Индустриализация (СИ) - Нестеров Вадим

Что касается Киршона, то он «выстрелил» раньше всех – сразу по переезду из Ростова в Москву.

Неисправимый креативщик нашел себя в драматургии и еще в 1926 году вместе с другом, студентом-медиком Успенским, написал пьесу «Константин Терехин» (она же «Ржавчина»), тут же поставленную Театром им. МГСПС (ныне театр им. Моссовета) и имевшую оглушительный успех.

Как и Ставскому, Киршону успех обеспечила невероятная актуальность темы. Пьеса была написана на основе реального уголовного дела студентов знакомой нам Московской горной академии братьев Кореньковых и даже печаталась с продолжением в журнале «Молодая гвардия» под названием не «Константин Терехин» и не «Ржавчина», а «Кореньковщина».

Понятней не стало?

ОК, поясню проще – пьеса Киршона вышла в разгар всесоюзной дискуссии на тему «Революция и секс» и была написана на материалах этой дискуссии.

Но это, пожалуй, требует отдельного разговора.

Про секс и революцию

Тема любви и секса в революционных декорациях огромна, и, наверное, неисчерпаема. Но я, пожалуй, ограничусь очень кратким обзором – просто чтобы вам стал понятнее мир 20-30-х, о котором я пишу.

Любая революция – это тотальная отмена прежнего мира, крушение всех и всяческих законов – в том числе и законов человеческого общежития. Российские революции 1917 года с последующей Гражданской войной исключением не стали.

В первые послереволюционные годы свобода нравов была невероятной для такой консервативной страны, как Россия. И никого это, в общем-то, не заботило. Ну любят друг друга молодые коммунисты и коммунистки – ну и слава богу, пусть любят, их дело молодое.

Но вот когда концепция поменялась с мировой революции на построение социализма в одной отдельно взятой стране – поменялось и отношение к этой проблеме. Хотя бы потому, что в рамках изменившейся концепции эту отдельно взятую страну необходимо было как-то обустраивать и наводить в ней порядок.

Дело в том, что все сексуальные вольности и прочие теории «стакана воды» (переспать с другим должно быть так же просто, как выпить стакан воды) были характерны только для «сознательных масс», комсомольцев и коммунистов. А та же деревня, составлявшая 80% населения страны, оставалась предельно консервативным обществом, где за измену жену забивали до смерти при полном одобрении всего «мира».

Следовательно, чтобы получить широкую народную поддержку, большевикам следовало как-то привести собственную мораль в соответствие с общепринятой, иначе ни о каком массовом вступлении в комсомол деревенских девок можно было и не мечтать.

Консервативный переворот был неизбежен, и возглавила это сокрушение завоеваний сексуальной революции старая большевичка Софья Николаевна Смидович, сменившая Александру Коллонтай на посту главы Женотдела ЦК партии.

Софья Николаевна была женщиной хоть и красивой (ниже – ее портрет в юности, во время учебы на педагогических курсах), но очень строгих правил, и в романтических загулах, в отличие от предшественницы, никогда замечена не была.

К тому же Смидович была великолепным оратором и публицистом, писать и полемизировать умела и любила – ну вот ей и карты в руки!

Зашла Софья Смидович очень впечатляюще - 24 марта 1925 года в «Правде» появляется ее большая статья с показательным названием «О любви».

Статья была программной и откровенной, где все называлось своими именами. Общий посыл статьи можно сформулировать одной фразой: «сексуальная свобода завела общество в тупик, и с этим надо что-то делать»:

«Каждый комсомолец-рабфаковец и очень еще юный, безусый мальчик может и должен удовлетворять свои половые стремления. Это почему-то считается неоспоримой истиной. Половое воздержание квалифицируется как мещанство.

Каждая комсомолка-рабфаковка, просто учащаяся, на которую при этом пал выбор того или другого мальчика-самца (откуда у нас на севере развились такие африканские страсти, судить не берусь), должна пойти ему навстречу, иначе она — мещанка, недостойная носить имя комсомолки, быть рабфаковкой, пролетарской студенткой. И наконец мы подходим к развязке, к третьей части этой своеобразной «трилогии».

Необходимое действующее лицо развязки — это врач, производивший «аборт», т. е. калечение физического организма юной матери и нанесение огромной травмы ее психике. <...> Бледное, истощенное лицо девочки, готовящейся стать матерью, с трогательным глубоким выражением глаз беременной женщины! В приемной комиссии по разрешению абортов в этих глазах вы можете прочесть не одну скорбную повесть комсомольской любви».

Софья Смидович с дочерью Татьяной. 1895 год.

Статья «О любви» произвела в обществе эффект разорвавшей бомбы. Редакцию «Правды» завалили письмами - в первую очередь женщины, комсомолки и коммунистки.

7 мая 1925 года газета даже дала подборку откликов на статью Смидович, где женщины говорили о наболевшем. Оставшаяся анонимной студентка жаловалась:

«Студенты косо смотрят на тех комсомолок, которые отказываются вступить с ними в половые сношения. Они считают их мелкобуржуазными ретроградками, которые не могут освободиться от устаревших предрассудков. У студентов господствует представление, что не только к воздержанию, но и к материнству надо относиться, как к буржуазной идеологии».

По мнению другой студентки по фамилии Рубцова, распущенность часто провоцируют взрослые коммунисты, которые по умолчанию являются наставниками комсомольцев. Они «рассматривают любовь как нечто очень скоро преходящее, долгую любовь они считают скучной; а понятие «супруга» для них — буржуазный предрассудок. В ответ на вопрос: «Где работает ваша жена?» — они рассмеялись и спросили: «Какая?» «Один известный коммунист сказал мне: «В каждом городе, куда я езжу по работе, у меня есть временная жена. <...> Муж моей подруги предложил мне провести с ним ночь, так как его жена больна и этой ночью не может его удовлетворить. Когда я отказалась, он назвал меня глупой гражданкой, которая не способна постичь все величие коммунистического учения».

Сексуальная контрреволюция перешла в контрнаступление и вскоре вслед за словами последовали дела.

Уголовные.

Больше всех нашумела, конечно же, «чубаровщина» - показательно жесткий процесс над 26 хулиганами, изнасиловавшими 21 августа 1926 года в Чубаровском переулке приехавшую работать на завод 20-летнюю Любу Белякову. Показательно, что многие юнцы, выросшие в годы Смуты и атмосфере вседозволенности, просто не понимали на суде, за что их судят и в чем они виноваты. Вот их фотография на процессе.

По итогу семерых приговорили к расстрелу (двоих потом помиловали), остальные поехали на длительный срок на Соловки.

Но этим консервативный поворот не ограничился.

Отныне запрещалось не только нарушать закон, но и плевать на мораль, что недвусмысленно постулировало второе громкое дело – так называя «кореньковщина».

Сначала в «Правде» выходит статья Льва Сосновского «Дело Коренькова», начинавшаяся словами:

«Когда студентка Горной академии Рива Давидсон покончила с собой самоубийством, ячейки Комсомола и партии решили судить ее мужа, студента той же Горной академик Коренькова, члена партии и Комсомола. Собственно, слово муж и жена в применении к этой паре звучало как-то странно. По крайней мере, сам Кореньков в пространных письменных и устных об'яснениях ни разу не назвал Риву своей женой.

Да и была ли она его женой? Их половая связь длилась около года. Последствием связи были три аборта, сделанные Ривой Давидсон. Первое время они жили раздельно. Затем Рива настойчиво добивалась и добилась, что они стали жить в одной комнате общежития академии. Кореньков упорно сопротивлялся появлению Ривы в его комнате. «Совместная жизнь будет мешать учебе», — твердил он. Но Рива была настойчива. Она не понимала, что муж и жена должны жить врозь. Оба — комсомольцы, члены одной ячейки, оба — студенты одного вуза — почему им жить врозь?».