Юрий Мухин - Убийцы Сталина. Главная тайна XX века
— Что вы можете сказать по поводу этого заявления? — спросил следователь, когда заметил, что я более-менее пришел в себя.
— Все факты, изложенные здесь, имели место, можете даже их не проверять. Но эти ошибки я совершал по незнанию, недостатку опыта. Рисковал в интересах дела, брал на себя ответственность там, где другие предпочитали сидеть сложа руки. Утверждения о сознательном вредительстве, о связях с германской разведкой — дикая ложь.
— Вы по-прежнему считаете Петрова и Григорьева честными коммунистами?
— Да, считаю и не могу понять, что вынудило их подписать эту фальшивку…
Понимать-то я уже начал, прокручивая в памяти отдельные, ставшие сразу же понятными нотки отчуждения, холодности и натянутости, появившиеся у моих друзей сразу после того, как я получил назначение на ключевой пост в наркомате. И Петров, и Григорьев, пожалуй, были специалистами посильнее меня, но исповедовали философию «премудрых пескарей», подтрунивая подчас над моей инициативностью и жаждой быстрых изменений.
— Это хорошо, что вы не топите своих друзей, — сказал следователь после некоторого раздумья. — Так, увы, поступают далеко не все. Я, конечно, навел кое-какие справки о вас — они неплохие, человек вы неравнодушный, довольно способный. А вот о ваших друзьях — «честных коммунистах» отзываются плохо. Но и нас поймите, Иван Александрович, факты имели место, честность тех, кто обвиняет вас во вредительстве, сомнению вами не подвергается. Согласитесь: мы, чекисты, просто обязаны на все это прореагировать. Еще раз подумайте, все ли вы нам честно сказали. Понимаю, вам сейчас сложно, но и отчаиваться не надо — к определенному выводу мы пока не пришли, — сказал на прощанье следователь, протягивая руку».
Ничего с Бенедиктовым не случилось — через день он, к зависти Петрова и Григорьева, получил новое повышение. (Заметьте, с какой целью и зачем негодяи писали доносы.) Но смотрите: есть три доноса, причем таких, что и сам подозреваемый признает правоту изложенных в них фактов, а его не арестовывают и не судят. Почему? Потому что пригласили Бенедиктова в НКВД 13 ноября 1938 г., а Берия начал работать в НКВД еще в августе. Методы следствия стали меняться. Теперь самих по себе доносов было мало, теперь следователь уже проверял и самих доносчиков (один из них, как пишет Бенедиктов, даже сел за свои доносы). Следственный аппарат почувствовал твердую руку, да и не мог не почувствовать.
31 января 1939 г. Берия подписывает приказ о предании суду 13 сотрудников дорожно-транспортного отдела НКВД Московско-Киевской железной дороги за необоснованные аресты. 3 февраля 1939 г. приказом Берии суду предается начальник районного отдела НКВД Н.К. Сахарчук за преступные методы ведения следствия. 5 февраля приказом Берии арестована группа работников Особого отдела Балтийского флота за необоснованные аресты…
Эта работа велась непрерывно. 9 ноября 1939 г. Берия подписывает приказ «О недостатках в следственной работе органов НКВД», в котором требует освободить из-под стражи незаконно арестованных по всей стране и устанавливает строгий контроль за соблюдением всех уголовно-процессуальных норм.
Начался пересмотр дел, заведенных при Ежове. Характерно то, что эта огромная работа была поручена не прокуратуре или суду, а именно НКВД под руководством Берии. Только за 1939 г. было выпущено на свободу 330 тыс. человек, и пересмотр дел продолжался.
Вот случай, рассказанный П. Судоплатовым о комиссаре госбезопасности Ильине.
«В конце 1938 г. Берия направил его в Орел и Ростов для расследования дела о так называемых троцкистских диверсиях на железных дорогах. Считалось, что заговорщики проникли в ряды местных руководителей советских и партийных органов. Он вернулся в Москву, потрясенный примитивностью ложных обвинений, с которыми ему пришлось столкнуться, и доложил начальству: орловское и ростовское УНКВД попросту сфабриковали дела, с тем чтобы упрочить собственное положение и укрепить свою репутацию. После его представления дело было пересмотрено, а Ильин получил назначение на должность начальника третьего отдела Секретн-политического управления НКВД, что позволило ему добиться ареста двух важных осведомителей, снабжавших нас заведомо ложной информацией о якобы антисоветских настроениях среди ответственных работников.
Ильин вызвал осведомителей в Москву и приказал им представить подробные данные по делам двух подозреваемых. Получив их информацию, он убедился, что они за годы репрессий прекрасно научились искусству клеветы на тех, кого разрабатывали. Осведомителей-фальсификаторов арестовали и приговорили к десяти годам лагерей, а Ильин получил награду — знак «Почетный чекист».
Не забыл Берия и истинных убийц времен ежовского произвола. Вот генерал-полковник юстиции А.И. Муранов и просто полковник юстиции В.Е. Звягинцев написали книгу, в которой плачут о «безвинно» наказанных Берией своих коллегах — судьях тогдашних трибуналов. Вчитайтесь в то, что они пишут.
«Одним из таких судей и был И.С. Чижевский. Его арестовали 17 июня 1938 г. К тому времени Чижевский отдал правосудию два десятка лет. Работал в реввоентрибуналах Петроградского военного округа, Туркфронта, Каспвоенфлота. В 1926 г., после реорганизации системы военносудебных органов, был уволен из армии и стал народным судьей Ленинграда. В период нарастания массовых репрессий вновь призван на службу.
В трибунал ЛенВО пришел в самое мрачное время — в августе 37го. Включился в работу. Рассматривал контрреволюционные дела, выносил по ним и смертные приговоры. Трудно понять причину, но по большинству из этих дел Военная коллегия приговоры отменила.
…Одним из последних процессов под председательством Чижевского было дело начальника политотдела 16й стрелковой дивизии бригадного комиссара Идельсона. Согласно обвинительному заключению, он являлся злейшим врагом Советской власти — бундовцем и троцкистом.
В совещательной комнате Чижевский убедил народных заседателей в том, что дело следует возвратить на доследование. Они согласились и подписали определение.
Однако сразу после процесса один из них, политрук А. Фокеев, написал на имя начальника особого отдела Смирнова заявление, что Чижевский «не судил, а беседовал с врагом народа Идельсоном», а также предложил ему написать на имя прокурора заявление о том, как его сажали в карцер, сутками мучили на допросах, лишали сна и избивали.
Это заявление народного заседателя послужило непосредственным поводом для ареста Чижевского».
Обратите внимание — Чижевский помогает Идельсону выкрутиться: уговаривает членов трибунала не выносить приговор; учит Идельсона заявить прокурору, что его били на допросах. Ведь если бы Идельсона действительно били, то это было бы в протоколах заседания трибунала и ему не было бы нужды обращаться к прокурору. Чижевский сам, как судья, обязан был бы освободить Идельсона и сообщить прокурору о нарушении законности. Вы скажете: вот молодец Чижевский — добрый судья. А как же этот «добрый» судья вынес смертные приговоры по таким делам, по которым вышестоящие инстанции, даже просто просматривая приговоры этого Чижевского, не нашли причин казнить людей?
Муранов со Звягинцевым прикидываются дурачками — им «трудно понять причину».
Да причина аж кричит — Чижевский штамповал смертные приговоры невинным людям! А идельсонам помогал выкрутиться.
Вот этот Чижевский от Берии и получил решением Особого совещания 8 лет — максимум, что Берия мог.
Какие порядки завел в НКВД Лаврентий Павлович, я хотел бы показать на двух, казалось бы, очень мелких личных примерах.
Бывший министр строительного, дорожного и коммунального машиностроения СССР В.И. Чудин рассказал мне свою историю. Во времена Ежова у него был осужден отец, а в 1945 г. сам будущий министр окончил школу и уехал из родного Алтая в Москву поступать в МВТУ им. Баумана. Успешно сдал экзамены, но в списках принятых себя не увидел. В отделе кадров его направили к «куратору» НКВД в этом училище. «Куратор» сообщил, что сына сидящего в лагерях врага народа они принять в институт не могут. Парень вернулся домой, но неожиданно из заключения приехал его реабилитированный отец. Спустя несколько месяцев от «куратора» МВТУ пришло письмо с документами парня и сообщением, что по этим документам он может немедленно поступить в любой вуз СССР. И действительно, парня приняли в местный институт, хотя там уже началась зимняя экзаменационная сессия.
Министра и меня, людей с опытом работы в СССР образца 60–80х гг., поразили в этом случае не факт реабилитации и счастливый конец истории, а то, как действовал аппарат НКВД при Берии. Ведь «куратор» запросил справку об отце абитуриента, но там, где ему эту справку дали, это запомнили, и когда пришло решение о реабилитации, то не поленились сообщить эту новость «куратору», а тот не поленился собрать документы парня, подготовить письмо и отослать! С позиций наших с министром знаний работы госаппарата СССР от Хрущева до Горбачева это было уже немыслимо!
