Генри Киссинджер - Дипломатия
Великие державы преуспели в превращении второразрядного Балканского кризиса в мировую войну. Спор по поводу Боснии и Сербии привел к вторжению в Бельгию, на другом конце Европы, что, в свою очередь, сделало неизбежным вступление в войну Великобритании. По иронии судьбы к тому времени, как на Западном фронте разгорелись битвы решающего характера, австрийские войска все еще не перешли в наступление против Сербии.
Германия уяснила слишком поздно, что в войне не бывает определенности и что безудержное желание быстрой и решительной победы втянуло ее в изнурительную войну на взаимное истощение. Воплощая в жизнь «плач Шлиффена», Германия делала ставку на британский нейтралитет, при этом она не сумела разгромить французскую армию, на что и возлагались надежды в первую очередь. По иронии судьбы Германия потерпела поражение в наступательных боях на Западе и выиграла оборонительные сражения на Востоке, как и предсказывал стареющий Мольтке. В конце концов Германия вынуждена была прибегнуть к оборонительной стратегии Мольтке на Западе, но уже после того, как совершила политические шаги, исключавшие мир, основанный на политическом компромиссе, на чем и строилась стратегия Мольтке.
«Европейский концерт» проявил позорное бессилие, ибо политическое руководство позволило себе самоустраниться. В результате не было даже предпринято попытки собрать нечто вроде европейского конгресса, когда подготовительный период, как это имело место на протяжении почти всего XIX века, производил отрезвляющее воздействие или приводил к выработке конкретных решений. Европейские лидеры предусмотрели все возможности, за исключением резерва времени, требующегося для дипломатического умиротворения. Вдобавок они позабыли изречение Бисмарка: «Горе тому руководителю, чьи аргументы в конце войны не столь убедительны, как в ее начале».
К тому времени, как события прошли своим чередом, двадцать миллионов лежали мертвыми; Австро-Венгерская империя исчезла с лица земли; три из четырех династий, вступивших в войну, — германская, австрийская и российская — оказались свергнуты. Устоял лишь британский королевский до>«. Позднее с трудом можно было вспомнить, что же именно зажгло мировой пожар. Все понимали лишь то, что на пепелище гигантского безумия надо было построить новую европейскую систему, хотя природу ее трудно было разглядеть среди страстей и опустошения, порожденных кровавой бойней.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. Новое лицо дипломатии: Вильсон и Версальский договор
11 ноября 1918 года британский премьер-министр Дэвид Ллойд-Джордж следующими словами возвестил о заключении перемирия между Германией и союзными державами: «Надеюсь, что в это судьбоносное утро мы все вправе сказать, что пришел конец всем войнам»[281]. На самом же деле лишь два десятилетия отделяли Европу от еще более катастрофической войны.
Поскольку все в первую мировую войну пошло не так, как намечалось, то неизбежным стал и тот факт, что стремление народов к миру окажется столь же тщетным, как и те надежды, с которыми они же ввергали себя в катастрофу. Каждый из участников рассчитывал на краткую войну и полагал, что условия мира будут выработаны на своего рода дипломатическом конгрессе типа тех, что неизменно завершали европейские конфликты в прошлом столетии. Но когда потери выросли до гигантских, устрашающих размеров, они свели на нет политические споры, явившиеся прелюдией к конфликту: соперничество по поводу влияния на Балканах, обладания Эльзас-Лотарингией и гонки морских вооружений. Европейские нации стали винить в своих страданиях злокозненных от природы противников и убеждать себя, что компромисс будто бы не принесет реального мира; враг должен быть полностью разгромлен, либо войну следует вести до его полнейшего истощения.
Если бы европейские руководители следовали практике предвоенного международного порядка, компромиссный мир можно было бы заключить весной 1915 года. Отшумели кровавые ливни наступлений каждой из сторон, и на всех фронтах наступило затишье. Но точно так же, как мобилизационные планы опередили дипломатию в течение недели, предшествовавшей началу войны, масштаб жертв теперь препятствовал достижению разумного компромисса. Вместо этого европейские руководители стали чрезмерно завышать свои требования, тем самым не только усугубляя собственную некомпетентность и безответственность, приведшие к соскальзыванию к войне, но и разрушая мировой порядок, при котором нации сосуществовали в течение почти целого столетия.
К зиме 1914/15 года военная стратегия и международная политика лишились последних точек соприкосновения друг с другом. Ни одна из воюющих держав не осмеливалась и помыслить о компромиссном мире. Франция не согласилась бы на урегулирование, не получив назад Эльзас-Лотарингию. Германия не рассматривала бы условия мира, если бы по ним пришлось отдать уже завоеванную территорию. Как только европейские лидеры погрузились в пучину войны, они до такой степени увлеклись братоубийственной бойней, так обезумели, постепенно уничтожая целое поколение своих молодых мужчин, что единственной наградой им представлялась только победа, независимо от руин, на которых должен был бы быть построен подобный триумфальный памятник. Гибельные наступления лишь подчеркивали патовый характер ситуации и влекли за собой такие потери, которые казались бы немыслимыми в век, предшествовавший победному маршу новой технологии. Попытки завербовать новых союзников делали политический тупик еще более безвыходным. Ибо каждый новый союзник — Италия и Румыния на стороне Антанты, Болгария на стороне Центральных держав — требовал своей доли предполагаемой добычи, тем самым лишая дипломатию последних остатков гибкости.
Условия мира все в большей степени принимали нигилистический характер. Аристократический, в какой-то мере заговорщический стиль дипломатии XIX века оказался неприемлемым в эпоху мобилизации масс. Антанта специализировалась на выдвижении лозунгов морального характера, типа «Война, чтобы покончить со всеми войнами» или «Сделать мир безопасным для Демократии», особенно после того, как в войну вступила Америка. Первая из этих целей была еще понятна, и даже весьма многообещающа, ибо нации уже тысячу лет воевали друг с другом в различных комбинациях союзников и противников. Практической ее интерпретацией было разоружение Германии. Второе заявление — распространение демократии — требовало для своего осуществления демонтажа германских и австрийских внутренних установлений. Так что оба лозунга Антанты требовали войны до конца.
Великобритания, которая во времена наполеоновских войн предложила схему европейского равновесия в виде плана Питта, теперь осуществляла нажим для достижения всеобъемлющей победы. В декабре 1914 года германцы склонялись к тому, чтобы уйти из Бельгии в обмен на Бельгийское Конго, но министр иностранных дел Великобритании Грей отклонил это предложение под тем предлогом, что союзникам должна быть обеспечена «безопасность в смысле какого бы то ни было будущего нападения Германии»[282].
Замечание Грея представляло собой по сути пересмотр британского подхода к вопросам внешней политики. Еще незадолго до начала войны Великобритания отождествляла безопасность с равновесием сил, которое она поддерживала, оказывая содействие более слабой стороне против более сильной. Но к 1914 году Великобритания в данном качестве чувствовала себя все более и более неуютно. Видя, что Германия становится сильнее, чем все прочие страны континента, вместе взятые, Великобритания поняла, что не может долее играть традиционную роль, пытаясь оставаться над европейской схваткой. И поскольку она ощущала в Германии гегемонистскую угрозу Европе, возвращение к довоенному статус-кво не сняло бы этой проблемы в фундаментальном плане. Таким образом, Великобритания перестала быть сторонником компромисса и теперь настаивала на «гарантиях», суть которых сводилась к постепенному ослаблению Германии, особенно к резкому снижению численности германского «флота открытого моря», то есть к тому, чего Германия никогда не примет, если не будет полностью разбита.
Германские условия были гораздо более конкретны и более обоснованы геополитически. И все же с характерным для германских руководителей отсутствием чувства меры выдвигаемые ими требования граничили с безоговорочной капитуляцией. На Западе они требовали аннексии угольных месторождений Северной Франции и военного контроля над Бельгией, включая порт Антверпен, что гарантировало вечно враждебное отношение Великобритании. На Востоке Германия выдвигала официальные требования лишь применительно к Польше, где в заявлении от 5 ноября 1916 года обещала создать «независимое государство с наследственной конституционной монархией»[283], что зачеркивало какие бы то ни было перспективы компромиссного мира с Россией. (Германия надеялась на то, что обещание польской независимости поможет ей обеспечить достаточное количество польских добровольцев для сформирования пяти дивизий; как выяснилось, число новобранцев составило всего лишь три тысячи.)[284] После поражения России Германия навязала ей Брест-Литовский договор от 3 марта 1918 года, по которому она аннексировала треть европейской части России и устанавливала протекторат над Украиной. Наконец-то определившись, что именно она понимает под Weltpolitik, Германия, как минимум, стала стремиться к господству над Европой.
