Терпеливая Россия. Записки о достоинствах и пороках русской нации - Николай Гаврилович Чернышевский
С первого же взгляда каждому, не помешанному в уме человеку видно, что во всех затруднениях и недостатках Соединенных Штатов главная причина, а в большей части даже единственная причина, – невольничество. Пока не поднимался вопрос о его уничтожении в плантаторских штатах, плантаторы в сношениях с другими гражданами умели держать себя благопристойно. Но дело переменилось с той поры, как они заметили, что свободные люди северных штатов увидели надобность позаботиться об уничтожении невольничества и в южных штатах, – позаботиться об этом не в интересе одних негров, а также и в собственном интересе и в интересе массы свободного белого населения южных штатов.
Поддерживая свои выгоды, противоположные выгодам массы белого населения самих южных штатов, плантаторы поняли, что спор решился бы очень скоро, если бы они стали ограничиваться одними законными средствами для своей защиты: масса белого населения южных штатов, находившаяся в глубоком невежестве, почувствовала бы надобность в образовании, когда люди северных штатов стали бы объяснять ей, что при невежестве будет она оставаться в зависимости от плантаторов, а зависимость эта держит ее в нищете, потому что свободный работник не может пользоваться благосостоянием, имея раба своим соперником в работе.
Таким образом плантаторы были принуждены прибегать к насильственным средствам, чтобы держать массу белого населения своих штатов в невежестве. Они стали запрещать газеты и популярные книги; они стали стеснять школьное преподавание в своих штатах. Невежество само по себе – дело не очень хорошее, но если люди остаются невеждами просто по обстоятельствам, это еще далеко не имеет на них такого дурного влияния, как то, когда они преднамеренно, искусственно удерживаются в невежестве чужим расчетом: натуральное (если можно так выразиться) невежество – зло ничтожное в сравнении с насильственным невежеством. Плантаторы стали предводителями грубых головорезов, которых по своему расчету сделали головорезами, и сами обратились в турецких пашей.
Но насильственное подавление всякой образованности, всякой самобытности, всякой честности в белых людях южных штатов было для плантаторов еще недостаточной гарантией существования. Свободные штаты имеют огромный перевес по населению, а союзная власть дается большинством на выборах. Плантаторам нужно было привлечь на свою сторону такое меньшинство в северных штатах, чтобы голоса этого северного меньшинства в соединении с голосами южных штатов составляли большинство.
Партия, порабощающая белое население в своих штатах, конечно, не могла найти честными средствами союзников себе в населении северных штатов, где каждый дорожит свободой, – надобно было употребить другие средства: коварство и подкуп.
* * *Вот источник всех злоупотреблений, о которых говорит Кэри. Огрубевшие в своих нравах, привыкшие к бесстыдным подкупам, ожесточенные опасениями за свое существование плантаторы посылали в сенат Союза и в палату представителей таких депутатов и сенаторов, которые были достойны своих доверителей. Вот источник отвратительных сцен в северо-американском конгрессе. Прочтите протоколы заседаний, вы увидите, что прибегали к ругательствам, хватались за палки, ножи и пистолеты всегда люди одной партии – плантаторской партии. Это натурально; и кажется, довольно ясно каждому, в чем может состоять единственное средство к очищению конгресса от отвратительных сцен, к очищению выборов от подкупов, к очищению правительства Соединенных Штатов от низких злоупотреблений. Как вы полагаете, в чем состоит оно? В том ли, чтобы свободные люди Соединенных Штатов, убедившись в несовместимости свободы с невольничеством, вырвали власть над Союзом у плантаторов, как теперь и решились они сделать? «Нет, – говорит Кэри, – нет, не то; вся беда от низкого тарифа, а спасение в протекционизме!»
Что за дичь! Надобно прибавить: и притом такая дичь, которая могла сложиться только в голове, организованной довольно слабо. Помешательству подвергаются иногда и умнейшие люди, но в самом бреду их бывает заметен след прежней логической силы. Пунктом сумасбродства бывает у них какая-нибудь живая, великая идея. Но помешаться на мысли, далеко не имеющей в себе первостепенного значения, может лишь человек довольно мелкого ума.
Если бы Кэри был человек гениальный, объяснить его мономанию можно было бы какими-нибудь личными его обстоятельствами. Но люди такого ума, как он, не бывают изобретательны: им не приходит в голову новых самобытных идей; они могут только перетолковывать чужие мысли, – прочтет что-нибудь, не поймет хорошенько и пошел писать в защиту непонятного, если не имеет претензии на оригинальность, или в опровержение непонятного, если имеет такую претензию. Кэри хочет быть оригинальным и поэтому вздумалось ему опровергать теорию ренты Рикардо, которой, по свойству подобных ему мыслителей, он и не понял хорошенько. Почему вздумалось ему трудиться над теорией ренты, объяснить не трудно: теория эта занимает очень важное место в системе политической экономии; она – один из самых коренных принципов этой науки. Не нужно никакой особенной изобретательности, чтобы увидеть важность этого предмета: она давно поясняется всеми экономистами.
Но неужели Кэри сам придумал давать такое громадное значение тарифному вопросу? Неужели он сам мог сообразить, что таможенные пошлины – краеугольный камень всей общественной жизни, что от хорошего тарифа происходят все экономические и человеческие блага, от дурного тарифа порождаются все «многоразличные недуги» общества? Нет, помилуйте! Куда же ему изобретать такие перестройки в науке. Выдвигать на первый план в системе воззрений идею, которой другие не придавали первостепенного значения – ведь это значит сообщать науке новое направление, – справедливое или ошибочное, но все-таки новое. А чтобы дать новое направление науке, на это требуется гениальный ум. У Кэри не оказывается не только гениальной, а даже и очень обыкновенной логической силы. Если он поставил верховным вопросом общественной жизни таможенный вопрос, то уже, конечно, не по своему изобретению, а по наслышке от других.
От кого же бы мог он об этом наслышаться? Вот тут-то и обрушивается грех великий на тех западных экономистов, по книжкам которых преподают нам мудрость наши знаменитые экономисты. Они ввели в беду своего товарища Кэри; это они завели моду убиваться больше всего о тарифе, сводить всю науку и всю национальную жизнь к таможенному вопросу.
Покайтесь! – сказали бы мы западным экономистам, если бы до них мог доходить голос русской литературы, столь преуспевающей в последнее время и столь сильно занимающей собой весь просвещенный мир (ведь наши экономисты уже председательствуют на статистических съездах Западной Европы; ведь корреспонденты французских
