Индустриализация (СИ) - Нестеров Вадим

Да, еще Бойтлер был автором первых советских учебников по рекламе.

Репрессии, как ни странно, пережил благополучно, после войны работал старшим преподавателем на физтехе МГУ и руководил студенческими велопробегами. В 1951 году его питомцами был установлен Всесоюзный вузовский рекорд по дальности и трудности перехода большой группой (маршрут: Москва — Минск — Киев — Одесса — Ялта — Симферополь — Харьков — Курск — Москва. Это 4050 км меньше чем за два месяца).

Но вернемся к Киршону.

Его фонтанирующая творческая активность привела к тому, что в своих литературных пристрастиях он определился гораздо раньше Фадеева – и в том же 1923 году Владимир Михайлович Киршон стал инициатором и создателем Ассоциации пролетарских писателей в Ростове-на-Дону.

Выглядел 21-летний начинающий литературный функционер в те годы примерно вот так.

А через несколько месяцев после создания в Ростовскую АПП вступил Владимир Петрович Ставский.

Владимир Кирш и Владимир Кирп встретились.

Почему Владимир Кирп?

Сейчас расскажу.

Еврейская фамилия у Ставского появилась не вследствие происхождения, как у полукровки Киршона.

Вообще-то Ставский был Кирпичников.

Владимир Петрович Кирпичников. Сын пензенского столяра, стопроцентный русский, взявший псевдоним в память о друге, спасшем ему жизнь и погибшем в Гражданскую. Как в песне, помните – «за себя и за того парня».

При всем сходстве биографий Владимир Ставский был человеком совсем другой породы, нежели Владимир Киршон.

Никаких «барчуковских» фотографий у него не было и быть не могло. Отец умер, когда сыну было всего несколько лет, и Володю с братом тянула мать, Мария Григорьевна, портниха. Как писал сам Ставский в автобиографии: «Жили мы в нужде. Насколько мы унижались, видно из того, что в летнее время сбор ягод и грибов в лесу давал серьезное подкрепление нашему бюджету».

Тем не менее Володя учился в бесплатном реальном училище, и учителя его хвалили. На стене бывшего реального училища в Пензе в советское время висела доска: «Здесь в 1911 — 1915 гг. учился Ставский (Кирпичников) Владимир Петрович, видный советский писатель и журналист». Как сейчас – не знаю.

Он успел закончить шесть классов, прежде чем хорошая жизнь закончилось. В 1915-м году умирает мать. Об учебе больше не может быть и речи, чтобы выжить, 15-летний сирота устраивается разнорабочим на строительство артиллерийского завода, позже крепкого подростка переводят в молотобойцы. В 1916—1917 годах Володя Кирпичников - рабочий писчебумажной фабрики купца П. В. Сергеева.

В отличие от немного легкомысленного фантазера Киршона, Ставский был очень жестким человеком. Оно и неудивительно – с его пройденной школой выживания и военной юностью. В 1918 году он вступает в ВКП (б) и уходит на фронт – тогда еще в Красную Гвардию.

В 18 лет он уже командир Рузаевского отряда по борьбе с контрреволюцией, со своими бойцами подавляет бунты в уездах. В конце мая 1918 года восстал Чехословацкий корпус в Пензе, и красный командир Кирпичников насмерть бьется с белочехами. Во время этой почти безнадежной зарубы и погиб настоящий Ставский, а краском Кирпичников был тяжело ранен.

После выздоровления – в РККА, на Восточном, Южном и Кавказском фронтах Гражданской войны, разведчик. «В. Кирпичников, несмотря на невероятно трудную обстановку, проявил беззаветную преданность Революции, храбрость и умение... и представил весьма ценные сведения о флоте и армии противника, рискуя жизнью на каждом шагу» - это из приказа Реввоенсовета Кавфронта о награждении Ставского золотыми часами. Часы он вскоре сдаст в фонд помощи голодающим.

Потом был особый отдел ВЧК фронта, в общем, жизнь сделала все, чтобы убедить Владимира Ставского – если враг не сдается, его уничтожают.

И это лучшее, что можно сделать с врагом.

Эту веру он пронесет через всю свою жизнь. Владимиру Ставскому можно предъявить множество претензий и счетов, но цельность его натуры – бесспорна. Он был словно удачно отлит из железа – цельный и однородный, ни каверны, ни раковины. Никогда этот чрезвычайно опасный человек не испытывал и тени сомнений в правоте дела Революции, и всегда точно знал, что нужно делать со всеми ее врагами.

В его сердце не было жалости, но была любовь.

Он очень любил книги. Только они были отдушиной в его незавидной, в общем-то, жизни. Только с книгой в руках он мог ненадолго выскользнуть из свинцовой жестоковыйной реальности в другой, лучший мир.

Именно поэтому он не остался в органах, хотя уговаривали, и уволился из ростовского ВЧК в конце 1922 года.

Владимир Ставский решил стать писателем.

Именно к этому времени и относится его первая фотокарточка, на которой В. Ставский (слева) снялся со своим другом Г. Туктановым.

Первое время после увольнения Ставский работал грузчиком и писал заметки в газеты и журналы. Надо сказать, что талант – пусть и небольшой – ему был отпущен, поэтому с 1923-го бывший краском Ставский «на литературной работе»: заведующий отделом рабкоров газеты «Трудовой Дон», затем редактор журнала «На подъеме». Партийную работу, разумеется, не бросал, с 1925 года – инструктор крайкома ВКП(б).

В 1924-м у него выходит первая книга – сборник очерков «Прошли».

Когда Киршон организовывает в Ростове-на-Дону РАПП, Владимир Ставский без раздумий вступает в Ассоциацию пролетарских писателей, а вскоре становится секретарем ростовского отделения. Как мне представляется – потому что среди этих пролетарских писателей Ставский был как бы не единственным потомственным пролетарием.

К приезду Фадеева он выглядел примерно вот так:

Приезд Фадеева сделал портрет ростовской писательской организации законченным. Александр сумел как-то уравновесить креативную неуемную фантазию Киршона и суровость литературного служения Ставского. Вообще, умение выдерживать баланс, гасить конфликты, оставаясь пусть не «своим», но приемлемым вариантом для множества противоборствующих группировок, всегда было одним из главных достоинств Александра Фадеева. Этот истово убежденный большевик, в отличие от большинства своих коллег, никогда не чурался компромиссов и дипломатии, и вскоре стал настоящим мастером создания системы сдержек и противовесов.

Впрочем, дележки власти в литературных кругах Ростова было по минимуму. Делить-то по большому счету было нечего, да и вообще, все эти дрязги и подсиживания – полная ерунда в сравнении с по-настоящему важными вещами.

Не забывайте, всем этим писателям и поэтам было двадцать с копейками лет. Творческие люди, добровольные служители Вечности, только что свалившие с плеч многолетнюю страшную войну. Ростов, жара, июль, солнце в зените, синева небес и жизнь бесконечна, «левый, левый, левый берег Дона», арбузы и домашнее вино.

Помните «Поэтов» Блока?

За городом вырос пустынный квартал

На почве болотной и зыбкой.

Там жили поэты, - и каждый встречал

Другого надменной улыбкой.

Напрасно и день светозарный вставал

Над этим печальным болотом;

Его обитатель свой день посвящал

Вину и усердным работам.

Когда напивались, то в дружбе клялись,

Болтали цинично и прямо.

Под утро их рвало. Потом, запершись,

Работали тупо и рьяно.

Потом вылезали из будок, как псы,

Смотрели, как море горело.

И золотом каждой прохожей косы

Пленялись со знанием дела…

Жизнь поэтов примерно одинакова во все эпохи и при любой географии. Ростов-на-Дону 1920-х вовсе не был исключением. Вот что вспоминал вышеупомянутый Павел Хрисанфович Максимов в своем очерке «Фадеев в Ростове»: