Анна Ромашкина - Хостесс. История Бэйли Екатерины
Мимо прошла Рита.
Заметив меня со Шпиком, она вернулась и стала допытываться, что случилось. Я рассказала о предложении Санни, и она тут же понеслась домой за валерьянкой.
– Послушай, ну может, он не это имел в виду? Может, он погорячился просто? – высказывала она «спасительные» версии, вливая в меня щедрую порцию принесенного успокоительного.
– Может, и не имел, но мне как-то от таких слов все равно неприятно. Даже если завтра он перезвонит и скажет, что просто погорячился – мне легче не станет. Такие слова не забываются.
– Я понимаю. Но не расстраивайся, помиритесь еще! – бодро заверяла она.
Я не возражала, так как в тот момент мне хотелось одного: чтобы меня оставили в покое и перестали убеждать, что все еще будет хорошо.
Рита поохала еще немного и вскоре ушла домой.
– Безумно хочу напиться, – заявила я Шпику.
– Заходи после работы. Я буду дома, – просто ответил он.
Вечером, с трудом доработав оставшиеся часы, я направилась прямиком к нему.
Шпик, как обычно, сидел на любимой веранде, потягивая пиво из своего неизменного бокала и куря сигарету за сигаретой.
– Извини, что нагружаю тебя своими проблемами, но мне нужно поговорить с кем-то, кто достаточно сумасшедший, чтобы понять, – начала я, присев рядом и достав пиво из мини-холодильника, всегда стоявшего здесь же.
Шпик усмехнулся:
– Тогда ты – по адресу.
– Понимаешь, мне с некоторых пор жизнь надоела…, – начала я и запнулась, не зная как поточнее выразить свои чувства.
Шпик повел удивленно бровью, но ничего не сказал, давая мне возможность собраться с мыслями, чтобы продолжить.
– …Понимаешь, для меня этот брак – не просто штамп в паспорте. Можно сказать, что он – моя вера… Как кто-то верит в Бога, так я – верила в Любовь. В нашу любовь, – на пару секунд я остановилась, чтобы перевести дух и продолжить, но тут мой взгляд непроизвольно соскользнул на руки, где с удивлением обнаружилась бутылка пива, которую я давно уже достала из холодильника, но так пока и не открыла – я про нее просто забыла. – …Вот. А сегодня я окончательно потеряла свою веру. И я не знаю, зачем мне жить дальше… Знаешь, я постоянно думаю о том, что жизнь потеряла смысл, о… ну, сам понимаешь, – я имела в виду ни что иное, как самоубийство.
Кажется, мой разум в тот день окончательно помутился, и единственный выход, который мне виделся, был именно в этом – покончить с собой.
– Очень даже понимаю. Я тоже постоянно об этом думаю. С тех пор как стало ясно, что жене моей нужны только деньги, а сам я ей – по боку, то только и думаю, что все это можно решить очень просто, – тут он посмотрел мне прямо в глаза и очень серьезно продолжил. – А вот ты – молодая, и у тебя вся жизнь впереди. Да, я знаю, сейчас тебе так не кажется, но настанет момент, когда ты об этом уроде вспоминать будешь лишь с отвращением.
– Боюсь, до этого момента я не доживу, – невесело ухмыльнулась я. – Мне сейчас так хреново, что даже задумываться о завтрашнем дне неохота, – я тяжело вздохнула и принялась-таки за пиво, пока оно не стало совсем теплым. – … А у тебя, между прочим, дети есть – о них хотя бы подумай! – теперь уже я принялась отговаривать его от последнего шага. – Они же скучать по тебе будут!
– Дети уже взрослые. Я им давно не нужен, – возразил он тихо.
– Зря ты так. По себе знаю, как сильно я скучала бы по родителям, если бы, ни дай Бог, с ними что-то случилось.
– Может быть, – пожал он плечом и затянулся сигаретой. – Хотя, мне уже все равно.
Мы оба замолчали, задумавшись каждый о своем.
– …Я боюсь оставаться в доме один, – произнес Шпик, глядя куда-то вдаль. – Когда я был с женой, то чувствовал себя защищенным. А сейчас – нет. Поэтому я и пью так много. Чтобы заснуть.
– Да брось! Ты же драться умеешь, да и высокий, вон, какой! – засмеялась я.
– Ты не понимаешь, – возразил он и перевел взгляд на меня.
По его лицу я поняла, что дело тут не в темноте или ворах.
– Меня изнасиловали, когда мне было лет восемь.
– Как???!!! – не поверила я ушам.
– Я в больнице лежал – мне операцию на легком делали. Я был под наркозом, и не мог ни пошевелиться, ни крикнуть… Помню только, как какой-то козел меня насиловал, а ни лица его, ни примет не помню… Медсестра нашла меня утром. Я был без сознания, все лицо в сперме… И это – в католическом госпитале! – усмехнулся он сквозь слезы.
– Боже мой, мне так жаль! – я не знала, что на это сказать.
Описанное настолько ясно предстало перед глазами, что мне самой стало трудно дышать. В этот момент я почувствовала себя полной идиоткой: на его фоне мои собственные проблемы показались столь мелкими и глупыми, что мысли о самоубийстве на время вылетели из моей дурной головы.
– Раньше я был самым добрым, самым спокойным ребенком в семье, а после – меня как подменили: стал грубить, на неприятности нарываться; дрался со всеми подряд… Я до сих пор не могу спать один: мне постоянно кошмары снятся и кажется, что кто-то крадется, – рассказывал он, уже не сдерживая рыданий.
Утешая его, я и сама понемногу «оттаивала».
Так и просидели мы почти до утра, по очереди отговаривая друг друга от самоубийства. Именно тогда мы со Шпиком стали лучшими друзьями. Ведь мы оба находились в таком глубоком дерьме, выбраться из которого в одиночку было уже не под силу.
Как два утопающих, мы из последних сил тянули друг друга, не давая сорваться в пропасть отчаяния и умереть. В те сложные дни мы стали значить друг для друга намного больше, чем просто друзья – мы понимали . Так, как никто другой не смог бы понять. Так, как понимают боль товарища соседи по палате, только что перенесшие одинаковые операции и совершенно точно знающие, каково сейчас тому, кто рядом. Никому другому этого не понять, – только им.Санни перезвонил на следующий день, коротко извинившись за сказанное в запале.
Я вяло приняла извинение, так как его слова все еще безостановочно крутились в голове:
– Ты меня очень обидел, – сказала я тихо.
– Ты меня тоже. Ты же знаешь, как я занят, и все равно – прицепилась с этим письмом!
Из сказанного я сделала вывод, что никакому сенатору писать он не собирается, и дальше вести разговор об этом было бессмысленно. Мне стало ясно, что ему надоело возиться с бумагами, и что со временем мы перестали понимать друг друга. Поэтому я решила плюнуть на все и пустить дело с визой на самотек: сделают, так сделают, а нет – туда им и дорога. Ведь все равно моему мужу давно наплевать, приеду я или нет.
– Послушай, – начала я, предпринимая попытку расставить все точки над «И», – давай решим этот вопрос по-честному, как взрослые люди. Я понимаю, что ты устал возиться с документами. Я тоже устала. И если ты больше не хочешь, чтобы я приезжала, то прямо так и скажи – не тяни резину. Обещаю, что не стану закатывать истерик – ты меня знаешь.
– Это ты сейчас на что намекаешь? Развод просишь, что ли? – уточнил он хмуро.
– Я – ничего не прошу. Ты прекрасно знаешь, что развода я не хочу. Но и насильно держать тебя мне не хочется. Так что решение – за тобой. Если хочешь – давай разведемся. Ты только скажи, препятствовать я не буду.
– Я не хочу развода, – твердо ответил он. – Просто все это так затянулось… Я очень скучаю по тебе!
– Я тоже скучаю.
Мы попрощались.
С одной стороны, я была рада, что он отказался. С другой – мне вспоминались его предыдущие слова, тон, которым они были сказаны, интонации,… его поступки. Все это буквально вопило о том, что брак наш уже фактически окончен! В это было трудно поверить, но горькая правда заключается в том, что наши частые расставания оказались слишком сложным испытанием для него.
Да, для проверки чувств разлука могла бы дать хороший опыт. И если бы мы расстались на полгода, максимум на год, – это было бы отличной проверкой для нашей любви. Но ведь из трех лет, что мы пробыли вместе, действительно рядом мы были всего около года (учитывая то, что даже в Корее мы виделись не каждый день, именно так примерно и выходило!). Для нашего брака этого оказалось катастрофически мало.Глава 6
Я отработала на одеялах всего месяц, когда Ким «выпросил» меня у хозяина магазина обратно. Теперь он предлагал мне работать в баре шесть дней в неделю, и платить обещал аж шестьсот долларов в месяц плюс чаевые. Я согласилась, так как в магазине работы сейчас почти не было: первый ажиотаж прошел, и покупателей стало так мало, что моя помощь там была не нужна и не сегодня-завтра мне бы все равно предложили уволиться.
Частенько я оставалась ночевать у Шпика. Он спал на диване, а я – на кровати в спальне. Я сидела с ним рядом пока не заснет, гладя по голове и бормоча что-нибудь успокаивающее. Если я находилась в соседней комнате, Шпик мог спать часов шесть – семь, а если нет, то он просыпался буквально через час – два.
Я была хоть кому-то нужна, и это придавало мне силы жить дальше. Хотя, сказать, что я «излечилась» от суицидных мыслей полностью – не могу.
