Сергей Баймухаметов - Ложь и правда русской истории
Уже в ссылке, в Кишиневе, Пушкин будто бы доподлинно установил, что позорящие его слухи распространил Федор Толстой, и немедленно послал ему эпиграмму:
В жизни мрачной и презреннойБыл он долго погружен,Долго все концы вселеннойОсквернял развратом он.Но, исправясь понемногу,Он загладил свой позор.И теперь он — слава Богу —Только лишь картежный вор.
Толстой тотчас же ответил своей эпиграммой, Пушкин послал ему вызов, тот принял, но… их разделяло громадное пространство Российской империи. Современники считали, что все шесть лет южной ссылки Пушкин готовился к поединку с Американцем: ходил с тяжелой тростью, чтобы укрепить кисть, ежедневно упражнялся в стрельбе.
Впрочем, у него, у Александра Сергеича, были вес основания ежедневно готовиться и к другим дуэлям. Но об этом — позже. А пока обратимся к личности человека, которого Пушкин за десять лет до смерти вызвал к барьеру.
Убийственный Американец
Федор Иванович Толстой был знаменитейшим человеком своего времени и своего круга. Да-да, знаменитейшим. Хотя нам-то он известен всего лишь как личность (кстати, в пушкинские времена слово «личность считалось оскорбительным)… как личность, мерцающая отраженным светом своих великих современников Грибоедова и Пушкина, как некое приложение к их произведениям, к их судьбам. Так, в бессмертном «Горе от ума» есть такие строчки:
Ночной разбойник, дуэлист,В Камчатку сослан был, вернулся алеутом,И крепко на руку нечист…
Толстой в них, естественно, узнал себя, слегка обиделся и написал на полях рукописного списка «Горя от ума» свои замечания. Он предлагал вторую строчку изменить так: «В Камчатку черт носил», поскольку сослан он не был, а «крепко на руку нечист» заменить на «в картах на руку нечист», дабы не подумали, что он «табакерки со столов таскает»… Федор Толстой действительно был на Алеутских Островах. Он принимал участие в кругосветной экспедиции Крузенштерна, вел себя на корабле мерзейшим образом и за немалые провинности был высажен на берег. А уж «дуэлистом» слыл отчаянным, первым «дуэлистом», лучшим стрелком и лучшим фехтовальщиком.
Однако его бесстрашие проявлялось не только в поединках. В Великой Отечественной войне 1812 года он был простым ратником в ополчении, так как был разжалован в рядовые за дуэль с Нарышкиным (правда, документальных подтверждений той дуэли нет). От простого ратника он дослужился до полковника и Георгиевского кавалера 4-й степени!
На его счету было одиннадцать человек, убитых на дуэлях. Их имена он аккуратно заносил в свой «синодик». О хладнокровии Американца перед дулом пистолета ходили легенды. Например, такая, повторяемая в разных вариантах, но мы ее приводим в рассказе С.Л. Толстого. На одном из балов приятель Американца попросил его быть секундантом на дуэли завтра, в 11 часов. Утром он заехал за Толстым, а тот… спал!
«Разве ты забыл, что ты обещал мне быть моим секундантом?» — спросил приятель.
«Это не нужно, — зевнул Толстой. — Я его уже убил».
Оказалось, что накануне Американец вызвал обидчика своего приятеля на поединок, назначил стреляться в шесть часов утра, убил его, вернулся домой и… лег спать… И уснул…
И вот такому человеку Пушкин, едва приехав, едва войдя в дом дяди Василия Львовича, не сняв даже дорожного платья, тотчас отправил гонцов с вызовом на дуэль!
К счастью, Американца в те дни не оказалось в Москве. А там вступили в дело многочисленные друзья, помирили. И спустя три года Толстой уже как закадычный приятель Пушкина едет к Гончаровым — сватать Наталию Николаевну за Александра Сергеевича.
Бретер Пушкин
Однако Американец — Американцем, а сам Пушкин тоже не был мирной овечкой, тем более — безответной мишенью для чьего-то пистолета. Его список дуэлей не менее внушителен. Правда, как будто Бог хранил нашего гения — смертного греха, убийства человека на его душе нет.
Только-только выйдя из лицея, юный Александр вызвал на дуэль не кого-нибудь, а родного дядю Павла Исааковича Ганнибала. За то, что тот на балу отбил у него некую девицу Лошакову, в которую Пушкин мимолетно влюбился. Дело закончилось примирением, причем Павел Исаакович там же, на пирушке, сочинил и прочитал экспромт:
Хоть ты, Саша, среди балаВызвал Павла Ганнибала,Но, ей-богу, ГаннибалСсорой не подгадит бал.
После чего Пушкин со слезами на глазах бросился в объятия дяди.
Хотя раскаяние вовсе не помешало ему через три месяца потребовать к барьеру, опять же, не кого-нибудь, а почтенного Николая Ивановича Тургенева.
Но три месяца — срок довольно большой. Вполне возможно, что в этот промежуток были и другие ссоры и поединки. Как писала Карамзина Вяземскому: «Путхин каждый день имеет дуэли; благодаря Богу, они не смертоносны, бойцы всегда остаются невредимы».
Широко известна потомкам его дуэль с однокашником и другом Кюхлей — Вильгельмом Кюхельбекером. Виной всему — острый язык и острое перо. Как-то Жуковский, объясняя, почему не пошел в гости, сказал: «Я еще накануне расстроил желудок; к тому же пришел Кюхельбекер, и я остался дома». Там еще фигурировал слуга Яков и — дверь. Пушкин, услышав, пришел в полный восторг и тотчас сочинил:
За ужином объелся я,Да Яков запер дверь оплошно —И было мне, мои друзья,И кюхельбекерно, и тошно!
Кюхля, понятно, взбеленился. Стрелялись. Слава богу, остались живы.
А годы южной ссылки — дуэль на дуэли. И некий французский барон С. и француз Дегильи, и молдавский помещик Балтом, и полковник Орлов, и полковник Алексеев…
Причем Пушкин отличался феноменальным самообладанием. Понятно, и бравада тоже была, как же без нее. Но будем помнить: не в бирюльки играл, а со смертью…
Так, на знаменитой дуэли с генштабовским офицером Зубовым он стоял у барьера и ел черешни, сплевывая косточки. Зубов стрелял первым и промахнулся. «Вы довольны?» — спросил Пушкин и удалился.
Во время поединка с героем Отечественной войны командиром егерского полка Старовым вдруг поднялась метель. Ничего не видно. Стреляли по два раза. Решили отложить, хотя Пушкин бурно протестовал. Потом, после дуэли, заехав к приятелю и не застав того дома, Пушкин оставил знаменитую записку:
Я жив.
Старов здоров.
Дуэль не кончен.
Понятно, острый язык, жалящее перо, чрезвычайная восприимчивость, наконец — африканский темперамент… Но только ли в личности отдельного Толстого или отдельного Пушкина следует искать истоки и причины такой буйной, бретерской жизни?
Нет, такой была атмосфера, нравы общества. Но прежде чем говорить о них, необходимо сделать краткий очерк дуэли как таковой.
Кодекс
Кодекс и понятие дворянской чести естественным образом возникли из кодексов средневекового рыцарства. И точно так же дуэль — из рыцарских поединков. Но — с очень большой поправкой. При всем внешнем эффекте, когда сшибаются закованные в железные доспехи воины, — рыцарский поединок был намного безопаснее. Выбил соперника из седла, сшиб шлем… — значит, победил. Не то — поединок на шпагах, тем более на пистолетах. Живая плоть не прикрыта ничем.
Во Франции за 16 лет правления Генриха IV, то есть с 1594 по 1610 год, на дуэлях погибло от 7 до 8 тысяч дворян! Истребительнее, чем на войне!
И потому всесильный кардинал Ришелье, придя к власти через двенадцать лет после смерти Генриха, запретил дуэли, заявив: дворяне могут жертвовать жизнью только лишь во имя короля!
Но, как мы знаем из литературы, а более всего по великим «Трем мушкетерам», никто кардинальского приказа не слушался. Наоборот, запрет на дуэли в чем-то подстегивал молодых, безрассудных дворян, придавал их буйству еще и соблазнительный оттенок вызова власти и всемогущему первому министру двора. В 1679 году Людовик XIV ввел специальный суд маршалов для разрешения всех спорных вопросов чести. Но никто из дворян не спешил прибегать к его услугам. Таким образом, законы общества и мораль общества решительно разошлись. Причем все преимущества остались за общественным мнением и судом чести, которые в те времена были страшнее любых Бастилии. Да и как настаивать на незыблемости закона, если сами короли его нарушали. Известен случай, когда Франциск I вызвал на дуэль германского императора Карла V. Еще характернее случай со шведским королем Густавом Адольфом. Он сгоряча оскорбил полковника своей армии. Полковник не мог ему ответить ничем, поскольку особ королевской крови на дуэль не вызывают. Оскорбленный офицер решил уехать из страны. Король Густав Адольф проводил его до границы и, переступив через границу, протянул полковнику пистолет и сказал: «Здесь Густав Адольф уже не король, и здесь, как честный человек, я готов дать удовлетворение другому честному человеку!»
