Сергей Сеничев - Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному
Но на будущий год он уже числится в полицейском списке карточных игроков как «известный всей Москве банкомет». Но продувается и продувается. Даже в Арзруме, куда, вроде бы, отправился совсем не за этим (существует стойкая версия, будто закавказское путешествие поэта было спланировано, и осуществлено группой штабных офицеров, использовавших Пушкина как приманку для настоящих игроков, о чем поэт, как считается, ни сном, ни духом).
Пущин вспоминал, как в Кисловодске наивный Пушкин спустил все до копейки (1000 червонцев) известному катале Астафьеву, потом отыгрывался у того, «довольствуясь каждый раз выигрышем нескольких червонцев». Потом и их просадил, и занял у Пущина на дорогу еще полтыщи. Но их и еще пять тысяч неизвестного происхождения у него выигрывает «случайно» подоспевший сарапульский губернатор Дуров (брат той самой кавлерист-девицы; он приезжал на воды лечиться от каталепсии).
Осень… Пушкин в Петербурге, пишет лицейскому другу Яковлеву: «Тяжело мне быть перед тобою виноватым, тяжело и извиняться… Должники мои мне не платят, и дай бог, чтобы они вовсе не были банкроты, а я (между нами) проиграл уже около 20 тыс. Во всяком случае, ты первый получишь свои деньги»… Пару месяцев спустя в другом письме — Судиенке: «Здесь у нас, мочи нет, скучно; игры нет, а я все-таки проигрываюсь».
Весной он снова в «древней столице». Погодин вспоминал: «Пушкин, кажется, проигрался в Москве, и ему понадобились деньги». И далее: «Собрал мозаические деньги Пушкину и набрал около 2000 руб. — С торжеством послал». И далее: «Как ищу я денег Пушкину: как собака!».
Женившись, поэт вроде бы облагоразумливается, клянется своей «косой мадонне» завязать (кому он только в этом не клялся, включая себя). Однако (Языков ябедничает брату) в Москве он снова в обществе «самом мерзком: между щелкоперами, плутами и обдиралами. Это ВСЕГДА (выделение наше — С.С.) с ним бывает в Москве». Да и приезжал он на сей раз — убежден Николай Михайлович, а вместе с ним и мы — «не за делом, а для картежных сделок»…
И в это же самое время Пушкин пишет (врёт или как — это уж вам решать) всё тому ж Судиенке: «Я женат около года и вследствие сего образ жизни мой совершенно переменился… От карт и костей отстал я БОЛЕЕ ДВУХ ЛЕТ (а как не выделить? — С.С.)». И тут же просит о «благодеянии» — о двадцати пяти тысячах в долг на пару лет…
Государь похоронил поэта на казенные средства. Из того же кармана погасил и все его обязательства. Оказалось, что покойный титулярный советник А. С. Пушкин задолжал в казну 45 тысяч рублей. Плюс 120 тысяч частным лицам. А то, что некрологи запретил публиковать — так ведь на то и был Николай Павлович реакционер и притеснитель…
И упрекните теперь нас в желании сгустить краски и запачкать репутацию Солнца русской поэзии. Здесь, поверьте, лишь факты — всего лишь факты, впервые, может быть, собранные в отрыве от стандартных панегириков величию поэта. Да и то — вряд ли в половинном даже объеме.
И мастерские попытки глубоко уважаемых пушкинстов, включая Юрия Михайловича Лотмана и Андрея Георгиевича Битова, поэтизировать эту очевидно нездоровую пушкинскую страсть выглядят не очень-то убедительно. Две трети жизни Александра Сергеевича колбасил стопроцентный карточный невроз. Он был ПАТОЛОГИЧЕСКИМ игроком. Об этом можно продолжать вежливо молчать, но спорить с этим как-то, ей богу, нелепо…
Перечитываем гимны шулерству — «Штосс» с «Тамбовской казначейшей» ЛЕРМОНТОВА и «Игроков» ГОГОЛЯ и избавляем себя от необходимости разжевывать очевидное…
При этом везде и всюду утверждается, что Лермонотов «играл без удовольствия, а потому и без особого ущерба для кошелька». А вот из его письма одному из друзей: «Когда я играю, я чувствую бестелесного дьявола, притаившегося за моими плечами. Я не знаю, кто из нас окажется сильнее». И это — без удовольствия?.. В истории остался всего один крупный проигрыш Михаила Юрьевича: переведясь с Кавказа в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк (это было в 1838-м), поручик Лермонтов решил фраернуть и в первый же день предложил товарищам по оружию метнуть банчишко. Метнул, расстался с восемьюстами рублями, и, как рассказывают, больше в жизни не рисковал. Однако звучит это «никогда больше» приличествующе сказочно — типа «и жили они долго и счастливо, и умерли в один день». Хорошо известно, что незадолго до роковой дуэли Михаил Юрьевич проиграл несколько сотен подполковнику Льву Сергеевичу Пушкину (брату поэта). Тогда же разродился и экспромтом:
В игре, как лев, силенНаш Пушкин Лев,Бьет короля бубен,Бьет даму треф.Но пусть всех королейИ дам он бьет:«Ва-банк!» — и туз червейМой — банк сорвет!
Так что не будем уж….
Николай же Васильевич, отчаянно не любивший никаких спортивных упражнений, включая даже протокольную практически верховую езду, был неравнодушен к бильярду…
Опять же ОСТРОВСКИЙ — Александр Николаевич. Вспомните его заядлого Робинзона в «Бесприданнице»: такого на пустом месте не придумаешь…
Ох, кем же поставить точку в этой коротенькой и невеселой главе?.. Ну да, да же! — нашим с первого еще тома выручалочкой — страстным любителем азартных игр Джироламо КАРДАНО…
Кардано был игроком из игроков и признавался в неодолимой тяге к игорному столу и костям (+ шахматы). Буквально: «Долгие годы я играл не время от времени, но, стыдно сказать, каждый день».
Знавший про игру ВСЁ — имеется в виду действительно всё, включая осведомленность по поводу шулерских приемов, типа натирания карт мытом («чтобы они легко скользили и были послушны в руках») — он всё-таки проигрывал. Часто и по-крупному. И даже вынужден был заключить, что лучший из возможных выигрышей — это отказ от игры вообще. И не отказывался от нее — из чего бы вы думали? — из исследовательского любопытства.
В своем трактате «Книга о случайных играх» ставшем ПЕРВЫМ опытом анализа закономерностей в случайных процессах (Кардано написал его, будучи молодым еще человеком и дорабатывал всю жизнь, но опубликовать до своей смерти так и не сумел), этот ученый авантюрист то и дело уточнял: «…если игра ведется честно». Никто и никогда уже не узнает, писал он свой труд как учебное пособие для игроков или рассматривал его в качестве исключительно научного, но по самому гамбургскому счету, именно эта нестройная, но занятная книжка и положила начало теории вероятности. Помимо того, в ней был рассмотрен ряд вопросов из области того, что впоследствии назовут комбинаторикой…
В 1654 году, за девять лет до публикации кардановых записок, известный парижский игрок, славившийся умением почти безошибочно просчитывать шансы в казино (сам ЛЕЙБНИЦ называл его «человеком острого ума, который был одновременно игроком и философом»), некто шевалье де Мере сформулировал две практически гиблые задачи. Первая: сколько же всё-таки раз нужно метать кости, чтобы выпало «шесть-шесть», и вторая: как справедливо распределить выигрыш между двумя игроками в случае неоконченной партии. Побиться над ними шевалье предложил своему знакомцу по имени Блез ПАСКАЛЬ. Первая задачка была детской. Теперь ее любой нетроечник решит в пять минут. Не сплоховал и Паскаль. Правда, первым на планете. А вот вторая — насчет дележа банка прерванной партии, когда один из игроков вроде бы побеждает — оказалась тем еще орешком…
Лет за двести до Мере ее выдвинул монах по имени Лука ПАЧОЛИ (нам почему-то больше нравится транскрипция Пачиоли) Личность, между прочим, культовая. Нынешним предпринимателям стоило бы памятник ему воздвигнуть и назначить какой-нибудь день года в его честь, ибо двойную бухгалтерию выдумал именно этот сын божий. Он же, кстати, познакомил да ВИНЧИ с таблицей умножения. Предложив тому заодно и эту ту самую хитроумною головоломку. И Леонардо вынужден был расписаться в некомпетентности…
Да и у ГАЛИЛЕЯ имелся трактат «О выходе очков при игре в кости», родившийся в результате просьбы Великого герцога Тосканского Козимо (Второго) объяснить ему, почему, когда он бросает три кости, суммарное 10 выпадает чаще, чем 9… Заказ был, что называется, по адресу.
О картежном прошлом Галилео мы не знаем ничего, но экспериментатора азартнее свет не видывал. Он исследовал и пытался найти практическое применение всему, на что глаз падал. В свое время одного его беглого взора на свисавшую с потолка Пизанского кафедрального собора лампу оказалось достаточно, чтобы вскоре появились часы с маятниковым механизмом. И не беда, что поначалу они врали на четверть часа в сутки — Галилей доводил их до ума тринадцать лет и локализовал погрешность до десяти секунд в сутки…
Нельзя сказать, что герцогское задание стало делом всей его жизни, но он отнесся к нему дядька добросовестно: сидел и бросал кости, фиксируя результаты. А проще говоря — играл — пусть даже и сам с собой. Пытаясь разработать систему, способную хоть немного облегчить богатому заказчику погоню за удачей в игре. То есть, практика азартных игр довольно долго пыталась использовать теорию математики себе во благо, да всё как-то не очень результативно…
