Анатолий Левандовский - Первый среди Равных

«…В Антуанском предместье собралась большая толпа вокруг афиши, озаглавленной «Анализ доктрины Бабёфа». Рядом та же афиша, но мелкого формата читалась какой-то женщиной, у которой она не без труда была отобрана нашим человеком…»

«…«Анализ доктрины Бабёфа» читается под аплодисменты слушателей, преимущественно рабочих; прокламация эта оживлённо обсуждалась в течение вчерашнего дня, новые экземпляры были вывешены сегодня ночью…»

«…В кафе распевают некую «Песнь предместий»; на рынках находят всё новые экземпляры «Анализа доктрины Бабёфа»…»

Имя Бабёфа с надеждой произносилось и в армии, а Полицейский легион, ведавший охраной Законодательного корпуса, был настолько распропагандирован агентами Равных, что в рядах его прямо говорилось о неизбежности и благодетельности государственного переворота.

В ответ на пропаганду бабувистов правительство пыталось оглушить народ контрпропагандой.

25 жерминаля (14 апреля) один из директоров, Ларевельер, составил прокламацию, которая была разослана по всей Франции. Заговорщики обвинялись в том, что они «хотят провести в жизнь ужасный кодекс 1793 года, осуществить раздел собственности, даже самых мелких хозяйств», и будут добиваться этого, «вновь воздвигнув эшафоты». Конечно же господин директор утверждал, что «дезорганизаторы» подкуплены «английским золотом».

В различных правительственных листовках, смешивая все термины и понятия, бабувистов величали то «анархистами», то «террористами», то «робеспьеристами», то «маратистами», то «прериалистами», а то и более общими понятиями, как «крайние» или «исключительные».

Вся эта путаница свидетельствовала о растерянности правительства и отсутствии у него чётких ориентиров.

Но вот что характерно: вместо того чтобы повредить Тайной директории, эта неуклюжая контрпропаганда принесла ей только пользу, популяризируя заговор в широких слоях народа и создавая новых приверженцев Равенства!..

Заговорщики знали: в самом правительстве отсутствует единство, и эта разобщённость директоров должна сыграть им на руку.

И правда, перед лицом угрожающих симптомов Директория не обнаружила сплоченности.

Сибарит Баррас, недавно воочию убедившийся в ярости и размахе вандемьерского мятежа роялистов и отнюдь не желавший терять свое огромное состояние, приобретённое за годы революции, явно кокетничал с патриотическими кругами и призывал щадить «заблуждающихся революционеров». Баррас возглавил внушительную группу бывших термидорианцев, в состав которой входили Фрерон, Тальен и Лежандр и которую Буонарроти окрестил «фальшивыми друзьями Равенства» или «воинствующими эгоистами». К этой «клике» был близок и директор Ребель, имевший репутацию «человека дела», опасавшийся в равной мере угрозы справа и слева и трепетавший перед роялистами не меньше, чем перед Равными. Все эти политики не проявляли склонности к экстренным мерам, предпочитая выжидать.

Однако Карно, подчинивший своей воле двух оставшихся директоров — Ларевельера и Летурнера, — с самого начала занял непримиримую позицию по отношению к «анархистам». Помимо своего обычного стремления к «порядку и дисциплине», помимо того, что программа Равных была ненавистна ему с чисто социальной точки зрения, немалую роль здесь играло и то обстоятельство, что этот бывший член робеспьеровского Комитета общественного спасения, некогда вместе с Неподкупным ответственный за «крайности» якобинского террора, всеми силами стремился избавиться от своего «предосудительного» прошлого, за которое его совсем недавно могли бы, подобно Бийо-Варенну и Колло д'Эрбуа, сослать в Гвиану, если бы не его реноме «организатора побед». Он знал, что демократы возлагали на него известные надежды; Лепелетье писал ему, что от него ждут восстановления конституции 1793 года; и это ещё больше подогревало его ярость.

Карно сумел убедить нерешительных и склонить правительство к жёсткому курсу. Утверждая, что следует не ждать, но действовать, он же подсказал и методы борьбы, предложив свалить в одну кучу «правых» и «левых» как мятежников, стремящихся к ниспровержению республики и реставрации монархии.

Опираясь на эту «доктрину Карно», Директория решила нанести удар первой.

Она дала отставку министру полиции, показавшемуся Карно слишком либеральным, и заменила его более «твёрдым» человеком.

Она вывела из Парижа ненадёжные воинские части.

Она выступила с обращением к Законодательному корпусу, в котором демократы квалифицировались как «враги республики, добивающиеся личного обогащения и восстановления тирании».

Законодатели поддержали инициативу.

27 жерминаля (16 апреля) оба Совета приняли декрет, живо напомнивший парижанам пресловутый «военный закон» Учредительного собрания: для всех, кто будет подстрекать к «восстановлению королевской власти или конституции 1793 года… или к грабежу и разделу собственности под именем аграрного закона», устанавливалась смертная казнь.

Так Директория завершила свою трансформацию: отныне борьба за демократическую конституцию приравнивалась к попытке восстановить монархию, как преступление, караемое смертью…

Однако директор Баррас, не убеждённый аргументами и действиями Карно, решил вести свою собственную игру.

30 жерминаля (19 апреля) Жермен явился на заседание Тайной директории и сообщил следующее.

Сегодня Баррас пригласил его к себе. Между ними состоялся весьма конфиденциальный разговор. Директор сначала думал вытянуть из своего собеседника истинные замыслы Равных, угрожал ему призраком роялизма и пытался переманить на свою сторону; затем, не преуспев во всём этом, вдруг перешёл на фамильярный тон и стал делать прозрачные намеки на то, что он вовсе не враг Равных и, при известных условиях, готов поддержать их деятельность. Жермен не стал допытываться до существа этих условий и покинул кабинет директора с ощущением, что Баррас крайне обеспокоен и стремится на всякий случай выгородить себя в глазах сторонников Бабёфа.

В поведении Барраса члены Тайной директории усмотрели примитивную провокацию.

Тем не менее рассказ Жермена обрадовал их: он был лучшим доказательством растущего значения Равных.

В какой мучительной борьбе, среди скольких споров, раздоров, прямых ссор, примирений и уточнений наливался жизненными соками и обрастал плотью Великий план Бабёфа!..

Но с каждым ушедшим днём, с каждой новой встречей приобретал он всё более ощутимые и зримые черты. Казалось, ещё усилие, один рывок — и всё: долгожданное произойдёт, неизбежное свершится, республика Равных — единственное справедливое учреждение на всей планете — станет явью.

Теперь Тайная директория собиралась ежедневно на разных конспиративных квартирах. Количество деловых бумаг её умножалось, и Бабёф даже завел специальную печать с эмблемой заговора и словами по ободку: ОБЩЕСТВЕННОЕ СПАСЕНИЕ.

Во время частых встреч выслушивали донесения агентов, составляли новые инструкции, обсуждали теоретические вопросы, связанные с характером грядущего общества, дискутировали о восстании.

Однажды — это было на стыке жерминаля и флореаля — автор Великого плана произнёс наконец слова, которых от него с нетерпением ждали:

— Пора подумать о главном. — И положил на стол мелко исписанный лист.

Это был «Акт о восстании».

Он видел, как всё произойдёт, — эта картина не раз вставала перед его взором.

Видел отчётливо и ясно, словно бы оно уже произошло, словно главное осталось позади…

…Рано утром в предместьях начинает звучать набат.

Его подхватывают тысячи колоколов.

Расторопные агенты давно на ногах; тут и там появляются знамёна с надписями:

И вот уже кругом полно народу.

На всех перекрёстках и площадях агенты громко читают «Акт о восстании».

Взводные разбивают людей на отряды, направляются в центры своих округов и соединяют силы повстанцев в три дивизии, возглавляемые заранее назначенными военачальниками.

Народная армия, поддержанная всем рабочим людом столицы, движется к Законодательному корпусу, к Исполнительной директории и Генеральному штабу. По дороге захватываются арсенал, национальное казначейство, почта и все оружейные, а также продовольственные магазины и склады.

Одновременно подняты Гренельский и Венсеннский военные лагеря.

На непредвиденный случай улицы забаррикадированы, а в верхних этажах домов дежурят добровольные дружины. При появлении войск, оставшихся верными Директории, баррикады встречают их огнём, а из окон домов дежурные поливают кипятком и купоросом.