Владимир Николаев - Сталин, Гитлер и мы
Все догматические различия религий сейчас теряют значение. Сейчас люди скорее разделяются на тех, для кого существует Бог, и на тех, для кого вообще существование Бога не нужно. Когда мне стало 35 лет, уже кое-что пережив и повидав, с детства приучаемая обществом и семьей к материализму и атеизму, я все же приняла сторону тех, для кого немыслимо жить без Бога. И я счастлива, что это со мной произошло».
Любопытное совпадение: поступив после школы в университет, Светлана изучала там новую историю США, будто знала, что придется провести в Америке многие годы. Во время учебы ей стала доступна западная пресса, которая в то время находилась у нас под строжайшим запретом. Кстати, это именно из нее она узнала, что мать покончила жизнь самоубийством, что от Светланы так тщательно скрывали (факт, немало говорящий о том, в каких условиях она воспитывалась). Она тут же бросилась к отцу, и тот ей все подтвердил.
«В сентябре 1957 года, — вспоминает Светлана, — я сменила фамилию „Сталина“ на „Аллилуева“, по советским законам дети могут носить фамилию отца или матери. Я больше не в состоянии была носить это имя, оно резало мне уши, глаза, сердце своим острым металлическим звучанием».
В годы так называемой «оттепели» Светлана познакомилась с теми, кто сознательно не воспринимал нашу идеологию, даже пытался выступать против нее. Одним из таких людей оказался писатель и критик Андрей Синявский. Светлана пишет, что знакомство с ним было для нее «очень значительным». Он и его друзья, вспоминает Светлана, говорили ей: «Ведь на протяжении вот уже сорока лет эти звери пожирают друг друга, как в „Бесах“ у Достоевского… Выходит, что столько лет страной правили негодяи! До такого самоуничтожения не доходила еще ни одна страна в мире».
Эти очевидные истины находили отклик в ее душе, она пишет. «Правое дело партии. Ну, нет! Скорее я соглашусь с теми, кто утверждал, что в октябре 1917 года с Россией произошла роковая, трагическая ошибка… Такой вывод был мне куда ближе из всего, что я видела вокруг прозревшими глазами, из всей истории, которой мне пришлось переучиваться заново… Старый анекдот 20-х годов воплотился в правду: „Построить социализм можно, но жить в нем нельзя“. В построении этой полутюрьмы-полуказармы и заключались „великие исторические заслуги“ моего отца».
В мае 1962 года Светлана крестилась в православной церкви, но покоя ее душе это не принесло. В 1963 году произошло событие, перевернувшее всю ее жизнь: она познакомилась в Москве с коммунистом из Индии, его звали Бранджеш Сингх. Нет, это не был большевик индийского разлива, он никак не походил на наших заскорузлых партийных ортодоксов. Был он сыном богатого раджи, принадлежал к старому аристократическому роду, его родители были близки с такими великими гражданами Индии, какими были Ганди и Неру. Сингх долго жил в Германии, Англии, Франции, Австрии, был европейски образованным человеком, тем не менее в начале 30-х годов вступил в коммунистическую партию (то есть был намного старше Светланы). Она пишет о нем: «Этот человек принес в мою жизнь реальную мудрость Индии, — ту, о которой я раньше читала в книгах. Меня давно покорила жизнь Махатмы Ганди, для которого ненасилие и „упорство в истине“ были не только проповедью — индийская философия проповедовала это тысячелетиями, — а когда вошла в мой дом, я на деле узнала, что такое непричинение зла другому».
Светлану можно понять. Я не раз бывал в Индии, ее мудрость произвела на меня глубокое впечатление и повлияла на меня, она помогает мне жить и работать… И все было бы у Светланы хорошо, если бы Сингх не оказался тяжело болен. Они со Светланой и познакомились в Кремлевской больнице. Светлана сама подошла к нему. Это была любовь с первого взгляда, причем взаимная. Роман длился три года, последние полтора они прожили вместе под одной крышей у Светланы (он работал переводчиком в издательстве «Прогресс», хотя часто болел, у него были очень слабые легкие). Несмотря на просьбы Светланы, наши власти не давали им разрешения на официальный брак, боялись, что после этого она сможет уехать с ним в Индию. А чего боялись? Это просто была типичная их дурость. Они не ведали, что Светлана с помощью Сингха уже переслала его родне в Индию первую книгу своих воспоминаний… Но счастье с Сингхом длилось недолго. Светлана пишет: «Здесь Бранджеш жил (у нее дома. — В. Н.) всего полтора года. Было трудно и тяжко, но так хорошо и спокойно быть вместе. Здесь он умер на моих руках».
Сингх просил развеять его прах над священной рекой Ганг в Индии. Его родные попросили Светлану привезти урну с прахом в Индию и осуществить это желание покойного. При таких чрезвычайных обстоятельствах их общественный и политический вес одолел упрямую косность наших властей, и они с большим скрипом выпустили ее в Индию на три недели. Пожив там у родных Сингха, Светлана попросила продлить ей срок пребывания, на что с индийской стороны возражений не было. Но наши настаивали на ее возвращении. Светлана уже подумывала навсегда остаться в Индии, но тут уже индийские власти дрогнули, испугались осложнений с нами. Тогда она пошла в американское посольство и попросила там политического убежища.
Светлана пишет об этой подлинно детективной истории во второй книге своих воспоминаний — «Только один год». На долгое время ее бегство на Запад стало главной сенсацией мировой прессы, но западные источники, естественно, не могли со знанием дела осветить ту роль, какую сыграли в этой истории наши власти, в частности и наш посол в Индии И. Бенедиктов. Это был типичный сталинский сатрап, один из редких любимчиков диктатора (это какой-то рок, Сталин и в Индии преследовал ее через своего человека!). При нем он был наркомом земледелия, потом — министром сельского хозяйства (помните, как оно тогда процветало?). После смерти Сталина работал министром сельского хозяйства, министром совхозов. А затем этого партийного горе-агрария направили послом в Индию. Так у нас часто оказывались на дипломатическом поприще большие партийные начальники. Во многих странах я убеждался, как губительно эта дурная традиция сказывалась на нашей внешней политике.
Во время моих поездок в Индию я не раз встречался там с Бенедиктовым, со мной он вел себя вполне прилично, но среди наших многочисленных граждан, работавших в Индии (посольских, торговых и других сотрудников) я не встречал ни одного, кто бы не проклинал этого самовлюбленного самодура. Он и сыграл свою печальную роль в судьбе Светланы, она сама пишет об этом. Неужели нельзя было позволить ей пожить у родных Сингха? Убежден, что если бы ей пошли в этом навстречу, ее судьба сложилась бы иначе, удачнее.
Итак, Светлана оказалась под опекой у американцев. Тогда она воскликнула: «Спасибо, Бранджеш! Вот что ты сделал, вот что ты дал мне, чем я верну тебе такую любовь?» И тогда же, вспомнив о родине, она сказала: «Как я счастлива, что меня там больше нет». Но, увы, надолго ей радости не хватило.
Третья книга воспоминаний Светланы посвящена ее пятнадцатилетнему пребыванию в США («Далекая музыка», 1984 год), куда она перебралась из Индии в 1967 году. Я могу назвать ее не только интересной, но и поучительной, особенно для русского читателя. Возможно, я так считаю еще и потому, что ее и мои оценки американского образа жизни во многом совпадают. Кстати, ее «Далекая музыка» была опубликована в 1984 году, а мои «Американцы» — в 1982 и 1985 годах (двумя изданиями в «Советском писателе» в Москве, а также на английском и других языках). То есть мы оба описывали свои впечатления и делали выводы на основании близкого знакомства с Америкой в одно и то же время, в 70–80-е годы.
Светлана не избежала той любви с первого взгляда, которая охватывает многих, впервые столкнувшихся с Америкой, особенно тех, кто вырвался из-под тоталитарного гнета. Но потом и в Америке все оказалось не так просто. Вот ее слова, говорящие о многом:
«Моя голова кружилась, все плыло, как в тумане. Ландшафт быстро сменялся один за другим: Дели, Рим, швейцарские Альпы, а мне все еще не верилось, что все это наяву и что меня не отсылают назад в Москву.
А когда почтенные адвокаты из Нью-Йорка, с Медисон-авеню, приехали в Швейцарию, чтобы обсудить со мной издание моей книги, когда вдруг все это стало реальным, я была ошеломлена окончательно.
Разговоры на юридическом языке о „фондах“, „завещаниях“, „правах“, деньгах, о доверенности адвокатам и прочих подобных вещах были для меня китайской грамотой. Советский гражданин ничего не знает об этих вещах, и даже если бы на этих переговорах присутствовал переводчик, он тоже ничем не смог бы мне помочь.
Совершенно вслепую, без малейших возражений я подписала все, что меня просили подписать, абсолютно не подозревая в то время, что я тем самым отказывалась от прав на собственную книгу и от всех прав, которыми обладала как ее автор. Что тем самым я отреклась от всякого контроля над собственной жизнью на вполне продолжительное время, что теперь мои адвокаты будут принимать решения за меня и для меня — даже в отношении этой безумной „паблисити“, то есть это они, а не я будут решать, где, когда и что я буду говорить. (Заявление было подготовлено, чтобы прочесть его по приезде в США.) И я должна заметить, что адвокаты не потратили ни минуты, чтобы попытаться объяснить мне все эти юридические соглашения и документы».
