Ларри Коллинз - Горит ли Париж?
Если де Голль не прибудет в «Отель де Виль», заявил Бидо, НКС «проведет церемонию по случаю освобождения без него». Указывая на толпы людей на улице, Бидо похвастался: «Вот где народ Парижа, а не в доме “фараонов”».
В действительности оценка де Голля в отношении амбиций большинства членов политической организации Сопротивления, объединившихся вокруг «Отель де Виль», была в основном правильной. Для большинства ее членов восстание носило политический характер. Они действительно хотели официально представить де Голля населению Парижа, что явилось бы шагом, который незаметно закрепил бы за НКС роль своего рода спонсора де Голля. Они были готовы приглашать его «присутствовать» на своих заседаниях. Они ожидали, что в их распоряжение будет предоставлен важный «национальный дворец». И что было наиболее важным, они подготовили текст торжественного «провозглашения Республики», который намеревались предложить де Голлю зачитать перед толпой в полном соответствии с освященной веками традицией этой площади. Текст лежал у Бидо в кармане. Это был умный политический шаг, который официально положил бы конец правлению Виши. В существенно менее явной форме он означал бы также конец и начало для собственного правительства де Голля. Такой шаг позволил бы НКС претендовать на роль основателя новой республики, в которой де Голль играл бы роль должностного лица исполнительной власти. Это были амбициозные и наивные мечты, и первое пробуждение не заставит себя долго ждать.
Фактически оно наступило, когда у основания белой мраморной лестницы городской ратуши появился высокий и властный Шарль де Голль, шествовавший через ликующую толпу к ожидавшим его членам НКС.
В простой форме цвета хаки, к которой были прикреплены лишь Лотарингский крест и красно-голубой значок Сражающейся Франции, де Голль продефилировал мимо почетного караула в летней форме и подошел к Жоржу Бидо. Генерал грубо скомкал процедуру представления Жоржем Бидо присутствующих.
В кабинете председателя муниципального совета оба деятеля обменялись речами. Речь Бидо была вдохновенной и эмоциональной. Де Голль, говоря не менее вдохновенно, продемонстрировал красноречие в вопросах государственной важности.
— Почему мы должны скрывать свои чувства? — спросил он. — Мы переживаем минуты, которые оставят свой след и после жизни каждого из нас, переживут наши жалкие жизни.
Далее он заявил собравшимся: «Враг потрясен, но не разбит… Национальное единство необходимо нам, как никогда ранее… Война, единство, величие — вот моя программа».
Как только он закончил, Бидо вынул из кармана подготовленную прокламацию. «Генерал, — сказал он, — не соблаговолите ли вы выйти на балкон и торжественно провозгласить Республику перед собравшимся внизу народом?»
Де Голль посмотрел сверху вниз на стоявшего перед ним человечка. «Нет, — возразил он, — Республика никогда не переставала существовать».
Затем он подошел к окну. Внизу — от Сены до улицы Риволи и на всех стекающихся сюда улицах — площадь Отель-де-Виль представляла собой черную, пульсирующую массу людей. При его появлении толпа оживилась. В его сторону неслись волны оваций. Затем, переходя на ритмичное скандирование, толпа начала выкрикивать: «Де Голль, де Голль, де Голль». Стоявший сзади его помощник капитан Клод Ги, заметив, что перила балкона едва доходят де Голлю до бедра, просунул руку за портупею генерала. Если в де Голля выстрелит снайпер, прикинул Ги, то он может вывалиться на тротуар. Через плечо, с таким расчетом, чтобы слышали все в комнате, де Голль бросил: «Не будете ли вы столь добры оставить меня к черту в покое?» Ги ослабил хватку на поясе де Голля, но не отпустил совсем. Генерал повернулся и обратился к толпе с речью.
Наконец, закончив свое выступление, де Голль повернулся, чтобы уйти. Он взглянул на Ги и подмигнул ему: «Спасибо».
После нескольких поспешных рукопожатий де Голль ушел. В своей речи он ни разу не упомянул НКС или Сопротивление. Тост за победу так и не был поднят. Ожидавшее его в соседней комнате шампанское так и осталось во льду. Он избегал официальной встречи с НКС. Подготовленная Бидо, но не оглашенная прокламация так и осталась у того в кармане.
Когда де Голль ушел, ошарашенные и огорченные члены НКС услышали, как от рева толпы на улице задребезжали несколько уцелевших стекол ратуши. Пьер Мёнье, один из двух секретарей-коммунистов НКС, услышал, как стоявший рядом товарищ зло пробурчал: «Все очень просто. Нас одурачили».
* * *Его маленький триумф у здания ратуши не был единственной победой де Голля в тот день. В кое-как обставленном кабинете в Доме инвалидов, куда снаружи еще доносилось эхо перестрелки, два человека завизировали пространный, на тридцати семи страницах, документ. Во всеобщем ликовании по случаю освобождения их акт остался для мира почти незамеченным. И тем не менее все то же счастливое стечение обстоятельств, благодаря которому освобождение Парижа пришлось на празднование дня Святого Людовика, сделало возможным в этот день и другое событие — подписание франко-американского соглашения по гражданским делам. На нем настаивал Эйзенхауэр еще до дня «Д», оно было согласовано в принципе в Вашингтоне де Голлем и Ф. Д. Рузвельтом в июле, затем многие недели вокруг него шли споры, а окончательное подписание откладывалось раз пять.
Наконец, в День освобождения бригадный генерал Джулиус Холмс вылетел из штаба Верховного командования союзников на самолете Эйзенхауэра Л-5 и приземлился в пшеничном поле неподалеку от Парижа, чтобы передать документ генералу Пьеру Кёнигу для подписания. Даже в последний момент это затянувшееся первое официальное признание Соединенными Штатами власти де Голля во Франции оказалось не без шипов. Из Вашингтона Эйзенхауэру было предписано объявить, что он «уполномочен подписать эти соглашения при том понимании, что французские власти намерены предоставить народу Франции возможность избрать правительство по своему усмотрению». Такое заявление вряд ли способствовало укреплению отношений с де Голлем. И в отличие от англичан, подписавших соглашение на уровне министров иностранных дел, Соединенные Штаты настояли на том, чтобы оно было подписано между военными. Рузвельт хотел быть уверен, что этот документ не будут путать с официальным признанием французского правительства.
Видя обстановку в городе на момент подписания, профессиональный дипломат Холмс размышлял о несоответствии этого документа реальности. Ему было известно, что никто в Вашингтоне не предполагал, что правительство де Голля утвердится и начнет функционировать в Париже так быстро. А де Голль, как он понял, присутствует здесь и пускает корни и «ничто, кроме силы, не Сможет его выдернуть». Государственный департамент, размышлял он, уже вынужден будет начинать борьбу за изменения в этом документе, на котором в буквальном смысле не высохли чернила.
У де Голля, думал Холмс, «никогда не было ни малейшего намерения быть где-либо еще в этот вечер, кроме как того места, где он сейчас находился, — в Париже». Иронично улыбнувшись про себя, американский дипломат рассудил — примерно в том же ключе, что и один из руководителей Сопротивления на ступеньках «Отель де Виль», — что «вот и еще раз де Голль нас вежливо одурачил».
* * *В штабе германского ВМФ на площади Согласия один немец избежал пленения. Капитан-лейтенант Гарри Лейтхольд очень хорошо знал расположение коридоров дворца Габриэля. Понаблюдав за боем на площади Согласия, Лейтхольд нырнул в маленькую комнату в самом углу четвертого этажа, чтобы дождаться ночи. Снаружи, с площади послышался рев толпы. Выглянув наружу, он увидел черную открытую машину, въезжающую на площадь с улицы Риволи. Лейтхольд потянулся вниз и поднял свой автомат. Он осторожно положил его на подоконник и посмотрел в прицел. «Как эти французы глупо рискуют», — подумал Лейтхольд. Внизу, в каких-нибудь 200 ярдах от него, на заднем сиденье открытой машины Лейтхольд заметил фуражку французского генерала. Он поймал его в прицел и приготовился стрелять. Лейтхольд решил, что уничтожение французского генерала было бы достойным способом окончить эту войну. Пока он наблюдал и примерялся, толпа, приветствовавшая проходящую автомашину, сорвалась с места и бросилась к ней. Лейтхольду пришла в голову другая мысль. Если он выстрелит, толпа обязательно его разыщет и забьет до смерти. Лейтхольд замер и после короткого раздумья нехотя снял свой автомат с подоконника. Кто бы этот генерал ни был, решил Лейтхольд, собственная жизнь дороже его жизни. Черная машина проплыла под его окном и исчезла на другом конце площади Согласия.
Два года спустя в лагере для военнопленных морской офицер узнал из подписи к фотографии в газете, кто был тем генералом, которого он несколько секунд держал на прицеле в один из августовских вечеров. Это был Шарль де Голль.
