Дэниэл Коуэн - Я выжил в Холокосте
9
В самом конце 1954-го Тибор отправился путешествовать. Полноценный гражданин США, он мог выезжать и въезжать, когда ему заблагорассудится. Он провел шесть недель в Израиле, затем поехал на Кипр, оттуда в Анкару, где встретился с Мехметом, турецким военнопленным, который познакомил его с марихуаной. Турки встретили его с великой радостью, водили повсюду, от мечетей до борделей. Это было одно сплошное удовольствие – с момента, когда он сел в самолет и до самого возвращения в Штаты.
Тибору было двадцать три года, когда он уволился из вооруженных сил. Он не собирался ни строить карьеру, ни жениться – счастлив был работать на полставки в новом винном магазине Имре, а все остальное время заниматься всем, что душе угодно. Подружки появлялись и исчезали, он садился в машину и уезжал, когда хотел, но всегда был доступен для своей семьи, особенно когда требовалось понянчить детей Миклоша, Ирэн или Имре. Дети обожали дядю Тибора, весельчака, который всегда приходил с конфетами, шутками, а иногда и интересной подружкой.
Ирэн, Эдит и Тибор на отдыхе, примерно середина 50-х. Семья Ирэн Рубин
Единственным членом семьи, кого серьезно напрягал Тибор, была жена Имре, Глория, которая невзлюбила его с того самого момента, как Имре поселил брата у них дома. Месяцы стирки его грязного белья и уборки комнаты только укрепили ее к нему презрение. Она жаловалась Имре, что его младший брат – ленивый бездельник, которого волнуют только женщины. Она никак не могла понять, зачем он отверг предложения писателей и продюсеров, которые хотели сделать его знаменитым, равно как и почему он не хочет остепениться и завести семью, как это сделали Имре и Миклош.
10
Десять лет прошли с его возвращения из Кореи, и все это время семья Тибора видела в нем клоуна, плейбоя, беспечного хулигана. Но Джо Хантли, венгерский иммигрант, который женился на Ирэн в 1954-м, был о нем слегка другого мнения.
Джо был лютеранином, и Имре был против брака сестры, ибо считал, что ей не следует выходить за нееврея. Они сильно спорили, но в итоге Ирэн, которая уже успела развестись с первым мужем и знала, чего хотела, отстояла свое решение. К удивлению Джо и Имре, Тибор с самого начала занял сторону Ирэн. Джо удивился, потому что знал, как близки были братья и как неохотно Тибор шел в открытую против Имре. После продолжительного давления со стороны Ирэн и Тибора Имре сдался, помирился с Джо и принял его в семью. Джо навсегда остался благодарен Тибору за его поддержку.
Тибор часто останавливался в доме сестры после свиданки или гулянок, садился за кухонный стол, пил кофе и часами болтал с Ирэн. Рано или поздно разговор сводился к жизни до войны, к Пасто. Джо казалось, что Ирэн, которая была на четыре года старше Тибора, лучше помнила их детство. Имре отказывался говорить о Венгрии – его воспоминания очерняла гибель родителей и сестры, а также такая удивительно резкая готовность его земляков сотрудничать с нацистами. Но Ирэн помнила жизнь до войны, те счастливые дни в Пасто, и с радостью утоляла голод Тибора по ним.
Тибора, кажется, волновали несколько тем: воспоминания Ирэн об их родной матери; почему Роза Вылонски, учительница и вообще серьезная женщина, вдруг оставила карьеру в Будапеште, чтобы выйти за их отца; почему Ференц был так строг с детьми; и почему мать и отчим Миклоша уехали из Пасто в Чехословакию.
Джо понял, что Тибор был слишком молод, чтобы помнить свою биологическую мать, и потому полагался на Ирэн, которая помогала ему оживить детские воспоминания. Джо также заметил, что хотя Тибор с готовностью слушал истории про семью, он совершенно не хотел делиться воспоминаниями о войне. Среди Рубиных словно был некий негласный договор, запрещавший эту тему. Из всего им услышанного Джо сделал вывод, что в Тиборе есть что-то такое, что большинство просто не замечали.
К концу пятидесятых Тибор успешно свел на нет всю шумиху вокруг его возвращения домой – про него все забыли. Но наедине с собой он продолжал праздновать свою личную победу над Кореей. Он был на волоске от смерти столько раз, что едва мог вспомнить все подобные случаи. Кошмары обеих войн будили его по ночам, но он отказывался им поддаваться. Если они поднимали его в четыре утра, он стряхивал их усилием воли и снова засыпал.
11
С того самого момента, как они впервые станцевали, Ивонн Мейерс пленила Тибора. Ее красота так сбила его с толку, что он постоянно наступал ей на ноги. Он только что встретил ее, но когда она пожаловалась, что он испортил ей туфли, он тут же пообещал купить ей новые.
Тибор впервые увидел Ивонн на танцах для одиночек-евреев в самом начале 1962-го. Он и его напарник заскочили туда после двух других мероприятий и уже собирались поехать на следующее, как он заметил ее в дальнем конце комнаты. В тот же миг ее лицо и фигура заставили его изменить план вечера. Он подошел к ней и уловил манящие ноты знакомого парфюма «Майя», который он впервые услышал еще в самые первые дни своего пребывания в Нью-Йорке. «Майя» был одним из нескольких классических ароматов, которыми пользовались обеспеченные клиенты того самого гастронома, где он работал на кассе. С тех самых пор Тибор ассоциировал «Майя» с утонченностью и элегантностью.
– Ты выглядишь как настоящая европейка, – ляпнул он в неловкой попытке привлечь ее внимание. Прежде чем она успела что-то ответить, он уже вел ее на танцпол.
Тибор представился только после первого танца. Ему нужен был какой-то сигнал, намек на заинтересованность. Легкой улыбки было достаточно.
После танца «Тэдди», как он представился, делал все возможное, чтобы не подпустить к Ивонн других ухажеров. Сочная красная помада, живые круглые глаза, густые, блестящие волосы покорили его. Но в ее поведении была тень сомнения, какой-то едва ощутимый барьер. С самого начала она бросила ему вызов, который он с азартом принял.
Он попросил ее рассказать о себе. Ивонн было двадцать, она жила в Штатах меньше четырех лет и все еще привыкала к ним. Но Тибор чувствовал в ней уверенность и самообладание кинозвезды. Он-то знал – зря что ли он в свое время встречался и флиртовал с целой вереницей актрис.
Что до ее сдержанности, то инстинкты не подвели его. У Ивонн было сложное детство. Ее родители, Регина и Алекс, жили в Амстердаме, когда в город вошли нацисты. Регина была в магазине фототоваров вместе с двухлетней Ивонн, когда немецкий солдат заметил на ее пальто желтую звезду и отвел в сторону.
– У вас красивая дочь, – отметил он, улыбаясь ребенку. Он понизил голос. – Вам нужно уходить. Они всех вас убьют.
Регина и Алекс услышали предупреждение. По совету голландского подполья они отдали дитя христианам в католический монастырь. Пока монахини скрывали происхождение ребенка, Регина и Алекс сбежали на ферму на слабо-заселенном севере Голландии, который не представлял почти никакого интереса для нацистов. Однако в их отсутствие Ивонн удочерила христианская пара, которым ничего не сказали о ее происхождении – они считали ее сиротой. Поэтому для них полным сюрпризом оказался Алекс, появившийся на пороге четыре года спустя.
Шестилетняя девочка запуталась – ее вдруг оторвали от единственных родителей, которых она знала. В тот момент детство ее закончилось – у Ивонн не было иного выхода, кроме как заново пересмотреть все, что она успела узнать о мире. С того самого момента она подсознательно стала искать во всем стабильности и уверенности.
Ивонн, ее родители и четверо братьев и сестер в 1957-м поселились в Фэйрфаксе, оживленном районе Лос-Анджелеса, который годами служил магнитом для евреев-иммигрантов. Подросток быстро выучила английский и в шестнадцать лет пошла работать клерком в банк. Шустрая и целеустремленная, она вскоре получила новую работу в брокерской конторе и зарплату повыше.
Когда Ивонн пришла в тот вечер домой, мать спросила ее, встретила ли она кого-нибудь интересного на танцах. Ивонн рассказала, что танцевала с забавным ветераном, который чуть не уронил ее на танцполе.
– Так он понравился тебе? – спросила мать.
– Болтает много, – ответила она рутинно. – И, кажется, он староват для меня.
– А сколько ему?
– Тридцать два.
– Ну, тебе виднее, – закончила разговор Регина.
Ивонн не понравились не только бесконечные разговоры Тэда Рубина. Он слишком напирал на нее. Первые же слова его были о том, что она похожа на европейку. То есть в каком-то смысле он напоминал ей, что она все еще иммигрант. И это ей не нравилось.
Ивонн очень старалась довести свой английский до совершенства. У нее была работа, о которой мечтала любая американская девочка ее возраста. В тот вечер на ней был наряд из Burdines, одного из лучших универмагов Лос-Анджелеса. И тут, значит, этот ухажер недвусмысленно намекает, что она все еще иностранка. Он, может, и симпатичный, очаровательный и доброжелательный, но Тибор Рубин ее бесит.
