Алесь Адамович - ...Имя сей звезде Чернобыль

И уже не понять, сны это ее или реальность. Одно переходит в другое. И само время, то ли живое, то ли уже мертвое…

Ну, и еще одна линия сюжета. Пока не знаю, как ее выразить: через образы реальных людей или всего лишь голоса на фоне катастрофы. (Если звучит голос матери, обращенный к будущей жизни, тогда возможны и другие голоса). Люди, дела, интересы, которые и явились причиной катастрофы, а когда случилось, многие — ведут себя, как бездушные автоматы. Они не просто отключили аварийную автоматику и тем взорвали реактор. Они давно отключили в себе все запреты: совесть, принципиальность, сострадание, честность. Всю автоматику нравственную, которой род людской до сего времени спасался, держится.

Ну, и конечно, есть еще документальный материал западный (Вы его лучше знаете) — толпы бунтующих против недоброго атома.

Я так понял по телефонному звонку из Лос-Анджелеса, что возможен Ваш (Давида Путтнама, Позолини) приезд к нам сюда. Или мой — в США. Видимо, к этому времени я наработаю больше.

Ничего любопытного для нашего фильма (или вообще для кино) Вы не вычитали в «Последней пасторали»? Я не связываю это никак, но если у Вас будут соображения, тоща, может быть, что-то используем.

Жду Вашего письма.

Привет Вашим близким, а также Давиду, Позолини!

Алесь Адамович

[1987]

… ИМЯ СЕЙ ЗВЕЗДЕ — ЧЕРНОБЫЛЬ[135]

I. На берегу водозаборного канала, в котором сквозь небесно-голубую зыбь отражается здание АЭС (слепящая белизна и таинственность Тадж-Махала[136]), сидит с удочкой человек в белой рубахе. Вытащил большую рыбину, снял с крючка и бросил в воду. Тут же попалась еще одна — и ее пустил назад в воду. И так раз за разом…

На воде прикрепленный к бую щит: «Ловить рыбу и употреблять в пищу запрещено!»

Вдруг взбурлила вода, как закипела, — столько ее, рыбы, испуганно, плотоядно клубящейся!

Мужской, почти дикторский голос:

— «Третий Ангел вылил чашу свою в реки и источники вод: и сделалась кровь… Имя сей звезде — полынь[137]: и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки…»

Голос женский (кухонные полки, мойка, газовая плита — молодая женщина готовит ужин):

— Лежи спокойненько, кому сказано! А я тебе буду всё рассказывать.

Женщина в легком халатике, подчеркивающем ее тревожно-счастливую, первую — это сразу заметно — беременность, разговаривает с тем, кто в ней.

— Я готовлю ужин нашему папочке, а он пусть еще поспит, у него ночная смена. Пока вот попьем с тобой чаю. Ты же любишь кисленькое, клюквенное. И попросим папочку, чтобы нас взял на Припять. Пока будет ловить рыбку, мы послушаем соловьев, и как лягушки квакают. Ква-а-ква-а!.. Ну, малыш (положила, как бы усмиряя, руку на живот), не хулигань своими ножками. Маме же больно! Такому нехорошему еще и подарки покупаем. Папка даже коляску притащил. Такую дорогую. Не дерись, а лучше слушай внимательно.

Возится у плиты, моет посуду…

— Сейчас весна, скоро майские праздники и День Победы. Съездим к твоим бабушке и дедушке. Они у тебя белорусы, а мама и украинка, и сибирячка, и ты будешь серединочка-наполовиночку. Мы скоро увидимся. Ты на кого больше похож? Если на папку, я не обижусь. Он будет рад, он как дитя, твой папка.

— Ты это с кем здесь? — голос появившегося на кухне заспанного мужа. — Сны, черт, какие! Правду говорят: нельзя спать, когда садится солнце. Рыбы, рыбы! А я ловлю и выпускаю, ловлю и бросаю. Представляешь?

Хотел обнять хозяйку, но увидел, что стол готов, накрыт, сел к столу.

— А больше ничего?

— Тебе же дежурить.

— Да, дежурить, — сразу погрустнел. — Главный наш придумал какую-то там хреновину. Экспериментик. Хочет отличиться перед юбилеем. Так с кем любезничала, пока муж спал?

— Есть с кем.

— А нам можно? — пытается припасть щекой, ухом к халатику.

— Лучше скажи, — жена старается быть строгой, — как месяц доживем? Все деньги на коляску угрохал, в долг залез. А надо же и старикам твоим что-то привезти.

— А что им надо? Еще и нам отстегнут сотенку-другую. Внуку на зубок.

— Совесть нам надо иметь?

— Ничего, премию получу. Все катят своих в колясках, ну и я решил.

— Господи, как я им всем завидовала! Думаю: ну почему? почему? Уже про твой реактор проклятущий думала. Сидишь на нем день и ночь!

— Ага, я, значит, виноват! Вот как!

— Чего только не передумалось за эти три года.

— Да нет, наш блок — чистюля! Не то, что вонючки-соседа. Редко-редко когда пукнет — как младенчик во сне.

— Нашел себе младенчика!

— Тише, жонка. Вон как тебе повезло: муж — атомщик! Не какой-нибудь мазюка-строитель.

— Давно ты им был?

— Хочешь сказать, что твой дядька-директор меня осчастливил? Где они еще такого оператора найдут. На курсах, знаешь, как твоего мужика ценили. Особенно преподавательницы.

Хоп!

Была в руке вилка, а уже нет ее! Поискал и нашел ее в кармашке у жены. Заодно и расцеловал. Чтобы не хмурилась, не пропадала у нее улыбка с лица. Чувствуется, что не любит он ни трудных проблем, ни серьезных разговоров. Но жена снова к своему возвращается.

— Я бы уехала отсюда. Хоть за Урал, там еще тетка моя жива. Или хотя бы в Гомель. Костик, а? — почти умоляюще. — Или к твоим старикам. Уедем в Белоруссию. Не хочу ни этой квартиры, ни атомщика — ничего! Я за него боюсь.

— Стопроцентная безопасность! Наш РБМК[138] можно на Красной площади устанавливать. Академик сказал. Ты же не академик? Ладно, не опоздать бы. Эксперимент у нас. А надо еще на Припять забежать, щуку поводить.

— Возьми и нас на реку. Мы тихонько будем сидеть.

2. Над спокойной полесской белорусско-украинской рекой Припятью, вдоль которой тянется новый, с иголочки, город атомщиков с тем же названием Припять, — ясный, тихий закат. Распустившаяся черемуха на берегу собрала на себя последние лучи солнца. На воде неподвижно застыли рыбацкие лодки. А из недалекого парка голоса, смех, трещат-грохочут «американские горки»[139], будто щебенка пересыпается в металлическом барабане.

Костя застыл над спиннингом. Аня сидит на расстеленном одеяльце и вяжет.

— А что это за эксперимент у вас? — вдруг спрашивает вполне беззаботно, считая петли на своем вязанье.

Костя грозно глянул в ее сторону: тише, клюет! Быстро стал подбирать леску, работая маховичком.

— Па-аехали, сказал кот Васька, потащив воробья по крыше! Ну-ну, давай, давай… Э-эх! Вот что, значит, под руку говорить. Эксперимент, говоришь? Видела, как левое ухо правой рукой достают? (Показал.) Ну, да им виднее. Ты начальник, я дурак, я начальник — ты дурак.

Аня смеется.

— Объяснил!

— Ну, как тебе еще? Видишь — катушка? Пошла леска-маховичок, сам раскручивается. Вот эту энергию хотим уловить и подать на турбину. Пока не включились дизеля. Это — при аварийном отключении реактора. Конструкторы не предусмотрели — приходится энергетикам. Ну да обойдемся без них, сами с усами, сядем на аварийку, аж запищит.

— Как у вас все просто.

— Поймаем момент тютелька в тютельку. Для того и существуем мы — операторы!

По реке с грохотом проносится «Метеор» — катер на подводных крыльях. Никак не получается тихого речного заката: «американские горки» мелют свою щебенку в парке, а тут этот грохот…

— Вот тут и полови! — сердится Костя. Оставив удилище (прижал камнем), направился к жене. А она пожаловалась:

— Мне что-то не по себе, Костя.

— Что? — пугается муж. — Ты мне смотри! Это директору да главному инженеру надо досрочно. Мне — не надо. Поняла?.. Что, что с тобой?..

— Правда — нехорошо. На душе.

— А, на душе? — обрадовался Костя. — Это пустяки. А я-то подумал…

— Я почему-то е г о не слышу. Будто и нет его.

— Есть! Еще как есть! — обнимает ее Костя. — Дрожишь вся, замерзла. А я дурака валяю. Да пусть она, эта щука, хоть сто лет сидит под своей корягой!

3. Парад детских колясок на вечерней улице Припяти. Особенно много на просторном бульваре, где тополя в четыре ряда. Мамы, папы, сами еще очень молодые, прогуливают своих младенцев — тех, что сосредоточенно сосут пустышки, и тех, кто постарше, что топают рядом, вцепившись в коляску, помогают. Дружно оглядываются, но нет, это не модница прошла, а двойняшек провезли. Как самые шикарные автомобили, ревниво разглядывают встречные коляски-спорыши.

Костя важно ведет под руку свою Аню, в другой руке — спиннинг. А будущая мама здесь какая-то другая уже, нет обычной стеснительности, живот свой несет гордо, как бы с вызовом. А ее и дети окликают:

— Анна Денисовна, добрый день!

— Анна Денисовна, тетя Аня, мы с мамой гуляем!