Анатолий Левандовский - Первый среди Равных

Таких агентов было избрано всего пять.

Фиону поручили работать среди частей Дома Инвалидов, Жермену — в Полицейском легионе, Массе — в районе Сены, Ваннеку — среди войск в целом, Гризелю — в Гренельском лагере.

На Дарте и Жермена была возложена задача общего наблюдения за деятельностью революционных и военных агентов.

Агент 12-го округа Моруа писал:

«Женщины волнуются и намерены вмешаться в дело».

Верный своим принципам, Бабёф не забывал о подругах и сёстрах парижских санкюлотов.

Тайной директории удалось привлечь не одну группу энтузиасток Равенства. Помимо того, что, наподобие жены трибуна, они оказывали заговорщикам всевозможную помощь, некоторые из них стали прекрасными пропагандистами и вели успешную разъяснительную работу среди бедняков предместий и в кафе, где по вечерам собирались солдаты.

История сохранила славные имена пяти участниц «Заговора Равных»: Мари-Аделаида Ламбер, Софи Лапьер, Мари-Луиза Моннар, Жанна Бретон и Николь Мартен.

Под покровом ночной темноты, чутко улавливая интервалы в движении патрулей, смелые женщины умудрялись срывать со стен домов объявления правительства и заменяли их своими плакатами и афишами, а днём растолковывали любопытным смысл напечатанного.

Особенно преуспевала в этом отважная Мари Ламбер.

Хорошо удавалось ей и другое.

Завсегдатай демократического кафе «Китайских купален», энергичная и находчивая, она неутомимо вербовала сторонников Равных среди солдат Полицейского легиона и других частей, расквартированных в Париже, используя свежие номера газеты Бабёфа, а также брошюры и памфлеты Повстанческого комитета.

В том же кафе «Китайские купальни» красавица Софи Лапьер распевала революционные песни, и её глубокое контральто приводило в восторг благодарных слушателей, умножая с каждым вечером число противников Директории.

Так определилась общая структура организации. В центре находилась узкая, хорошо законспирированная руководящая группа, опиравшаяся на ограниченный круг проверенных годами борцов. Бабёф лично составил «список патриотов, способных командовать».

За ними шёл более широкий слой «сочувствующих», не посвящённых во все детали будущего восстания и будущего строя, но ненавидящих антинародную конституцию III года, презирающих двуличную политику Директории и готовых откликнуться на призыв бабувистского руководства.

И, наконец, следовали широкие массы обездоленных, санкюлотов революции, ремесленников и рабочих, которые были «целью и средством» всего движения.

Идейная подготовка «сочувствующих», чтобы они достигли уровня сознательных революционеров, и установление прочной связи с народом, который должен был стать главной силой восстания, заполнили собой вторую половину жерминаля IV года Республики.

Это горячее время стало кульминацией «Заговора Равных».

24 жерминаля (13 апреля), когда главные заговорщики обсуждали готовящуюся к печати брошюру «Следует ли подчиняться конституции 1795 года?», прибыл рапорт от Моруа.

Бабёф вскрыл пакет. Лицо его просветлело.

Агент 12-го округа Жюст Моруа был одним из наиболее энергичных проводников идей Тайной директории, близкий руководителям заговора ещё со времени общего заключения в Плесси. В состав доверенного ему района входили секции Пантеона, Финистера, Ботанического сада и Обсерватории. Всё это были весьма людные кварталы Парижа, и недаром секция Ботанического сада при режиме II года называлась секцией Санкюлотов: её население почти сплошь состояло из бедноты.

— С чем поздравить? — спросил Лепелетье.

— С маленькой, но важной победой. — Он ведь уже сообщал, что обнаружил две красильни, в одной — тридцать, в другой — восемьдесят рабочих. Все они оказались добрыми санкюлотами. Наши идеи впитывают как губки; только и мечтают о свержении нынешних правителей. Прошлый раз Моруа оставил им несколько листовок; сегодня их обсуждали, и, представьте, многие подопечные нашего агента обнаружили удивительное умение разобраться в обстановке. Моруа уверен, что они в полном составе пойдут за нами…

— Это всё? — спросил Дарте. — Пакет-то больно объёмист.

— Далеко не всё. Сегодня Моруа и его люди проверяли кожевенные мастерские. Их около двух десятков. В каждой от пятнадцати до пятидесяти рабочих. Все они, насколько можно понять при беглом разговоре, настроены не менее решительно…

— Я всегда считал, что пролетарии будут главной опорой Равенства, — сказал Буонарроти.

— Рабочий класс — самый ценный класс для общества, — подхватил Марешаль. — Моруа ли не знать людей труда: он, как всем вам известно, и сам вышел из их среды.

Тут появился Дидье с рапортом от Гилема, агента 5-го округа, в состав которого входили секции Нор, Бонди, Бон-Нувель и Бон-Консей.

— Новые успехи, — радостно сообщил он, едва переступив порог. Ему удалось найти ещё несколько мастерских… Он подружился с рабочими… Усердие и деловитость этих людей подают большие надежды…

— Постой, не спеши, — сказал Бабёф. — Сначала отдышись, а пока — дай-ка сюда это послание…

Да, это был приятный день… И сколько ещё было их в месяце жерминале!..

Даже по прошествии тридцати лет биограф Бабёфа не мог не удивляться редкой трудоспособности и энергии этого человека.

Первый среди Равных не только руководил Повстанческим комитетом, не только вёл всю переписку с революционными агентами, не только составлял главные документы организации, не только формулировал лозунги и призывы, не только целиком делал свою газету и давал основные материалы для «Просветителя народа».

Нет, сверх всего этого он ещё продолжал учиться и учил других.

Он изучал произведения Руссо и Морелли, перечитывал и конспектировал речи Робеспьера и Сен-Жюста, делал выписки из Макиавелли. И, постигая всё глубже идею равенства, он наставлял своих товарищей, предостерегал от ошибочных толкований.

Особенно памятен был спор Бабёфа с Антонелем.

Оппонент трибуна, допуская справедливость полного обобществления собственности, не верил в его возможность на практике.

— Вероятно, это не более чем красивая мечта, — говорил он. — Сейчас слишком поздно толковать о подобном. Самое большее, чего мы можем добиться, это приблизительное равенство, или, точнее говоря, терпимая степень неравенства…

Бабёф отвечал соратнику уверенно и спокойно, как опытный учитель нерадивому ученику:

— Слишком поздно, думаешь ты? Но почему же? Разве мысль о борьбе со злом возникает раньше, чем укрепляется зло? Разве не в наши дни, когда гангрена неравенства почти не оставила здоровых мест на теле человечества, самое время уничтожить болезнь и спасти больного? «Плоды земли принадлежат всем, а сама земля — никому». Эта истина, хорошо известная Руссо, ныне из игры ума немногих философов превратилась в достояние всего народа. Разве не следует отсюда, что теперь, и именно теперь, можно и должно добиться проведения её в жизнь? Наша Великая революция, друг Антонель, дала тысячи доказательств, что злоупотребления, пусть древние и укоренившиеся, отнюдь не неистребимы. Не будем же делать исключения для главного из них. Нет, Антонель, не может быть терпимой степени неравенства. Терпение угнетённых и неимущих давно иссякло. Не будем же увлекаться софизмами в ущерб истине, не станем мешать французам в обретении всеобщего счастья, наш долг — помочь им…

Во второй декаде жерминаля трибун начал подумывать о том, чтобы декларировать истину перед миллионной аудиторией.

В один из этих дней он сказал:

— Хватит иносказаний и намёков. Мы должны, наконец, объявить народу вполне отчётливо и ясно, к чему готовим его.

— А разве мы и теперь не делаем этого? — удивился Буонарроти. — Смотри, как заработали перьями все демократы: твой «Трибун народа» уже дал основные идеи повстанческой организации, Антонель вторит тебе в «Газете свободных людей». Это не говоря о наших ежедневных листовках и афишах!

— И в «Армейском курьере» нам удалось поставить своего человека, и в «Друге народа» Лебуа у нас свои люди, — добавил Лепелетье.

— И всё же этого мало, — в раздумье заметил Бабёф. — Пора, давно пора составить генеральное обращение к народу. Кто возьмётся за это?

— Я готов составить подобное обращение! — воскликнул Марешаль.

— Ну и прекрасно, — сказал Бабёф. — Ты это сделаешь лучше других, поэт. Стало быть, ближайшим вечером мы слушаем тебя.

Такова была предыстория «Манифеста Равных» Марешаля.

«Народ Франции!

В течение пятнадцати столетий ты жил рабом и, следовательно, был несчастен. Вот уже шесть лет, как ты, затаив дыхание, ждёшь независимости, счастья и равенства».