Лев Аннинский - Русские и нерусские
«Либерализм не может быть идеологией. Ценности свободы в широких массах совсем не котируются, и без справедливости она мало кому нужна. А справедливости либерализм не обещал. Ответственность за все негативные последствия реформ свалили на либералов, либерализм стал проигрывать по всем направлениям, потому что активно обороняться, не перестав быть либерализмом, он не может. Есть остроумное рассуждение Василия Розанова о том, что в либерализме существуют некоторые удобства, без которых «трет плечо». В либеральной школе лучше учат, либерал лучше издаст «Войну и мир», но либерал никогда не напишет «Войны и мира». Либерал — он «к услугам», но он — не душа. А душа — это энтузиазм, вера, безумие, огонь, заключает Розанов».
Подхватывая розановскую мысль, А.Латынина интересуется: а что именно собираются сжечь энтузиасты свободы, затесавшиеся в стан либералов, и до какого безумия эти энтузиасты способны довести их веру?
Я же, подхватывая мысль Латыниной, напомню азы: либерализм — это не существо идей, а лишь возможность обсуждения и обдумывания идей. Это правила игры, это стиль и тон полемики, это умение уважительно слушать другого. То есть, по латыни: conditio, sine qua non, условие, без которого мысль костенеет, деревенеет, становится чугунной, мраморной, но — не живой.
— Я не разделяю ваших убеждений, но готов бороться за то, чтобы вы имели возможность их высказывать.
Все! Этим либеральное кредо исчерпывается. Когда рот заткнут, — жажда свободы представляется абсолютной, но, разомкнув уста, надо решать проблемы совершенно другого уровня. Надо соображать, каково практическое соотношение вековых традиций и новейших идей. Надо соображать, как организовать системы власти и что предпочтительнее: демократия или монархия, аристократия или олигархия, охлократия или партдиктатура. Надо соображать, где границы рынка. Но эти вопросы решаются вне поля либеральных идей, потому что либералы предъявляют не идеи, а лишь мандат на их обсуждение. Вопросы рынка, столь модные ныне, решаются во взаимодействии сторонников фритредерства и протекционизма — в сфере ножа и вилки, но не в сфере громкоговорителя: «Дайте же и мне высказаться!» А права человека, упирающиеся в национальную безопасность? А геополитическая ситуация, определяющая сегодня грань между этими правами и безопасностью тех, кто на эти права претендует? Обсуждая подобные проблемы, либералы делают это уже не как либералы, а как бойцы совсем других фронтов. Хотя либералами при этом не перестают быть ни на секунду.
Почему?
Потому что в любую секунду на роток может быть снова накинут платок, в красноречивые уста забит кляп, на мысль наложен очередной мораторий. Вовсе не только «сверху»! «Снизу» тоже — от страха масс, качающихся меж разнонаправленными идеями.
В ответ на гнет либеральность становится самоцелью. До тех пор, пока уста вновь не разверзнутся, и «свобода от.» (от мерзости гнета) не повернется вопросом: «свобода для.» (для чего? Что вы хотите поджечь, господа?)
Эвтаназия и анестезия
С потрясающей экспрессией эту служебно-процедурную роль либерализма описывает Сергей Гандлевский:
«Либерализм — великий опреснитель. На такие малости, как религия, искусство, смерть, тщета людского существования, у либерализма как бы не хватает воображения — он слишком положителен и недалек.
Умеренный и аккуратный либерализм с переменным успехом пытается обуздать страстную и неразумную человеческую природу. Чья возьмет? Лучше бы ничья не брала. Окончательная победа либерализма как общественного устройства, но в первую очередь в головах, будет означать абсолютное торжество выхолощенного самодельного распорядка, процедуры над сутью и смыслом происходящего — что-то вроде тепловой смерти, тихой эвтаназии.
Когда провозглашалось, что советские люди — новая историческая общность, это было сущей правдой. Но и либерализм оболванивает человека ничуть не меньше, только не из-под палки, а по-хорошему. (Что, замечу в скобках, уже немало: все-таки анестезия».
У меня два вопроса по поводу столь убийственной филиппики. Почему либерализм, столь благородный и возвышенный по окрасу, кажется до отвращения пресным, прохладно-теплым («изблюю его из уст моих!»)? Почему ситуация с ним столь крута, что если не удастся изблевать, то нужна анестезия?
Потому что тошнотворным он кажется с тех полей, на которые не смеет ступить. А испепелить его хочется, когда он со своим прохладно-теплым градусником на эти раскаленные поля лезет.
И при этом хочет остаться либеральным! Хотя, по мнению Гандлевского, «не имеет ни цвета, ни вкуса, ни запаха».
Либерализм на вкус, на цвет, на слух и на запах
Я хочу продолжить филологические изыскания, но не раскапывая корни, а ища семантические связи. Вот синонимы: демократия, политкорректность, толерантность. Кинем блесну с того берега: получим терпимость, воспитанность, а по существу — кучу кратий и архий. ноне либерализм.
А антонимы у него какие? Мракобесие, отсталость, цинизм. А если построже, то: реакционность, деспотизм, тоталитаризм, консерватизм. Пробуем обратный ход: от мракобесия — к просвещенности, от отсталости — к прогрессивности, от цинизма — к мечтательности, романтичности, идеальности. То есть, обратные лучи рассеиваются в семантическом пространстве, никак не желая скрещиваться на либерализме.
Правильно заметил Анатолий Вишневский:
«Глубокая мысль — это такая мысль, противоположная которой — тоже глубокая».
Но если противоположная разбегается по разным поверхностям. Впрочем, нет. Имеется антоним либерализма, внятно и соразмерно ему противостоящий: это — антилиберализм.
Решили задачку! Змея кусает свой хвост! Либерализм смотрится в кривое зеркало, чтобы хоть как-то ощутить себя самим собой.
В сущности, это и Наталья Иванова признает:
«Антилиберальный проект, в отличие от размытого, до конца не отрефлектированного либерализма, существует в формах массовой культуры и пользуется массовым спросом».
В этом справедливом утверждении мне хочется откомментировать одно слово: «проект». Поскольку ни идеи, ни идеологии, ни системы фундаментальных ценностей в либерализме ухватить не удается, — чуткие литераторы начинают сдвигать туда-сюда слово. «Лучше говорить о дискурсе» (Алла Латынина). «Давайте говорить о формате: формат — это, коротко говоря, поэтика текста, определяемая его прагматикой» (Глеб Морев). Ах, значит, «дело в техниках работы на публику! (догадывается Борис Дубин). Пиар, промоушн, брендинг.»
Чемпионом все-таки остается «проект». Акунинские книги — проект. Но это не литература! А мы и не говорим, что литература. Мы говорим: проект. Что ж, в этом есть фатальная логика. «Что-то слышится родное» (дразнит собеседников Александр Мелихов). Либерал «воспринимается как космополит, эгоист, гедонист и попуститель». А консерватор? «Этатист, ура-патриот и неосоветский реваншист». А может, это просто шпана? Обычная уличная шпана? Именно! — подхватывает Мелихов. — «Благодушной картины мира и не может простить либералу человек озлобленный». Марк Липовецкий отвечает с запредельной невозмутимостью: «Это не что иное, как описанная Лотманом и Успенским бинарная логика русской культурной динамики». — Маятник!! - «А вы что, хотите жить, как в Европе?» — Сейчас Мария Ремизова ему врежет: «А плевка в лицо коллективному избирателю прямо с телеэкрана не хотите?»
Драматургически все получается очень выразительно. Страсти кипят, предмет все время ускользает, спорящие жалуются на сложность терминологии, делают «в отсутствие идей и слов демонстративные жесты», а некоторые даже «не понимают, зачем эта встреча» (издатель Игорь Захаров, человек деловой и трепа не выносящий, прямо спрашивает: «А вы проживете на деньги покупателей вашей продукции?»).
Вроде бы говорить не о чем, но «чарующий потенциал слова» так завораживает, слово «либерализм» так ласкает слух, что потерять его никак нельзя. И грузят его, это ускользающее слово, заваливая реальными эмоциями, доводами. жестами!
Получается великолепный суп из топора. Ну, поскольку варят его либералы, то это отнюдь не тот топор, которым можно зарубить старуху-процентщицу. скорее уж это ножик для очинки перьев. Хотел было сказать: нож для разрезания книжных страниц, да вовремя осекся, вспомнив, какую роль сыграли такие ножи 11 сентября 2001 года в небе над Нью-Йорком.
А теперь, оставляя базисные ценности в стороне (то есть в кастрюле), выловлю те приправы, которые в данном случае и определяют для меня весь вкус.
Дубин и Дугин
Поскольку последний обещанный нам плевок должен прилететь с телеэкрана, подхватываю тему.
Слово — эксперту:
«Что сейчас говорят московские суперкрупные издатели? Что до города с полумиллионным населением они еще будут из Москвы дотягиваться, а ходить — нет, не будут, это слишком дорого и накладно. В двадцати крупных городах, в Москве, в Питере на наших глазах возникают новые аудитории. Но их надо отследить, надо наладить какие-то каналы регулярного взаимодействия с ними. Дальше, за рамками этих групп, — разрыв, провал, ничейная земля. А еще дальше — так называемое общество зрителей. Это люди, которые четыре-пять часов в день смотрят первые два телевизионных канала. Ни у одного книгоиздателя сегодня нет такой возможности дотянуться практически до каждой семьи» (Борис Дубин).
