Ольга Аленова - Чечня рядом. Война глазами женщины

Старосунженский мост, консервный завод. Раньше неподалеку высились многоэтажки, а теперь – руины. На блокпосту – пробка, здесь собрались жители Грозного, пытающиеся пройти в город. Омоновцы объясняют, что город «закрыт, и надолго». Мужчины хмуро молчат, женщины ругаются.

Через пост пропускают лишь небольшой автобус. Это бригада рабочих, занимающихся восстановлением коммуникаций. Они утром по пропускам въезжают в город и до заката должны его покинуть.

Следом к блокпосту подъезжает колонна «уазиков», на лобовых стеклах—копии фотографии Бислана Гантамирова. Это чеченская милиция. Говорят, фотография лидера ополчения действует лучше официального пропуска. Их машины действительно пропускают.

В городе тихо, но улицы уже не так пустынны, как еще пару недель назад. По проспекту Мира какие-то люди идут в сторону комендатуры Ленинского района – там расположена полевая кухня МЧС.

Слева, на месте рухнувшего дома, в грудах кирпичей и бетона, – траурный венок. Алые цветы увивает темная лента: «Погибшим товарищам. Простите, что не успели помочь. Пермский ОМОН». Таких венков за день, проведенный в чеченской столице, я насчитала несколько десятков. Омоновец с блокпоста говорит, что их привозят те, кто приезжает в Грозный, чтобы сменить бойцов отслуживших подразделений. В каждом из них есть погибшие.

На площади у комендатуры Ленинского района дымит полевая кухня, повар в белом халате раздает пищу. По талонам. В день на одного человека – тарелка каши и булка хлеба. Это завтрак, обед и ужин. Но грозненцы благодарны и за это. 30-летняя Ирина рассказывает о жизни в подвалах:

– Пили дождевую воду, ели муку, пока была. Потом есть стало нечего. У нас в подвале было восемь человек, двое умерли. Наверное, от голода.

Две пожилые женщины с шестилетним мальчиком говорят, что живут на улице Розы Люксембург. Их дом в соседнем микрорайоне разрушен, и они перебрались в уцелевшую квартиру. Людмила Трапезникова потеряла всех своих родных.

– Нас было шестеро, – рассказывает она. – Но как-то вечером к нам зашел Ахмед из соседнего дома. В руках у него был автомат. Мы спросили, зачем ему оружие. Он ответил:

– Мстить.

Сначала застрелил моего мужа, потом соседку. Вторая соседка, Анна, бросилась на него с ножом, но не успела. Он убил Анну и ее 13-летнего сына. Я лежала на полу, лицом вниз, но больше выстрелов не услышала. Когда пришла в себя, Ахмеда уже не было. Только трупы.

Недалеко от комендатуры разместился полевой госпиталь Центра медицины катастроф. За месяц через госпиталь прошло более 3000 человек. По словам Назаровой, в сравнении с прошлой войной раненых значительно меньше. Например, из 280 человек, поступивших в госпиталь 1 марта, раненых было всего 20.

– Основные заболевания связаны с неполноценным питанием и переохлаждением, – объясняет главврач. – Много простуженных, с воспалениями, травмами. Есть и инфекционные больные, но их немного. Мы ожидали вспышек эпидемий гепатита, сальмонеллеза, дизентерии, но пока обошлось.

Возле здания бывшей мэрии города разместилась военная комендатура. Военный комендант Грозного Василий Приземлин соглашается поговорить со мной.

Генерал рассказывает, что в городе сейчас проживает 15 тыс. человек. Основная часть населения – в Старых Промыслах. Но пока что доступ в Грозный запрещен.

– Город закрыт, так как людям находиться здесь еще опасно, – объясняет Приземлин. – Мы разминировали только 40 % территории. Обезврежено свыше 21 тыс. мин и фугасов, но весь жилой сектор до сих пор заминирован.

– А где живут грозненцы, которые остались без крыши над головой?

– Ищем уцелевшие дома и временно размещаем в них людей.

– Есть ли еще люди в подвалах?

– Нет, мы проверили почти все подвальные помещения. Раненых и больных отвезли в госпиталь Центра медицины катастроф. Но на всякий случай развешиваем объявления, в которых просим сообщать нам о людях, которые еще могут находиться в подвалах.

Даже когда я попала на военную базу в Ханкалу, все время приходилось с кем-то воевать. Это было ужасно – понимать, что где-то что-то происходит, а тебе надо тратить все силы на то, чтобы уболтать какого-то товарища в погонах. Как-то я не смогла улететь военным бортом – начальник пресс-службы Геннадий Алехин, взявший с собой 13 журналистов, прямо на взлетке сообщил, что меня не берет. Летели в Комсомольское, там шли бои, и это был первый вылет для журналистов.

– Вы же обещали меня взять, – бормотала я, едва не давясь слезами.

– Возьми ее, Ген, – пришел на помощь коллега Женя Кириченко. – Нас же 13 – плохая примета!

– А у меня другая плохая примета, – ответил Алехин. – я баб с собой не беру.

Не думаю, что это было из вредности. Возможно, он делал это из благих побуждений – чтобы уберечь меня. Но еще очень долго я не могла простить этому офицеру его слов. Они тогда улетели, а я осталась одна на взлетном поле.

Пришлось искать выходы. В тот день на взлетке я познакомилась со штурманом, вертолет которого вез в Комсомольское спецназ. Летчики взяли меня с собой при условии, что борт я не покину, только посмотрю из иллюминатора, что происходит. Это был отчаянный поступок. И эта поездка мало что мне дала, кроме ощущения страха. Правда, на обратном пути я поговорила с ранеными спецназовцами, которых увозили в госпиталь, и с одним солдатом, который несколько дней был в плену у боевиков Гелаева – они держали его в подвале дома, из которого отстреливались. Парень был напуган, но вспомнил интересные факты, которые я использовала в статье. К сожалению, написать про этот свой полет подробно я тогда не могла – за нарушение правил аккредитации могли выдворить из Ханкалы, да и знакомым летчикам не поздоровилось бы.

По-настоящему я увидела Комсомольское только через несколько дней – Алехин уехал в Ростов, и я попала на борт, летящий в осажденное село.

Бои за Комсомольское идут уже две недели. Никаких шансов его удержать у боевиков нет, да они на это и не рассчитывают. Но их командир Руслан Гелаев даже не вывез отсюда свою мать, жену и двух сестер, спрятав их от бомбежек в подвале. На что именно надеялся Гелаев, рассказал его 20-летний племянник Рахимбек, попавший в плен к федералам.

Его дядя и находившийся здесь же, в Комсомольском, полевой командир Арби Бараев еще до начала боев за село обратились ко всем чеченцам с просьбой прислать на помощь по 10–15 человек от каждого из двухсот чеченских тейпов. Кроме того, они рассчитывали на Хаттаба, который в это время прорывался из Аргунского ущелья. Но того, как известно, ценой собственных жизней остановили российские десантники, а добровольцев от тейпов завербовать не удалось. Даже жители Комсомольского накануне прихода гелаевцев бросили свои дома и ушли в Урус-Мартан.

Зато у гелаевцев открылось второе дыхание. Два дня назад они удерживали лишь с десяток домов на юго-восточной окраине села: казалось, еще немного, и все закончится. И. о. командующего федеральной группировкой генерал-лейтенант Николай Баранов успел даже объявить офицерам благодарность за освобождение села и поставил новую задачу: найти Гелаева и всех его сестер. В селе его искали даже с собаками, но он объявился сам. Его выбитые из села боевики пошли в контратаку, заняли несколько домов, в том числе наблюдательный пункт федералов в полуразрушенной школе, и опять расширили сферу влияния.

– У них тут как? – объясняет один полковник. – В каждом из 500 домов двухъярусный подвал. Вход в него тщательно замаскирован. В нижнем ярусе боевики отсиживаются во время артобстрелов и бомбежек. Но стоит войти пехоте, как они выползают и открывают огонь. Мы в лобовые атаки предпочитаем не ходить, иначе потерь потом не сосчитаешь. Отступаем, значит, и в дело опять вступает артиллерия. Так вот постепенно и вытеснили их.

– А как же они прорвались обратно, если село блокировано со всех сторон? – спрашиваю я.

– Ну мы же не можем поставить бойцов на каждом метре. Несколько дней был плотный туман. Вон видите, за селом поле и овраги? Там боевики и отлеживались под снегом. А ночью уходили в лес и дальше – на горные склоны. Там тоже лес. Я думаю, что и сам Гелаев с семьей так же ушел.

Он всегда ускользает. Но как потом выясняется, всегда остается где-то поблизости. Вон из расположенной рядом лесополосы раздаются автоматные очереди – это группа его боевиков пытается помочь тем, кто остался в окружении. Сколько их там, никто толком не знает: называют цифры от нескольких десятков до нескольких сотен. А ведь сотен семь боевики уже потеряли. Но не уходят.

– А знаешь почему? – спрашивает меня один боец. – Им жрать нечего!

– Почему вы так считаете?

– Да я сам видел, когда они меня в плен взяли.

В начале марта один из прорывавшихся к селу отрядов, который вел лично Гелаев, нарвался на сопке на взвод гранатометчиков 503-го Владикавказского полка. 40 моджахедов были уничтожены сразу, но остальным удалось зайти с тыла и накрыть взвод из минометов. 17 человек погибли, еще четверо попали в плен. Среди них и мой собеседник. Ему, к счастью, удалось сбежать.