Постижение смысла - Мартин Хайдеггер
В метафизике суще-бытующее определяется через основу (причина – условие для объясняющего представления). В истории иного начала только пра-бытие само определяет сущность основы и исключает Почему-вопрос как недостаточный. Вот-Тут-бытие, в которое настоятельно вникает преобразившийся человек, держит себя в без-дно-основной близи к пра-бытию; это держание-себя, однако, никогда не может стать для человека стать привычным, само собой протекающим продолжительным состоянием, а сущит в решимости-принятии решений. Она ведь изначальнее и тяжелее, чем любой поступок и причастность к достижениям. Но она никогда не есть просто напряжение «воли» человека, но означает вопрошающе-отваживающееся раскрытие в ответ на импульс пра-бытия. Готовность к принадлежности к со-бытию, на пути которого люди и боги спорят о себе и их сущности и, тем самым, открывают спор мира с землей и суще-бытующему внутри этого просвета спора позволяют снова быть сущее-бытующим.
Насколько вообще позволительно сравнение между метафизическим мышлением и мышлением, сообразным истории пра-бытия – на самом деле оно непозволительно – все же можно было бы попытаться разделить их так: метафизическое мышление держит себя в представлении суще-бытующего как предмета, а мышление, сообразное истории бытия, пребывает в раз-думывающей-вопрошающей решимости, направленной на со-бытие (вмиг-своение). Одно мышление еще также считается и со своим богом-творцом и его «всемогущим» «провидением», другое отваживается отправиться в даль самоотвержения как без-дно-основа невырассчитываемых решений-выборов о бегстве и приходе богов. Одно мышление спасается в Почему и своем иррациональном, то есть только теперь подлинно рациональном, ответствовании, другое открывает себя сущению пра-бытия и никогда не ожидает существенного от сущее-бытующего.
Одно мышление никогда не понимает ответа на вопрос Почему Почему – и даже не вопроса о том, что оно возможно только на основе уклонения от суще-бытующего как такового, то есть на основе неполагания основы истины пра-бытия.
Ответ на первое Почему, то есть на вопрос о его сущности, позволяет другому мышлению произойти из пра-бытия, поскольку оно понимается как без-дно-основная основа (abgründiger Grund) и эта основа даже для объясняющего пред-ставления определяется-приставляется как его наиболее ясное и первое.
Это Почему, как кажется, выражает наивысший непокой глубочайшего вопрошания; на деле – это только кажется так; ведь в истине оно есть – и вопрошание в его намерении – постоянный отказ-отворачивание от чистого настоятельного вникания в наиболее достойное вопрощания пред пра-бытием, которое остается обретенным и сохраненным только в его достоинстве – до тех пор, пока сердце держит себя открытым для чистого сущения того Между, будучи отрешенным в которое человек в своей собственной сущности укореняет связь с пра-бытием и тем самым возвышает единственность-уникальность своей самости посреди сущее-бытующего в высаженном в ужас знании и так основывает стражничество-хранительство истины пра-бытия как иное начало истории-Geschichte, к которой не приведут никогда никакие ходы и двери истории-Historie; ведь история-Historie – и, то есть, метафизически объясненное суще-бытующее в целом будет опять подчинять себе чудовищную не-сущность доныне существовавшего человека и обеспечивать ему господство над миром, который не колышется-шевелится, потому что никогда не мог колыхаться-шевелиться. Почему-вопрос будет громче и многообразнее, чем когда-либо, шириться вместе с сообразными ему всякий раз ответами; историзация (Historisie-rung) разумного человека будет становиться все полнее и завершеннее, и только тогда достигнет своего завершения, когда она завершится заявлением, что инстинкты и бессознательное выступают движущей силой и фундаментом всего делания и неделания.
Если явственно и как подлинное главное учение принимается во внимание необъяснимое как объясняющая причина для всего, то просвещение разума принижает и подавляет сущее-бытующее до безграничной представляемости и промышленной по-ставляемости.
Сейчас только «иррационализм» всяческого рода имеет свободу действий, и мистика и мифотворчество заботятся об его делах-гешефтах, и ненавистник логически-научного «духа» с духом мифическо-мистическим создает иллюзорное впечатление, будто он привносит живую «духовную жизнь» – и, тем самым, обеспечивает самодовольству исторического животного наивысшее подтверждение того высокого ранга, на который он рассчитывает.
Между тем, однако, иногда происходит Иное. И Отдельные – Решительные – видят рдение-тление углей затаенного огня в очаге всего суще-бытующего и смутно предвидят грядущее его Стражей-Хранителей, которое не придет только после этой, нынешней эпохи – как романтическая мечта, но которое, скорее, уже пришло, и дарует историческому воспоминанию пра-бытие как отвержение и позволяет человеку о Другом Самом Себе.
XXII. Пра-бытие и «становление»
(Завершение западной метафизики)[87]
(Гегель – Ницше)
75. Пра-бытие и «становление»[88]
Более всего исхоженная и с момента торжества плоско-поверхностного толкования перво-начала западного мышления более всего проходимая дорога к определению бытия – это противопоставление его «становлению». Отсюда одновременно является на свет интерпретация бытия как Не-Становления в смысле постоянного наличия. Бытие выражает постоянство и присутствие. Однако в то же время уже есть также двоякая возможность отношения между бытием и становлением. «Становление» выступает в качестве настройки-апробирования наощупь и в качестве организации мероприятия и в качестве отбросов-отходов бытия – так во всех расхожих вариантах платонизма. Либо же становление превосходит бытие, возвышаясь над ним – поскольку последнее – как за-«стой», стояние-в-покое – отрицает становление и, то есть, «жизнь».
На место того или иного исключения – будь то исключение становления бытием, будь то исключение бытия становлением – может заступить интерпретация, которая объединит одно и другое в единство, и это, однако, постоянно в пред-определенном с начала метафизики значении бытия и становления. Метафизика Гегеля и метафизика Ницше осуществляют противоположными и, тем самым, как раз взаимодополняющими способами вовлечение бытия в становление, не отрицая за бытием его соответствующей необходимости в рамках становления, не обращаясь также более или менее скрытно и в конце непродуманно даже к самому становлению как к подлинному «бытию». Потому что обе крайние возможности продумывают взаимопереходящее единство бытия и становления (абсолютный дух – вечное возвращение в воле к мощи), не затрагивая когда-либо уже твердо установленное первоизначальное толкование того и другого и их отношения к «мышлению» (представленность), в них завершается западная метафизика – тем хочется сказать, что человек новых времен в эпоху этого начинающегося завершения располагает, собственно, даже не держа в голове эти метафизические основные установки и их господство, всеми возможностями интерпретирования «жизни» (Ницше) и «действительности» (Гегель).
Он спасается, выбирая и множа такие интерпретации, не постигая этой смеси как таковой и даже не задаваясь вопросом об основе (или отсутствии таковой),
