Алесь Адамович - ...Имя сей звезде Чернобыль

Таму я гавару: давайце яму спачатку падзячым, што гэтая таталітарная камуністычная сістэма мірна усё-такі, без ядзернай вайны сышла з гістарычнай арэны, а потым прад’явім яму тыя прэтэнзіі, аб якіх вы гаворыце. У тым ліку і за Чарнобыль.

Дык вось яшчэ і за Чарнобыль, што я хачу сказаць. Я чытаў, дарэчы, здаецца, у вашай газеце «Свободные новости» такія прэтэнзіі і да сябе таксама, маўляў, вось вы так гаворыце пра Гарбачова, а між тым, Гарбачоу больш вінаваты, чым Слюнькоў, Рыжкоў і г.д.

Ну, хто з іх больш вінаваты… Я лічу што ўсе яны былі часткай гэтай бесчалавечнай сістэмы, якая сама па сабе была больш за ўсё вінавата, а яны былі, нават генсек, вінцікамі гэтай сітэмы. Але я усё-такі ведаю адзін факт. 4 чэрвеня 1986 года, калі я даў сваё пісьмо Гарбачову, ён, што б пра яго ні гаварылі, нават пішуць у вашай газеце, сабраў велізарную камісію, у якую уваходзілі міністр прыборабудавання, міністр аховы здароуя, усе Ільіны і Ізраэлі… — больш за 40 чалавек, і былі пасланы ў Беларусію разабрацца, а што ж на самай справе, праўду напісаў Адамовіч, ці ўсё гэта пісьменніцкае перабольшанне.

Значыць, яго рэакцыя была нармальнай чалавечай рэакцыяй. I што атрымалася далей.

Яны ўсе сюды прыехалі, іх ледзь не з вакзала завярнулі гэтыя Слюньковы, Бараташэвічы, Кавалёвы… Ну яны, вядома, не завярнулі, прынялі іх усіх,) сталі расказваць, як усё добра ў Беларусі, што ў нас толькі тры раёны паўднёвыя забруджаны, што мы такія шчаслівыя і добрыя, што ўсе свае палівальныя машыны адправілі ў Кіеў, што ўсё гэта казкі, што там напісаў гэты пісьменнік. I калі Барысевіч і Несцярэнка спрабавалі нейкае слова сказаць на гэтым высокім сходзе, як накінуўся на іх Слюнькоў, праз нейкі час і аднаго, і другога вышвырнуў з працы.

Дык вось, давайце браць чыста чалавечыя якасці. Той самы Гарбачоў усё-такі, калі ён прачытаў пісьмо: рэакцыя яго была па-чалавечы зразумелая, усё-такі добрая. Ён паслаў велізарную камісію, каб яна прыехала і тут разабралася. А якая рэакцыя адваротная была ў Слюнькова, які ўжо нацэліўся у палітбюро ў Маскву… Ён усё гэта зрабіў, каб вынкі гэтай камісіі былі ніякія.

Пагэтаму для мяне факты ёсць факты, і калі гэта яшчэ спалучыць, што ён сапраўды выратаваў чалавецтва ад гэтага апакаліпсіса ядзернага, што здолеў мірным шляхам знішчыць гэтую камунстычную сістэму, гэта дае мне права адносіцца да яго па крайняй меры, справядліва. Ведаючы ўсё, усё…

Вось у «Немане» будзе надрукавана маё вялікае эсе, называецца «Самолечение от коммунизма», дзе ўсе мае пазіцыі ў гэтым сэнсе зможаце зразумець…

З інтэрв’ю Г. Айзенштадт.

1992

…ИМЯ СЕЙ ЗВЕЗДЕ ЧЕРНОБЫЛЬ

Последняя ли пастораль?

Беседа происходила в Москве, вскоре после Международного кинофестиваля, на котором Адамович возглавлял, как известно, жюри конкурса документальных фильмов и где они со Стэнли Крамером обсуждали, как делать вместе ленту о Чернобыле. С этого и начался наш разговор.

— Со сценарием мучаетесь?

— Сразу навалились сомнения. Я даже у Габриэля Гарсиа Маркеса начал выспрашивать, каким он видит художественный фильм о Чернобыле. «Документальным!» — сразу же ответил он. Но фильм все-таки задуман как художественный. В этом пока главная сложность и трудность.

Стэнли Крамер хочет широкого международного участия в этом фильме. А тем самым и осмысления с позиций всего человечества. Тут и белорусам есть что сказать. Пусть скажут слово те, на кого волей судеб «дул ветер». Не впервые, увы, дует в нашу сторону. Ну, а мысль общечеловеческую для этого фильма можно вычитать и в нашем славянском эпосе — «Слове»: «И стали князья про малое „это великое“ молвить…».

Ничего опаснее в век атома нет, чем подмена ценностей. Пренебрегли главным во имя второстепенного, «малого», преходящего — жди Чернобыля, может быть, планетарного!

Нет, это не конечная мысль фильма (ее еще предстоит найти); но в качестве исходной, рабочей может пригодиться.

Письмо С. Крамеру[134]

Dear Stanley! Дорогой Стэнли!

Надеюсь, Вы здоровы, поправилась нога? В Москве Вы всех поразили целенаправленной энергией мысли, чувства. И тем, как последовательно Стэнли Крамер выверяет дела и страсти людские интересами всего рода человеческого. (Кратко формулирую то, что слышал от многих)

Что я наработал за месяц по фильму?

Собрал, что только смог, что было в печати, кого сумел, порасспрашивал. В сентябре предстоит встреча с московскими учеными-специалистами. Академик Велихов обещал помочь.

Надеюсь получить доступ к протоколам чернобыльского суда и, может быть, побеседовать с непосредственными виновниками беды — бывшим директором АЭС, старшим инженером и др.

Тогда в Москве я спросил у Габриэля Маркеса: какой ему видится художественный фильм о Чернобыле. Он ответил: «документальный».

Сегодня, может быть, й так, но пройдет год-два и именно художественное исследование события заинтересует людей наиболее. Куда и документальные кадры, возможно, войдут, но как элемент художественного целого.

Всё больше убеждаюсь — по мере того, как работаю — что прав Стэнли Крамер.

А пишу я одновременно и сценарий и рассказ, поочередно переступаю с ноги на ногу.

Знаете, чем знаменит был новенький городок Припять невдалеке от четырехреакторного Чернобыля — количеством детских колясок на вечерних улицах. Средний возраст жителей — 26 лет. Тем более обидно и горько было молодой паре, семье — бездетной. И вдруг после многих лет, оказалось, что и нашей героине быть матерью. Она уже разговаривает с будущим ребеночком, чем бы ни занималась, рассказывает, что есть что и кто есть кто, ссорится с ним, мирится. Слова любви, ласки, укора одновременно и к ребеночку и как бы к мужу. Он оператор на 4-м блоке АЭС. Его-то (единственного) и похоронит взрыв на станции. А женщина пройдет всё: через вранье и самообман (нет, не случилось самое страшное!), эвакуацию (у пустых домов, у каждого подъезда — коляски, брошенные детские коляски, вот тут и куклы, Ваши любимые!) Начальное движение — подальше, подальше от эпицентра беды! Но тут же — встречное устремление, обратное движение — не только машин, рабочих, военных, специалистов, но всех помыслов нашей героини. Ведь там, в развороченном чреве реактора, погребен ее Костя. Это и над ним, ее возлюбленным, возводится саркофаг. Живя какое-то время у его родителей, в белорусской деревне, каждый вечер видит на экране телевизора убийцу-реактор. Могилу-реактор. Тревога ее и других всё нарастает — ожидание Большого Взрыва. Какое-то время он был вполне реален. (Можно даже продемонстрировать, как реальность, самое неблагоприятное развитие событий — Большой Взрыв, которого не было, но который мог быть и может случиться в любую минуту). Не знаю, как Вы относитесь к снам в кино. А я себе хорошо представляю, как плотно набита снами деревенская изба, куда вначале перебралась наша героиня: старикам снятся ужасы минувшей войны (Вы заглянули в книгу «Out of the fier»?), молодой женщине — чернобыльские, а ведь есть еще и ребеночек, у которого свои сны, уходящие в миллионнолетнюю даль, а еще зритель, который в этом и за этим вправе увидеть будущий апокалипсис… (В снах героиня вполне могла зайти в больницу, там много женщин, много таких, как она. Здесь убирают облученный плод (аборт) — это делалось с испуга в первые недели, и где врачи, медперсонал — в черных респираторах, мрачных противочумных одеждах — то ли сны, то ли реальность).

Не знаю, как у других, но у наших людей два разных времени было, говорили: это было до войны, это — после войны.

Сейчас новые два времени: до Чернобыля и после Чернобыля. И в фильме с какого-то момента (когда героиня что-то наконец поймет, осознает) время должно измениться, т. е. ритм, темп движения, событий, да и вся стилистика. Как это, я еще не знаю, может быть, когда потекут сны, видения. А точнее — когда начнется обратное движение: не из Чернобыля, а к нему.

Да, вот эти встречные устремления, движения, противоположные: подальше, подальше от реактора-убийцы и одновременно — назад, туда, где погребен ее любимый! В снах, разговорах с ребеночком, через телевизор снова и снова возвращается к реактору-убийце, который одновременно и ее Костя. В каком-то смысле — модель извечного человеческого влечения к тому, что больше всего пугает (смерть, гибель), что и влечет, как пропасть, и гонит, отталкивает. (Не та ли игра человеческих страстей и вокруг ядерного оружия?)

А финальную сцену можно и так представить: женщина, несущая в себе будущую жизнь, каким-то образом возвращается к могиле-саркофагу, проходит по мертвому городу (и всё те же детские коляски), потом видим ее сидящей у черной стены саркофага, а на площадке ни души живой, трудятся одни лишь экскаваторы-роботы, роботы-стеноукладчики — сооружают вторую стену. Стена растет, уже видим лишь грудь, одну голову, уже только глаза женщины…