Наталья Точильникова - Жизнь и судьба Михаила Ходорковского
Подъехали руководители Главмосстроя, посмотрели, говорят: «Ну, чего тут? Краны нужны». «Давайте!» Они: «Без бумаги не будем». Я позвонил, по-моему, Музыкантскому. Он с Поповым договорился: привезли бумагу. И дальше была уже чисто производственная тема. Снимали Железного Феликса.
На следующий день, утром, мне Попов говорит: «Поезжай на Петровку, там огромная толпа». Людям нужен был какой-то выход энергии. И толпа собралась на Петровке.
Московская милиция в этих событиях была на стороне ГКЧП. И там уже разгоралось: «Да мы сейчас! Тут враги и т. д.» Петровка была в народе от начала и до конца. Вся. Тысяч тридцать. Это же широкая улица.
Ну, я опять Попову звоню: «Так и так». Он говорит: «Ну, попытайся пока, чтобы они ничего не придумали». Я всех ораторов-то знал и говорю: «Вы чего, идиоты, что ли? Что вы делаете?» И люди начали успокаивать толпу. Было несколько отморозков, но их просто до микрофонов перестали допускать. Известно же, кто такие.
Люди из «Демроссии» начали немножко понижать градус. А мне охранник Попова привез бумагу с инструкциями. Она у меня до сих пор есть, это записка Бурбулиса Горбачеву, что на Старой Площади жгут документы, и у Попова есть возможность это остановить. Просим вашего решения. И Горбачев подписал: «Согласен. Горбачев». И я с этой бумагой на грузовик, говорю: «Дорогие друзья, чего вы здесь? На Старой Площади уничтожаются документы. Пойдем, окружим, чтобы никаких документов не вынесли. Сохраним для истории, для того, чтобы разобраться…»
Рядом оказался Хазанов, я как раз тогда с ним познакомился. Он говорит: «Слушай, дай посмотреть». Я ему даю эту записку. Читает: «Правда! Здесь резолюция Горбачева». И народ разворачивается — и на Старую Площадь. И мы тоже туда, на Старую Площадь, организовываем живую цепь. Окружили весь комплекс людьми.
Подъехал Севастьянов Женя [15], и мы с этой запиской пошли туда, внутрь. Часа полтора уговаривали управляющего делами (тогда Кручинов был). В конце концов Женя говорит: «Если вы нам сейчас не дадите радио, вон, посмотрите, что на улице, мы их перестанем останавливать, и они все здесь разнесут вдребезги, пополам».
Нас провели туда, откуда проводились местные трансляции, и Севастьянов произнес двухминутное обращение к сотрудникам: «Значит так, принято решение о закрытии здания, всем освободить помещение. Кто в течение полутора часов не освободит, будет арестован». И народ оттуда сиганул! Причем сиганул не только народ, но и охрана. Комплекс-то огромный. Где-то часов от семи и до трех часов ночи мы занимались тем, что расставляли милицейские посты на всех зданиях. К трем часам работу закончили и закрыли ЦК.
Потом снимали памятники. В субботу. В воскресенье были похороны. Свердлова снимали. Вспомнили, что по ходу движения этой колонны Калинин стоит. Сняли Калинина.
Ну, а дальше все, дальше пошла рутина».
«Доверие к «МЕНАТЕПу» не было подорвано, — победно напишут Ходорковский и Невзлин в «Человеке с рублем». — За памятную всем неделю открыто еще 18 счетов на 15 миллионов долларов».
Человек с рублем
Весной 1992 года 28-летний Михаил Ходорковский вошел в правительство Гайдара. Он был назначен председателем Инвестиционного фонда содействия топливно-энергетической промышленности.
«Мы разработали инвестиционную программу под названием «Весенние действия», направленную на привлечение негосударственных средств в развитие топливно-энергетического комплекса», — рассказывал он в интервью «Аргументам и фактам» в 1992 году. [16]
Деньги собирались вкладывать в оборонные предприятия, переходящие на выпуск оборудования для нефтяной промышленности, строительство жилья для нефтяников и акционирование нефтяных месторождений. Всего около 50 миллиардов рублей.
Правительство программу одобрило, а Ходорковский получил права замминистра топлива и энергетики. Министром был Владимир Лопухин.
«Зачем мне понадобился такой «довесок» в виде государственной должности? — сказал «Аргументам» Михаил Борисович. — Зато теперь я могу буквально «вызвать на ковер» к себе или министру любого чиновника отрасли, бойкотирующего инвестиционную деятельность фонда».
А в июне того же года Ходорковский и Невзлин выпустили ту самую книгу «Человек с рублем», которую я уже много цитировала.
«Неортодоксальная идеология авторов, будоражащая невиданной доселе апологетикой капитализма, бросает вызов инертному общественному мнению, — писал «Коммерсант» [17]. — Леонид Невзлин заявил, что ему «книга не очень понравилась». По его словам, она несколько устарела, пока писалась и издавалась. Тем не менее, автор полагает, что «для многих это все равно будет свежак»…
Михаил Ходорковский был более непосредственным: «Белиберда — вот что получилось из книги. Я привык писать инструкции, а Невзлин заставлял писать в несвойственной для меня манере». Вместе с тем г-н Ходорковский намерен и дальше заниматься литературным творчеством. Работать с диктофоном ему очень понравилось, поскольку при этом увеличивается количество производимых за день инструкций».
Я попросила Леонида Борисовича рассказать мне, как появился этот гимн свободе, самостоятельности, предприимчивости и богатству.
— Мы работали, в основном я, со многими старыми журналистами, набирались опыта и вообще советовались: с известинцами, с правдинцами, — говорит Невзлин. — С хорошими журналистами. И один из них сказал: «Вы живете, ребята, авангардной и очень интересной жизнью, и нужно оставить об этом впечатления, о том, как вы перешли из социализма в капитализм». Тем более что Миша был партийный.
— Да, а книга — такой либеральный манифест, — замечаю я.
— Во многом, конечно, простенький, примитивный, потому что это первое осознание. Я не буду ни из себя, ни из него делать диссидента. Те убеждения, в которых нас воспитывали, они в крови. В том числе — принцип социального равенства, руководящая роль партии.
Я не находился в оппозиции к основной линии. У меня было больше ограничений, чем у него, и меньше возможностей. Я и человек другого склада. Но в комитетах комсомола служил и общественной работой занимался. К концу Перестройки дошел до кандидата в члены КПСС. Просто у меня времени не хватило стать членом партии, это было уже бессмысленно.
А он вступил еще в институте, и для него это было естественным продолжением комсомольского карьерного роста.
Эти люди, эти ребята пожилые увидели в нас интересные метаморфозы освобождения личности. И не только внутренние, но и подтвержденные практикой. «Если вы это напишете, — говорили они, — это будет иметь определенную ценность и для вас, и для других».
Тогда никто не понимал, насколько это. Не вернется ли страна в прошлое? Не шагнет ли назад в идеологию?
Так возникла идея описать опыт изменения наших взглядов. И преимущества независимости от партийных и государственных структур при реализации себя как человека свободного и предприимчивого.
Мы посидели над вопросами несколько дней, я и журналист. Потом договорились, что дальше работаем независимо, не вместе с Мишей пишем книгу, а по отдельности отвечаем на вопросы на диктофон. А потом я вместе с журналистом все честно компилирую в книгу.
Так мы и сделали. Идея, что мы такие разные, но работаем вместе, понравилась и мне, и двум журналистам, с которыми я это обсуждал.
Происходило это так: брался список вопросов на день, и после работы мы ехали писать. Жили тогда в Успенке. В Новоуспенке, где совминовские дачи. Успенское шоссе, поворот налево, первое Успенское шоссе, это километров двадцать от кольцевой. Направо поворот на Николину гору, а налево на Успенское шоссе. Вот это место. На этой развилке мы жили, снимали одну дачу на две семьи.
И каждый из нас отдельно гулял с человеком, который держал диктофон и задавал вопросы по списку. Так появился материал.
Недавно я по случаю просматривал книгу. Мои убеждения изменились не сильно. Я говорю о себе лично. Убеждения в необходимости и приоритете свободы личности укрепились определенным жизненным опытом и теоретической базой. Я много чего прочитал, много с кем пообщался, много в чем поучаствовал. Это факт. Сейчас у меня взгляды более продвинутые. Но я по-прежнему считаю, что смысл жизни — жить свободно. Максимальное и постоянное освобождение от всяческих пут и ограничений — это и есть стиль моей жизни.
«Мы оба прозревали трудно», — вспоминали авторы в «Человеке с рублем». Оба технари, привыкшие к доказанности и красоте формул. А коммунистические убеждения из логики не выводились, а зачастую противоречили и ей, и опытным фактам. Тем более тезис о преимуществе социализма перед капитализмом: «Это была гипотеза, без доказательств переведенная и приказным порядком — в ранг аксиом».
