Деннис Смит - Пожарная команда № 82
Пэт искренне расстроена; и меня это удивляет — раньше она никогда открыто не выражала своего беспокойства. Жена каждого пожарного тревожится о своем муже, но до сих пор Пэт держала себя в руках. Ее лицо морщится, годами подавляемая тревога готова вырваться наружу. Надо переубедить, успокоить жену. Но что я могу сказать, чтобы развеять ее страхи? Сколько еще лет? Никогда не задумывался над этим. Может, действительно наступило время перебираться в чистый район с хорошо обеспеченным белым населением, где ложные тревоги происходят лишь по вине приезжих европейцев, по ошибке принимающих коробку пожарного сигнала за почтовый ящик? Где нет заброшенных зданий или брошенных автомобилей, которые так удобно поджечь. Сколько лет? Почему я остаюсь работать в Южном Бронксе — из чувства некоего абстрактного морального долга, потому что считаю, что бедных надо защищать от огня и что защищать их —моя обязанность? Ведь пожары, как преступления и болезни, больше всего угрожают беднякам. Что же я, воюю со злом или просто делаю свою работу?
Наклоняюсь над столом и беру жену за руку.
— Послушай, малышка, — говорю я, — перестань тревожиться. Я уже не раз говорил тебе: если пожарному суждено получить увечье или даже погибнуть, это с таким же успехом может произойти в Куинсе или Статен-Айленде, как и в Южном Бронксе. Ты права — иногда я возвращаюсь домой усталым. Но я еще молод. Мне все это по силам. Разве ты слышала когда-нибудь, чтобы я жаловался на свою работу?
— Я о другом, Деннис, — умоляюще говорит она, — я просто не понимаю, почему ты хочешь заниматься именно этим, когда можешь получить место учителя в средней школе рядом с домом. Ты мог бы работать там с девяти до трех. Рождество проводить дома, отдыхать целое лето. К тому же ты бы и зарабатывал больше. Но дело не в деньгах. Просто я не могу тебя понять.
Чувствую себя беспомощным, разоблаченным. Ведь мне действительно нечего сказать в свое оправдание, кроме того, что я люблю именно эту работу. Ставлю пустую чашку в раковину, подхожу к жене и сжимаю в ладонях ее милое лицо.
— Послушай, Пэт, — говорю я почти шепотом, — через каких-нибудь двенадцать лет я выйду на пенсию и буду получать половину теперешнего жалованья. Мне исполнится всего сорок два года, и мы сможем переселиться в какой-нибудь тихий университетский город в Новой Англии, или уедем в Ирландию, или вернемся в Нью-Йорк — куда душе угодно. Сможем жить в свое удовольствие, ни о чем не думать. Дети подрастут. Захотим — будем путешествовать, не захотим — не будем, у нас, по крайней мере, появится возможность выбирать, А пока — мне нравится мое дело. Оно доставляет мне удовлетворение и как рабочему и как человеку. Я могу приносить людям пользу.
Звонит телефон. Это Арти Мэррит, живущий в десяти милях от нас. Он хочет, чтобы я подбросил его на работу. У него сломался автомобиль. Уже половина четвертого, пора ехать. На прощанье целую Пэт. Понимаю, что объяснение не успокоило ее. Но здравый смысл побеждает — я вижу это по ее глазам, — и вопрос о моей работе в пожарной команде № 82 остается висеть в воздухе.
■
Завтра пасха. У меня выходной, и я проведу его дома вместе с Пэт и мальчиками. К нам в гости приедут брат с семьей и мама. Брат станет рассказывать об умственно отсталых детях, которых он учит читать и писать, и мы будем ругать наших собственных детей за то, что они так шумят. Я буду рассказывать о пожарах и пожарных, а мама — об успехах и неудачах моих одноклассников и сверстников. Мы будем смеяться и петь песни вместе с детьми. Малыши начнут хватать струны моей гитары, и пение прервется. Мы наедимся до отвала, а потом дети станут уговаривать меня сыграть на волынке, и я буду отказываться, ссылаясь на усталость и набитый живот. Когда уберут со стола, аккуратно завернут в целлофан остатки окорока и умолкнет отвратительное завывание посудомойки, мы сядем у камина вместе с женщинами, станем потягивать бренди, грызть орехи и бросать скорлупу в огонь. Славный будет день.
Сейчас 8 утра, я только что переехал через мост Джорджа Вашингтона. Транспорт на автостраде Бронкс-экспрессвэй движется медленно. День выдался холодный, я вижу, как выхлопные газы впереди идущих машин поднимаются над землей и смрадный туман становится еще гуще.
Проезжая по Хоум-стрит, замечаю, что одна из верхних механических дверей нашего депо все еще сломана и по-прежнему полуоткрыта. Эта дверь неисправна вот уже две недели, а наш официальный запрос о починке все пересылается из одного департамента в другой. По радио только что передали прогноз погоды: сегодня один из самых холодных апрельских дней в истории Америки, а дверь прикрыта лишь тонким куском брезента. Ставлю автомобиль и направляюсь в депо — хорошо бы организовать сидячую забастовку. Я уже звонил в профсоюз, и в свою очередь начальники команды справлялись о судьбе нашего запроса. Но и от администрации, и от профсоюза получен один и тот же стандартный ответ: «Вопрос рассматривается». Они будут рассматривать вопрос, а у нас пока будут отмерзать задницы. Надо бы объявить забастовку до тех пор, пока городские власти не примут меры. Хороший профсоюз не удовлетворился бы таким ответом и потребовал бы перевода людей в теплое помещение. Не поднимай шума, говорю я себе, не то загонят тебя куда-нибудь на самую окраину Статен-Айленда. Поступит приказ: «Пожарного первой категории Денниса Е. Смита перевести из пожарной команды № 82 в пожарную команду № 400». И тогда на дорогу до работы у тебя будет уходить три часа в одну сторону. Нет, не поднимай шума, повторяю я про себя. Лучше напяль еще один свитер.
Двадцать минут десятого. Иду в кухню выпить кофе. Здесь, как всегда, в центре внимания Чарли Маккарти. Он рассказывает о своих похождениях прошлой ночью на Вестчестер-авеню. Ребята с чашками в руках сгрудились вокруг него, и Чарли разливается соловьем: «И вот под конец занесло меня в один кабак где-то возле 174-й улицы. За стойкой — красотка. Чуть ли не в чем мать родила. Буфера что надо, но фальшивые. Расчет на дураков. Ясно? Я, значит, принимаю стаканчик виски, а сам оглядываюсь по сторонам. Вокруг полно хорошеньких пуэрториканочек, но каждая — со своим ухажером. Так что остается краля за стойкой. Только я на нее уставился, появляются трое. И дураку ясно: полицейские — спортивные пиджачки, начищенные ботиночки и все такое прочее. Один подходит к стойке, облокачивается и начинает разглядывать кабак, словно он здесь хозяин. Пиджак расстегнут, рука на поясе, и кобуру видно. Ну, думаю, и дерьмо же ты. Не стал с ним связываться и смотался домой».
Ребята ухмыляются, но хохота не слышно. Билли-о бросает газету на стол и говорит:
— И это все, Чарли?
Чарли стоит спиной к стене, словно готовится отразить нападение.
— Не помню, — отвечает он. — К сожалению, я оставил свои заметки в шкафу.
— Ну так сходи загляни в них, — говорит Билли, — потому как твоя история остроумием не блещет.
— Подумаешь какой профессор остроумия нашелся, — обрывает Чарли.
— Я, может, и не самый остроумный человек на земле, — говорит Билли-о, — но уж тебя-то я знаю как облупленного и россказни твои могу оценить по достоинству. За эту историю ты получаешь кол. Не больше.
— Да что ты понимаешь, Билли? Ты хорошей шутки в глаза никогда не видел, а увидишь — не узнаешь. Ну, ладно, время девять тридцать. Тащи наверх свою «Нью-Йорк таймс», сможешь подтереть ею пол.
Раздается проверочный сигнал. Одиннадцать звонков, потом еще одиннадцать. Время для уборки помещения. Мы все дали согласие поработать сегодня сверхурочно. Решили оставить депо в чистоте для тех, кто завтра будет здесь разговляться. Если мы сегодня поработаем на совесть, на долю завтрашнего караула останется не слишком много дел. Нехорошо заставлять людей драить полы в светлое пасхальное воскресенье.
Разбиваемся на группы — у каждого свои обязанности. Билли-о идет в раздевалку, я беру метлу и направляюсь к лестнице, ведущей в подвал. Выходя слышу, как Чарли, взгромождая стулья на столы, ворчит:
— Неудивительно, что он не может понять хорошую шутку, — у читателей «Нью-Йорк таймс» не бывает чувства юмора.
Спускаясь по лестнице, усмехаюсь про себя.
В подвале нашего депо стоят большой биллиард, маленький биллиард-карамболь и стол для пинг-понга. Мы купили их на свои деньги, но поиграть удается не так уж часто, мне во всяком случае. Только начнешь партию в биллиард или в пинг-понг — раздается сигнал пожарной тревоги. А когда возвращаемся с пожара, мне уже не до игры. Но некоторых наших ребят не так-то легко вывести из равновесия, и от пожара до пожара они торчат в этом сыром, грязном подвале. Я же провожу свободное время в кухне — читаю журналы, смотрю телевизор или просто болтаю с пожарными из гаража.
Стою посреди подвала. Большую часть его занимают отопительный котел и бак с горючим. Здесь же стол, несколько деревянных скамеек, которыми мы разжились в соседней школе, и десятка три деревянных подпорок, их недавно поставили для укрепления потолка — балки перекрытия подгнили. Цементный пол весь в масляных пятнах, возле биллиардных столов усыпан раздавленными окурками. Начинаю подметать. Возле котла замечаю, что решетка слива сдвинута и в полу — дыра. Кто-то из ребят оправлялся прямо здесь, вместо того чтобы подняться наверх в уборную. Бросаю метлу, беру шланг, соединенный с водяной системой котла, и обмываю пол вокруг слива. Потом подталкиваю ногой решетку, прикрываю ею дыру в полу и тщательно промываю все это струей воды. Теперь здесь будет немного чище.
