Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 20. Золотые закаты
– Понимаешь, первобытный народ до изобретения всяческих рыболовных премудростей, несомненно, рыбу ловил руками. Слово «ловкий» идет оттуда, из пещерных времен, – философствовал Сашка – Александр Елецких, журналист в нашем воронежском отделении «Комсомолки».
Июньская жара этого лета ускорила проверку Сашкиных россказней.
– Ну что, едем?
– Хоть сейчас!
И мы поехали на речку Олым, мирно текущую в Дон по липецким землям.
А теперь дадим слово щедринскому премудрому пескарю. (Слово «пескарь» сегодня пишется с буквой «е» – дескать, живет на песке. Но великий сатирик названье рыбешки почему-то писал через «и» – пискарь.) Вот что старый пескарь говорил в назидание молодому, жалуясь на тысячи всяких опасностей, подстерегающих пескаря. «А человек? – что это за ехидное создание такое! Каких каверз он не выдумал, чтобы… пискаря… погублять! И невода, и сети, и верши, и норота, и, наконец, уду!.. Пуще всего берегись уды! – поучал умудренный жизнью пескарь, – потому, что хоть и глупейший это снаряд, да ведь с нами, пискарями, что глупее, то вернее».
Премудрый пескарь не мог перечислить всего, что выдумал человек, помимо всем известной уды. Вслед за ловлей руками стали бить рыбу, наверное, острогой – очень простое, надежное дело при наличии рыбы! Еще один древний снаряд, изобретенный, подобно луку, одновременно во многих местах земли, на Руси называется «мордой». Эта плетеная из хвороста снасть имеет на входе уходящую внутрь воронку – туда зайти просто, оттуда – нет. Снасть безотказная, но при нынешней «честности» человека применяется редко – всяк ловушку может опустошить. Таежница Агафья Лыкова этой помехи не знает и успешно ловит хариусов плетеной из красного тальника «мордой».
Древняя штука – сеть. Тут рыба либо запутывается, либо при ячее очень мелкой попадает в мотню («мешок») снасти под названием бредень. Ловят еще «пауком» – опускают в воду на жерди квадратное полотно сети и, время от времени вынимая этот снаряд, кое-что из воды достают. У нас на Усманке так ловили весной при мутной воде, а во Вьетнаме, я наблюдал, «пауками» громадных размеров промышляли серьезную рыбу.
Уда – снаряд тоже древний. В раскопках находят костяные крючки. На месте Старой Рязани я видел крючки, кованные кузнецами. Нынешняя удочка от древней в принципе не отличается – леска, крючок, поплавок, удилище. Но в то же время древняя удочка по сравнению с нынешней все равно что камера-обскура и современный фотографический аппарат – крючки невиданной прочности и остроты, леска – хочешь на пескаря, хочешь на пудовую рыбу, удилище – не ореховый и не бамбуковый стебель, а чудо нынешней химии: дугой согнется и не сломается.
Удочка – самый известный, самый распространенный рыболовный снаряд. Но, изучая повадки рыб, люди изобрели множество разных других ловушек, снастей и приемов. Ну, например, на Севере по первому льду охотятся с колотушкою на налимов. Рыбу хорошо видно. Стукнул по льду и – быстренько делай прорубь, забирай оглушенную рыбу. А летом в жару волосяной (из хвоста лошади) петлей мальчишками мы ловили разомлевших в теплой воде щурят. Древним самоловом щук можно считать жерлицу – рогатку с намотанной леской и живцом на крючке.
Некоторых животных используют на рыбалке. В Ленинградской области, помню, лесник, у которого я гостил, выпускал к пруду прирученную выдру, и она за три-четыре минуты ловила рыбы столько, что мы могли хорошо пообедать. В местах, где водятся прекрасные рыболовы-бакланы, их приучают служить человеку. Перетянув шею птицы веревочкой или резинкой, ее отпускают. Не в состоянии проглотить пойманную рыбу, баклан несет ее в лодку, приученный получать рыбу лишь после успешной работы…
Чаще всего попадаются голавли…
Все хитрости в охоте на рыбу перечислить немыслимо, но одна достойна вниманья особого – ловля сазанов на пуговицу. На конец лески рыбак укрепляет ниткой или резинкой кусочек подсолнечного жмыха. Рядом с этой приманкой еще на одном поводке болтается обычная пуговица, лучше всего металлическая, от солдатской шинели. Привлеченный запахом вкусной еды, сазан подплывает к жмыху и начинает его сосать. А пуговица на другом поводке, увлекаемая теченьем, стучит сазану по жабрам. Сазан это терпит какое-то время, но потом непременно пожелает узнать: что же это за штука ему мешает? Втягивает сазан пуговицу в рот, убеждается в ее несъедобности и, надо полагать, с отвращеньем выбрасывает изо рта. Если бы выплюнул – беды бы не было. Но сазан выбрасывает несъедобный предмет, приоткрыв жабры, и оказывается на кукане. Чем больше он рвется, тем крепче держит его самолов, придуманный, как считают, китайцами.
Тут и поставим точку в рассказе о всяких хитростях рыболовства. Вернемся к самому первобытному – ловле руками. Многие знают: можно поймать руками налима. В жаркие дни хладолюбивая рыба забивается в тень под кусты, под коряги, в береговые норы. Но в корягах эту речную родню трески поймать непросто. Перечитайте чеховский рассказ «Налим», и вы узнаете, как четверо мужиков, включая барина, под крики «за зебры его, за зебры!» упустили добычу. А как же Сашка «белую» резвую рыбу ловит руками?
Река Олым изнывала от июньской жары. По брюхо в воде стояли коровы. Пастух, забыв обо всем на свете, прямо в портках и линялой синей рубахе предавался купанью.
– Как вода?! – крикнул Сашка.
– Парное молоко! – отозвался пастух.
– Ну и начнем…
Широкий, но не глубокий Олым опушают кусты лозняка. Там, где кусты сочетаются с обрывистым берегом, и надо искать удачу. Голый Сашка, в зеленоватых трусах распластавшийся под кустами, походит на крокодила, плывущего под водой к жертве. Но крокодил тих, а Сашка бултыхает ногой. Из практики Сашка знает: рыбы, стоящей в холодке под кустами, не убегут, а уткнутся в обрывистый берег. Если есть в нем промоины, то и в них заберутся. Вот тут и можно их без всяких снастей – руками…
Но как дотянуться под коряги? Сашка терпеливо раздвигает подводную часть кустов, заныривает, пыхтит, что, как видно, ему помогает, и вдруг вполголоса говорит: «Есть!». Я вижу: в руке у него гнется серебристый, сильный голавль. Через минуту-другую над водой поднимается рука с целым пучком плотвичек.
Я не выдерживаю и тоже устремляюсь под тень кустов. И, поразительное дело, немедля из промоины в береге достаю с ладошку язя. Все было, как и рассказывал Сашка. Коснувшись рыбы рукой, надо цепко ее хватать. «Не ищи жабры – уйдет! Хватать надо, хватать!». Для хватания Сашка на безымянном пальце правой руки, было время, отращивал даже ноготь. И хватка у него моментальная. Опять улыбаясь, показал в кулаке пучок плотвичек, потом карася, голавля. У меня же реакции не хватает. Путаюсь в зарослях, и рыба от руки моей не «отходит чуть в сторону», как у Сашки, а спасается бегством. Все же азартное дело – нащупать в воде что-то живое. В какой-то момент упускаю крепко толкнувшую меня в подбородок большую рыбу. «Не огорчайся! – пыхтит наставник. – Наше дело: щупать, щупать и щупать!». С этими словами Сашка выхватывает еще одного средних размеров голавлика, и мы вылезаем на берег погреться и зализать раны, полученные в корягах. Сашка весь в кровавых царапинах. И я теперь понимаю, почему большая часть человечества предпочитает извлекать рыбу из воды не руками, а всякими хитроумными средствами, обретаясь на берегу.
Но Сашка верен первобытному способу. Отдохнув, он снова лезет в коряги, в процессе лова объясняя повадки рыб. «Плотва – дурра. Ее коснешься – только подвинется. Налим понимает, что его, скользкого, из коряг вытащить трудно, и забивается в них так, что не за что ухватить. Сазаны, когда их коснешься, почему-то частенько ложатся на бок. А караси норовят под пузом у тебя в песок закопаться. Тут я их очень даже свободно беру. Чаще всего почему-то попадаются голавли. Может быть, потому, что в Олыме – это главная рыба».
Сашка ловил голавлей весом более килограмма. Поймал однажды, если не врет, окуня в полтора килограмма. Налимы, жерех, язи и плотва – обычны при этой ловле. Но случались и неожиданности, способные напугать. «Однажды схватил ужака. И случай особый: полагая, что взял налима, вынул… ондатру».
Лазаем под кустами часа четыре. Любопытство уже притупилось. Пора бы, закусив, домой собираться, но Сашке хочется поразить меня какой-нибудь крупной рыбой. «Куда тут все подевалось?!» – кричит он сидящему в тени дерева пастуху. «Куда подевалось… – меланхолично отвечает пастух, не прерывая заплетанье кнута. – Вчера с электроудочкой проплывали…». Сашка, услышав это, художественно в несколько этажей матернулся. А когда садимся перекусить, рассказывает, какая это повсеместно ныне распространенная напасть для всего живого в воде – электроудочка. «Мы на двух полюсах. Я вот весь подранный, даю рыбе много шансов спастись. А там – надавил кнопку, все кругом мертвое: рыба, лягушки и даже козявки. Что делать?». Соглашаемся: надо об этой страшной «удочке» написать. Ну а дальше? Кто сегодня даст укорот потерявшему всякую совесть двуногому существу, овладевшему электричеством и всякими чудесами, позволяющими долететь даже к Марсу, но не щадящему ничего живого рядом с собой? Сашка опять трехэтажно ругнулся и позвал пастуха. «Возьми, отец, на уху. Килограмма четыре поймали. А ведь, бывало, за час тут ловил по ведру…».
