Аркадий Бабченко - Война и мир (по принуждению)

Говорил он долго, со всеми подробностями. Когда он выпрыгнул из кузова, успел лишь спросить:

— Зовут-то тебя как?

Он называет имя.

Мнение о ямадаевцах я изменил. Это не армия, это семья. Отношения типа «эй, ты, полудурок, иди сюда» здесь немыслимы. Остались только те, кто не ушел к Кадырову. Все воюют великолепно, хотя и много молодых, для которых это был первый бой. Подрастерялись чуть-чуть, но все равно — по ним танками долбят, а они вперед прут.

В батальоне не только чеченцы. Есть калмыки, кумыки, русские и даже грузины. Переводчики.

Русских трое. Один из них «Снег». Это позывной. Снег — прикомандированный офицер ГРУ. Прислали его из Москвы на должность советника, чтобы пресечь все разговоры о том, что «Восток» является личной бандой Ямадаева. Теперь это вроде как полноценное подразделение Минобороны. Снегу в батальоне тяжело. Начальник ты, не начальник, из Москвы, не из Москвы, советник, не советник — все строится только на личном авторитете. Ему приходится добиваться этого авторитета. В селе он шел в полный рост, не пригибаясь и не ложась под огнем. И пленного допрашивал так же — стоя. Тот заговорил.

В Земо-Никози группа Снега вошла первой. А вышла последней. И вывела за собой пехоту — около роты.

Посреди ночи пленные начинают орать. Руки связали им слишком туго, боль от этого дикая и терпеть они больше не могут. Это серьезно, если доступ крови перекрыть надолго, то может начаться гангрена. Кто-то из чеченцев говорит, чтоб они заткнулись. Андрей Кузьминов подходит и все же развязывает их — никуда не денутся, часовой с автоматом рядом. Пленные начинают стонать. От холода их колотит. Кузьминов дает им свой свитер и пачку сигарет. На шум собирается человек пять. Начинается импровизированная комедия с допросом, который Андрей же и проводит. Разговаривает, как с детьми. Но цепочку выстраивает грамотно. Включаю диктофон:

— Резервистом когда ты стал? Когда тебе дали эти жетоны?

— Знаю, жетоны, да…

— Кто тебе их дал?

— Саакашвили…

— Что, сам Саакашвили приехал?

— Я по-русски плохо.

— Сейчас я отдам тебя чеченам, ты не то что по-русски, по-чеченски заговоришь, братан. Оно тебе надо? Ну что, может, начнем говорить по-русски?

— Я не резервист.

— Как тебя зовут?

— Заза.

— А его?

— Тамаз.

— Заза, ну спроси Тамаза. Он же резервист?

Говорят по-грузински.

— Что он говорит?

— Он не умеет говорить русский.

— Ну, пусть говорит по-грузински, а ты переводи.

— Если резервист не идешь, Саакашвили четыре год дает. Турьма.

— А что вы должны делать? Приказ какой?

— Приказ кто дал? Он. Саакашвили.

— Сам? Или грузинский офицер, наверное, приехал?

— Да, да.

— Где он, этот грузинский офицер, Заза? Когда он приезжал?

— Прошлый год.

— С прошлого года резервисты?

— Да.

— И оружие вам выдали?

— Да.

— Ну и где ваше оружие, ребят?

— Там оставили. Не дома, там. Где был. Офицер.

— А офицер где живет?

— В городе.

— А как называется город?

— Ну, это… Гори, или как там, Терани (неразборчиво)… Там осталось. Он был, я не был резервист.

— А танки где, Заза?

— Он говорит, не было танков.

— Не было танков? А что же нас сегодня, горохом из трубочки обстреливали? У вас приказ какой был?

— Ну, как стройбат, такой войска примерно.

— А что строили?

— Ну, так, работали, лопата.

— Траншеи рыли?

— Окоп, да.

— А где рыли?

— Не знаю. Он резервист. Один неделя был. И назад. Он говорит, нету в американской форме. Никто в село не приезжает.

— Нет, ребят… Не хотите вы говорить. Слушай, Заза — мы же завтра вперед пойдем, да?

— Да.

— А ты думаешь, ты здесь останешься? Бока в «КамАЗе» отлеживать?

— Да.

— Нет, дорогой. Ты первым пойдешь. Наши солдатики завтра пойдут на штурм, а ты перед ними пойдешь. На первом танке. Будете нашими проводниками. Мы тебя привяжем к носу БМП, тебя и Тамаза, и вас свои же первыми и сожгут. Видел, как сегодня танк горел?

— Да, да.

— Вот завтра в таком же танке ты гореть будешь. Вот до рассвета несколько часов осталось, вот вам несколько часов и жить. Хочешь этого?

— Да!

— Правда, хочешь?

— Да! Хочу!

— Ну, завтра пойдем.

Понятно, что никто их никуда привязывать не будет. Представляю, какая была бы картина по всему миру: русские прикрываются щитом из заложников — мирных жителей.

Комедия начинается по новой: «Ну, так где танки, Заза?» — «Лопата Саакашвили дал». Все ржут вполголоса. Впрочем, мне надоедает:

— Оружие в селе есть?

— Да.

— Какое?

— Пулеметы, гранатометы, автоматы.

— Сколько?

— У резервистов.

— Завтра опять стрелять будут?

— Да.

— Где огневые точки? Окопы где?

— Нет окопов. Там деревья. На деревьях эта… стояли. Поселок.

— Откуда стреляли?

— Поселок.

— Резервистов сколько?

— Триста.

— И у всех оружие?

— Да.

— Мне кажется, ты врешь…

— Поселок. На деревья. Там.

Ладно, никакого толку здесь не будет. Снегу они и так уже рассказали все, что знали — а не знали они, похоже, ни черта, — и больше из них ничего не вытянешь. А Снег информацией делиться не будет. Он вообще к прессе настороженно относится.

Решаю все же попробовать поспать. Слышу, как пленных связывают обратно:

— Не туго?

— Нет.

— Точно нормально? А то смотри, без рук останешься.

— Нормально. Хорошо.

Тамаз осмелел настолько, что решается попросить водки — похмелье у него, видимо, дикое. На что ему отвечают, что он совсем уже обнаглел. Живой, иголки под ногти никто не загоняет, сигарет дали, свитер дали, так сиди и не рыпайся. Все-таки ваши по наc сегодня весь день долбили. И завтра еще будут.

Триста резервистов с гранатометами… Однако…

Грузинские танки стягиваются в село всю ночь. А под утро идут на нас. Свет прожекторов, дергаясь, ползет к перекрестку. На мосту какая-то сволочь стоит и машет им фонариком. Долбаные резервисты! Какую подляну затеяли!

Вскакиваю и бегу куда-то. Навстречу бегут ямадаевцы. Разворачиваюсь и бегу с ними. Кто-то залегает и занимает оборону. С автоматом. Бегу обратно. Броуновское движение нарастает. Оружия нет.

Первый танк, ревя всеми своими движками и гусеницами, поворачивается в нашу сторону.

Хватаю две «Мухи». Тут же бросаю. Нельзя мне, нельзя, я ж, блин, дитя света теперь, я не могу больше брать в руки оружие! Где Юра? Он может!

Второй и, кажется, третий танки ломят через сады прямо на штаб Ямадаева. Там все тихо. Залегли.

Между каналом и дорогой метров двадцать земли. Даже стрелять не надо. Подавят все гусеницами к чертям собачьим. За дорогу нельзя, там уже наверняка резервисты со своими гранатометами.

Залегаю в какой-то ямке. Рядом Артур с пулеметом. Лицо растерянное, но не в ужасе. Становится чуть полегче — все-таки пулемет, все-таки хоть что-то… хоть что-то…

Второй танк вылезает из садов, вползает на бровку и останавливается.

Никто не стреляет.

На перекрестке раздаются маты. Откидывается люк, кто-то спрыгивает на землю. К нему идет человек с фонариком. Русская речь.

— Танкисты?

— Да, да…

Обнимаются.

Свои.

Эти пять танков оказались из той, первой части колонны, которую вчера отрезали в селе. Это они обозначали себя из пулеметов, а наши светили им ракетами и выводили по рации. Первый вывел сержант Савранский. Остальные майор Виктор Баранов.

Село пустое, грузинская армия ушла, если кто и остался, то только резервисты в казармах, но и они не подают признаков жизни. Десантников тоже нет. Но где-то в селе еще гуляют пять наших БМП.

Баранов потом рассказывал:

— Крутились по полям. Наконец нашли колонну. Пристроились в хвост. Едем. Колонна вдруг останавливается, с головного танка спрыгивает командир и идет ко мне. Смотрю, а он в натовской форме. Даю команду навести на головной, сам вскидываю автомат и беру его на прицел. Он все понял. Стал на колени, автомат положил и крестится. Один танк я успеваю сжечь, а дальше — Герой Советского Союза посмертно. «Значит так, — говорю, — ты направо, я налево, и мы друг друга не видели».