся к господствующему настроению», было, как известно, немало во время крымской войны, так что комиссии, назначенные по расследованию зло­употреблений, плодились и плодились, и «прикосновен­ных» оказывалось такое множество, что, в конце концов, признано было за лучшее закрыть все комиссии и предать дело воле божьей. Иначе пришлось бы окончательно за­путаться в этом лабиринте злоупотреблений и с трудом различать «прикосновенных» от неприкосновенных.

Экзамен, который нам пришлось выдержать во время минувшей войны по предмету «добросовестности», как известно, выдержан был не блестяще. И сухари, и под­метки, и сено «оставляли желать лучшего». Предстоя­щий еще впереди процесс казны с товариществом, может быть, несколько ярче осветит тьму злоупотреблений ми­нувшей кампании, но и не громкие дела, вроде недавно разбиравшихся, бросают довольно света. «Изнанка» войны, по «документам суда», вырисовывается с доста­точной ясностью для того, чтобы по некоторым деталям восстановить общую картину.

Длинный обвинительный акт весь наполнен повество­ванием о недочетах, обнаруженных в складе, и о том, как прикосновенные лица наживали и тратили деньги, как составлялись контракты, и т. п. Недочеты были дей­ствительно грандиозны: 4165 пудов сухарей, 14 733 пуда галет, 80 505 порций пищевых консервов и 599 900 ра­ционов конских консервов; но и «заработки» были тоже грандиозны. Так, например, обвинительный акт расска­зывает, что служивший у смотрителя склада по вольному найму писарь, получавший от своего начальника до 300 рублей кредитными в месяц, в одиннадцать меся­цев «заработал» 40 000 рублей. По этому можно судить, что «зарабатывали» другие?..

Но, прежде чем перейти к этому обстоятельству, оста­новимся на характерном заявлении г. прокурора, каким образом обнаружились злоупотребления и возникло са­мое дело? По словам обвинения, «одним из поводов» настоящего дела послужило то обстоятельство, что подсудимый, живя в Букареште, вел роскошную жизнь и жил в то время с актрисой, известной под названием «бриллиантовой дамы», которая удивляла всех жителей роскошью нарядов и, не зная куда девать бриллианты, «носила их даже на башмаках». Вместе с тем, — заяв­лял г. прокурор — о поручике Хвощинском появлялись корреспонденции в петербургских газетах, и хотя в них было много преувеличенного, но, как оказалось, не было дыма без огня…

Из речи прокурора читатель, между прочим, узнаёт и другие странные вещи, заставлявшие удивляться и прокурора. Так, главный продовольственный склад, где в каждый момент находилось казенного имущества на пять миллионов, вверяется «человеку, в прошлом которого нет ничего такого, что бы заслуживало подобного доверия» и даже безграмотному. Из послужного списка подсудимого видно, что он «поступил на службу в 1857 году фейерверкером, оттуда перешел в гусарский полк корнетом и, прослужив здесь полтора года, в 1860 году уволился, по болезни, в отставку». Затем накануне войны подсудимый снова поступает на службу, назначается помощником казенного транспорта, потом переходит в одну из канцелярий, где он, однако, ока­зался неудобным, как человек безграмотный.

«И вот этому-то человеку, который не имеет опыт­ности в интендантском деле, который не выказал способ­ностей и даже оказался безграмотным, поручается склад, в котором на пять миллионов казенного имущества». Чем это объяснить — г. прокурор решительно затруд­нялся. Правда, один из свидетелей говорил, «что у них не было людей, что к ним, вместо интендантских чинов­ников, присылали бродяг; пришлют семь чиновников — и 600 бродяг». Хотя, по словам г. прокурора, свидетель и дал не особенно хорошую рекомендацию, тем не менее г. прокурор полагал, что все-таки «в интендантском ве­домстве нашелся бы человек, который мог бы занять, вместо безграмотного поручика, место смотрителя глав­ного склада».

Не давши никакого объяснения такому недостатку людей и такому приливу «бродяг», обвинение перешло к подробностям разных темных проделок, злоупотребле­ний и стачек с поставщиками. Так, между прочим, про­курор рассказал, что благодаря неловкому контракту, заключенному интендантом с некиим подрядчиком, «по­ставленные консервы, в количестве 88 000 000 рационов, которые казне стоили 4 000 000 рублей, остались в Букареште, не могли быть перевезены и израсходованы и, впоследствии, проданы за 33 000 руб. кредитными… По­терь, следовательно, было более 3 000 000 рублей!

Я не стану перечислять всех тех плутней, которые раскрывают обвинительный акт и речь г. прокурора. В конце концов, обвинение настаивало на строгом нака­зании и надеялось, что только суд «в состоянии обуздать всех расточителей казны»…

Мы от души желали бы, вместе с г. прокурором, на­деяться. Но, к сожалению, первая часть его речи значи­тельно охлаждает надежды… Ведь не все «расточители» столь безумно бросают на показ плоды «хищения», как делал подсудимый, и, следовательно, не всегда подают «один из поводов» для исполнения благих пожеланий г. прокурора. На месте «расточителя» мог быть более экономный человек, и тогда, пожалуй, не встретилось бы и повода к возникновению настоящего дела? «Хищение» не всегда любит блеск и помпу. Чаще оно кроется где-нибудь в тиши, на лоне природы, в укромном поместье, купленном на имя супруги, и вообще не кричит о себе так громко…

Известный пожар на фабрике г. Гивартовского, след­ствием которого была смерть сорока трех человек и увечье тридцати, недавно был предметом разбиратель­ства в московском окружном суде. Дело это, названное делом о «нарушении 411-й статьи Строительного устава», еще раз — и который уже раз! — напомнило нам о «фи­лософском» отношении к жизни человеческой и снова за­ставило заговорить о безотлагательной необходимости пересмотра закона, определяющего взаимные отношения нанимателей и нанимаемых.

Презрение к чужой жизни, к чужим интересам, дав­ным-давно засвидетельствовано у нас и официальными, и частными исследованиями. Сто́ит только развернуть какие-нибудь «материалы», в которых описывается поме­щение рабочего люда, чтобы убедиться в важности во­проса, и тем не менее этот «вопрос», как и бесчисленное количество других вопросов, ждет еще своей очереди; в ожидании же мы, время от времени, удивляемся, когда очень уж бьющие факты, вроде пожара на московской фабрике, раскрывают перед нами картину беззащитности во всей своей наготе. Тогда, по обыкновению, мы обру­шиваемся на одно лицо, наивно забывая, что факты, являющиеся в судах, — только обостренные явления одного и того же общего порядка. Нам как будто необ­ходимо тяжелое зрелище смерти — и не одной, а многих, как на московском пожаре, — чтобы встрепенуться и ощу­тить нечто вроде угрызения совести; между тем все наши исследования свидетельствуют, что обстоятельства, обна­ружившиеся из дела г. Гивартовского, не суть исключе­ния из общего правила и что являются они на свет бо­жий, при торжественной обстановке суда, только благо­даря той или другой несчастной случайности, вызвавшей, как в данном случае, дело о «нарушении 411-й статьи».

Кто обращает внимание на отдел происшествий, тот чуть ли не ежедневно осведомляется о различных случаях увечий, членовредительств, иногда и смерти. Число таких «случаев» представит громадную цифру, хотя, ко­нечно, цифра эта не объяснит дела вполне, так как почти всегда эти происшествия относятся или к «соб­ственной неосторожности», или к «нетрезвому состоя­нию», или же, наконец, к «воле божией» и никогда — к чужой вине. Можно даже предположить, будто рус­ские — самый неосторожный в мире народ и, притом, обнаруживающий не только равнодушие к потере ног или рук, но и полнейшее презрение к жизни.

Такое, во всяком случае, оригинальное объяснение встречается не только в «Полицейских ведомостях», но и на судах, и бывали примеры, как представители же­лезнодорожных обществ, вспомнив, вероятно, гоголев­скую унтер-офицершу, пресерьезно доказывали, что ра­бочий, потерявший обе ноги, при исполнении своих обязанностей, и искавший вспомоществования, предна­меренно совершил этот «проступок» в видах получения вознаграждения из «общества». Очевидно, никакого вознаграждения давать не следует!