Артем Боровик - Как я был солдатом американской армии
А память, соревнуясь с воображением, продолжает услужливо подбрасывать во все еще охваченный пожаром мозг новые поленья. Вспомнился плакат в столовой.
Но еще столетия назад сказано: враг не вне, а внутри каждого из нас. Потому — воюй с собой.
Враг — осколок, цепко сидящий во мне? Он прорезался. Но не вышел. Застрял в кости черепа.
Как все-таки легко живется, когда есть «внешний враг». Все свои грехи, проблемы, провалы, недочеты, диктатуру, репрессии, дефицит сахара, ложь, дефицит добра, маккартизм, застой, черствый хлеб в булочной, Сталина, инфляцию, скисшее молоко в магазине, падение жизненного уровня, «уотергейт», «рашидовгейт», обозленность людей в автобусе, зажим «гласности», дело Чурбанова, баснословные прибыли военно-промышленного комплекса, «ирангейт», дело полковника Норта, засекречивание, прослушивание телефонных разговоров, Сумгаит, расовые волнения, невыполнение плана, ввод войск в Афганистан, порушенные карьеры наиболее талантливых людей, рождественские бомбардировки Ханоя, провалы ЦРУ, антисемитизм, импотенцию, «двойку» по арифметике, убийство Кирова и Кеннеди, покрывшуюся мохом колбасу на прилавке, очереди, неудачи в космосе, скандал на кухне, анонимки, проблемы ветеранов, блат, пьянство, национальные проблемы в Прибалтике, тараканов в квартире, цинковые гробы, доставленные «черным тюльпаном», шовинизм, преждевременную смерть, общественный пессимизм, проституцию, аварию на атомной электростанции, Пиночета, массовое убийство детей, женщин и стариков в деревне Сонгми, взяточников на партконференции, третью мировую войну, запор, карточки на продукты, поражение на президентских выборах, фригидность любимой, проколотую шину, эпидемии, рок-концерт, ливень, убийство в подворотне, вонь из мусоропровода, кладбище нереализованных идей, аборты, травлю Пастернака, ведьм, уничтожение Якира и Тухачевского, наркоманию, бездарный роман, полет Руста, извержение вулкана, успех коллеги, грязные рубашки после химчистки, «дело врачей», неурожай, привод в милицию, избрание К. Черненко Генеральным секретарем, распятие Христа, «правый уклон», падение курса доллара, предательство — словом, как легко объяснить всю эту какофоническую порнографию нашего мира наличием «внутреннего» или «внешнего врага», происками зарубежных разведок, масонов, международной напряженностью и заговорами реакции.
Во время суда над уотергейтскими взломщиками их спросили:
— Кто вы по профессии?
Ответ последовал незамедлительно:
— Мы — антикоммунисты!
Во время суда над одним высокопоставленным московским жуликом ему, как мне рассказывали, был задан аналогичный вопрос. Он поднялся со скамьи и, подтянув штаны, истовым голосом праведника-правдолюбца-патриота-интернационалиста выкрикнул:
— Я борец за освобождение мирового рабочего класса от ига эксплуататоров. Я человек. Я совершал ошибки. Но помыслы мои были чисты!
Два разных эпизода, но суть одна: виноват «внешний враг»! В его роли может выступать что угодно и кто угодно: иной образ мышления, чужой стиль жизни, другая социально-экономическая система, целый народ — русские, американцы, евреи, арабы, негры и, конечно же, коллекционеры минералов.
— Но почему коллекционеры минералов?! — застучит кулаками по столу какой-нибудь специалист по обнаружению «врагов». — Почему они?!
— А почему американцы? Почему русские?
Мир меняется. К концу XX столетия проблемы и кризисы все чаще возникают не из-за провокаций «внешних врагов», а из-за того, что элементарная ссылка на их наличие позволяет иным правителям и окружающей их бюрократии засекречивать свою деятельность, выводить ее из-под контроля прессы, парламента и народа. Прием старый, как Земля. Бесконтрольность ведет к вседозволенности. Вседозволенность — к «уотергейту», «ирангейту». Или застою. А «уотергейтщики» и «застойщики» спешат объяснить все грехи свои «происками врага». «Внешний враг» — их лучший друг. Народ, журналисты, гласность — их злейшие враги. Демократия противопоказана коррумпированным королевичам. Но не королевствам. Если Никсон был вынужден уйти в отставку, а Чурбанов — сесть на скамью подсудимых, это значит, что демократия в этих случаях сработала.
Нет, не Вилли — причина наших бед, не он противник Советского Союза. Как, впрочем, и не «Иван» — угроза благополучию американцев.
…Устав от контрапункта мыслей и резкого перепада чувств, я сдвигаю каску на затылок и украдкой гляжу на Вилли. Не удержавшись, улыбаюсь. И улыбка моя, точно в зеркале, мигом отражается на его потном лице. Пять минут назад оно казалось зеленым от ненависти, но теперь-то ясно — от армейской косметики-камуфляжа.
Должен ли солдат размышлять?
На плацу установлены штук двадцать минометов. Разинув пасти, они тупо пялятся в небо. Солдаты группами выстраиваются напротив. Сержанты разбирают минометы. Каждой «тройке» предстоит сдать «зачет» — собрать и навести оружие, уложившись в 90 секунд.
Глядя на секундомеры, сержанты начинают яростно выкрикивать команды, а солдаты, хором повторяя их, — собирать минометы. Все это напоминает муравьиную суматоху. На плацу поднимается горячая пыль, сквозь которую едва пробивается солнце.
Спрашиваю сержанта, стоящего поблизости.
— Сколько лет вы в армии?
— 13 лет, сэр! — орет в ответ он.
У него сильный акцент.
— Вы из Мексики?
— Так точно, сэр!
— Почему вы так официальны? Я же не ваш начальник.
(Тут же искрой вспыхивает мысль: иной солдат начальства боится пуще смерти.)
— Я всегда так разговариваю, сэр! — выкрикивает он.
— Даже с женой?
— Нет, сэр! Не с женой!
— Когда вы попали в Америку?
— В 1971 году, сэр! Мой отец эмигрировал. Сам я был натурализован[16] три года назад.
— Почему вы пошли в армию США? Вы же мексиканец.
— Я хотел послужить стране, которая оказала мне и моей семье гостеприимство… Сэр!
— Вы часто вспоминаете Мексику?
— Да, то есть нет, сэр! То есть иногда, сэр!
Замечаю рядом улыбчивого офицера. Его лицо уже примелькалось. Куда бы я ни приехал, в какое подразделение ни направился, он уже там. Отзываю Билла Уолтона в сторону:
— Билл, я знаю, что в каждой армии свои правила, что даже американских журналистов вы не оставляете наедине с солдатами, но, как бы вам объяснить… Словом, этот сержант чувствует себя малость неловко, когда вон тот малый, — указываю на улыбчивого офицера, — фиксирует все мои вопросы и его ответы.
— Он здесь совершенно с другой целью. Он здесь… Так сказать… Ну а во-вторых, — Билл оглядывается по сторонам, словно в поисках ответа, — ему поручено следить, чтобы солдаты не позволяли себе в разговорах с тобой никаких антисоветских заявлений.
— Билл, даже если это произойдет, я не буду просить Москву нанести ядерный удар по Форг-Беннингу. А разговаривать с солдатами его присутствие мешает.
— Нет, нет, есть строгие правила, а правилам надо подчиняться.
Разговор этот, понятно, ничего не изменил. Разве что улыбчивый офицер стал еще более улыбчив.
Поскольку сегодня на нас каски старого образца, изобретенные когда-то беннинговским поваром, то сержанты разрешают их снять и остаться лишь в пластиковых подшлемниках. Современные каски монолитны, и в жару они больше напоминают скороварки.
Постоянно раздается приказ пить воду из фляг. Это профилактика против перегрева и солнечного удара. Воду в солдат буквально вливают. Если в период Вьетнама ее мешали с солевыми растворами, то теперь от этого армия США отказалась. Считается, что соли оказывают вредное воздействие на организм, особенно на сердце, желудок и почки. Это противоречит точке зрения наших военных медиков. В Афганистане я глотал таблетки, которые, как предполагалось, компенсировали потерю важных солей, вымываемых из организма в условиях жаркого климата и сильных физических перегрузок.
У сержанта Коуэлла редкая нашивка — «Си-ай-би», свидетельствующая о том, что ее владелец принимал участие в боевых действиях. Иногда ее дают людям, находившимся в зоне боев не менее шестидесяти дней.
Сержант Коуэлл участвовал во вторжении США на Гренаду. Он называет это именно так — вторжение:
— Я служил в Форт-Брагге в 82-й дивизии.[17] У нас были учения. Вдруг объявили тревогу. Не придал ей значения. Тревоги — дело обычное. Поднялись на самолетах в воздух. Для тренировочного десантирования мы обычно летали во Флориду: там нас и сбрасывали. Я еще обрадовался… Водички хотите?
Коуэлл показывает мне зубы. Оказывается, это улыбка: она горбатит нос, оттягивает его кончик вниз. Сержанту, должно быть, очень больно улыбаться: багровое от солнца лицо шелушится, кожа натянута, словно резина надутого до предела воздушного шарика. Он поворачивается на секунду ко мне боком, что-то кричит солдатам. На рукаве под шевронами желтеет горизонтальная планка: запутаешься от обилия знаков различия. Штудировал их перед поездкой. И все равно — чуть ли не каждый час открываю для себя новые.
