Гаральд Граф - Моряки. Очерки из жизни морского офицера 1897‑1905 гг.
Японская молодежь увлекалась игрой в теннис, и нам тоже пришла удачная мысль попросить разрешение играть, что и было разрешено, и для этого предоставлены площадки во дворе одной школы, но до начала занятий. Потом же нам разрешил играть на своей площадке какой‑то местный меценат, у которого имелся отличный сад, да еще к тому же напротив нашего дома. Так что мы стали проводить там целые дни.
Так короталось время в плену, и все страшно тосковали по родине, откуда редко приходили вести. Писать разрешалось сколько угодно, также и получать письма, но каждое письмо тщательно переводилось на японский язык и прочитывалось начальством. Только после этого оно следовало по месту назначения. Уже не говоря о том, что путь до Петербурга письмо совершало с добрый месяц, но процедура перевода и цензурова‑ния занимала столько времени, что вести доходили не ранее двух с половиною месяцев. Как‑то мы получили подарки из России: образки от Императрицы Александры Федоровны, по куску кулича, превратившегося в камень за время долгого путешествия, немного табаку и сахару. Эти подарки нас очень растрогали, и японцы их выдавали самым добросовестным образом.
Каждое письмо с родины доставляло большое удовольствие не только получателю, но и другим, и все с жадностью расспрашивали, нет ли интересных вестей, и старались угадывать и читать между строк каждую незначительную фразу. Как‑то мы получили привет из далекой Либавы от наших друзей: четыре барышни снялись на одной фотографии и прислали по одной каждому из нас. Конечно, и мы сейчас же сделали то же самое и послали им. Эта фотография живо напомнила нашу жизнь в Либаве, с которой расстались всего семь – восемь месяцев, но казавшуюся такой далекой‑далекой.
Однажды мы наконец узнали, что мирный договор подписан. Война окончилась. Для нас кончался мучительный плен, безделье и оторванность. Подробности условий мира нам не были еще известны, но мы понимали, что они не могут быть приятными. Но в тот момент мы забывали о проигрыше войны и только и мечтали, как бы скорее вернуться на родину. С трудом удавалось сдерживать нетерпение, и все роптали на медленность эвакуации. Мир начал ощущаться и в Сендае: появились возвратившиеся с фронта войска. Город их встречал как победителей, очень торжественно: разукрашивался флагами и зеленью, толпы народа и учащихся стояли вдоль улиц. Настроение царило праздничное и приподнятое, и в эти дни нам было особенно тяжело показываться на улицах.
Однажды к нам пришел старик‑подполковник и передал приглашение от начальства местной дивизии на обед. Местный гарнизон, по случаю заключения мира, решил чествовать пленных офицеров, чтобы из врагов сделаться друзьями. Такое приглашение нас застало совершенно врасплох, и об отказе не могло быть и речи, так как это сочли бы за обиду. Скрепя сердцем наши офицеры приглашение приняли.
В назначенный день, около шести часов вечера, мы пришли в помещение местного штаба, где были расставлены столы и сервированы обедом. Нас любезно встречали старик‑генерал и целая толпа офицеров. Из них некоторые говорили, хотя и плохо, по‑английски, немецки, французски, и многие по‑русски, так что объяснялись мы легко.
Когда все собрались, генерал пригласил к столам, но как мы тщательно ни искали, на что бы сесть, ничего не нашли. Перспектива простоять весь обед, в особенности для стариков, показалась неприятною, да делать было нечего. Еда подавалась скромная, наполовину европейская, впрочем, вкусная. С обеих сторон вели разговоры старшие, а молодежь почтительно молчала, во всем замечалась строгая дисциплина и уважение к возрасту. Наши офицеры скоро начали скучать и посматривать, нельзя ли уйти по домам, так как стоять и слушать неинтересные разговоры надоело, тем более что пока ни одной рюмки вина не предложили. Когда обед окончился и подали фрукты, тогда разлили шампанское и начались тосты: первым говорил японский генерал и его речь переводил переводчик. Отвечал русский генерал, и его слова тоже переводились. Благодаря этому ушло много времени.
Надо отдать справедливость японцам, они очень щадили наше самолюбие и больных тем не касались. Все вертелось на том, что надо забыть прошлое и сделаться друзьями, как подобает соседям. Во всяком случае, этот обмен любезностями завершился вполне благополучно, и у нас не явилось повода на что‑либо обижаться. После шампанского подали кофе с коньяком и виски, и наши «зубры» успокоились. Это хоть немного компенсировало долгое стояние, но и пить коньяк стоя было малоприятно, и при первой же возможности все стали прощаться. Любезные хозяева нас не задерживали, и хотя настроение создалось дружественное, тем не менее до излияний не дошло. Мы расходились по домам с чувством полного уважения к японцам как народу с выдающимися качествами, но в то же время нам совершенно чуждому.
Через несколько дней после этого события пришло известие, что в Японию прибыла русская комиссия по эвакуации пленных, и мы воспрянули духом и стали укладывать чемоданы. Да не тут‑то было – ведь пленных насчитывалось много десятков тысяч, и всех сразу вывезти не представлялось никакой возможности. Комиссия совершенно справедливо решила, что надо вывозить по длительности сидения в плену: те, кто попали в плен раньше, и выедут раньше в Россию. Это означало, что моряки с нашей эскадры попадут в самую последнюю очередь, и, следовательно, нам предстояло еще ждать месяц, а то и больше.
Разочарование было огромное, особенно для семейных, так как, хотя мы в плену и сидели только седьмой месяц, а из России ушли год тому назад. Особенно нетерпеливые начали бомбардировать комиссию письмами, чтобы их, в виде исключения, отправили раньше, и для этого изобретали всякие «серьезные» причины, но из этого ничего не вышло. Очевидно, комиссия была завалена такого рода прошениями и решила не придавать им серьезного значения.
До нас очередь дошла в начале декабря. Нам объявили, что через неделю мы должны быть готовыми ехать в Иокогаму. От радости все ног под собою не чувствовали и принялись за укладку вещей. Все увлечение гейшами мигом прошло, только Е. еще упорствовал и продолжал убеждать Горо‑сан ехать с нами. После нескончаемых разговоров, «окончательных ответов» и перемен в результате было решено, что Е. поедет один, а затем вернется за нею.
За день до отъезда почитатели гейш устроили им прощальный вечер, который прошел очень оживленно. Обе стороны, несмотря на разлуку, пришли в отличное настроение. В последний раз гейши протанцевали свои танцы, спели песенки и сыграли на самсинах. Мы снабдили их адресами и просили писать и действительно через несколько месяцев получили письма с поклонами от всей компании. Перед расставанием даже перецеловались и дали слово опять приехать в Сендай проведать друзей. Тогда нам это казалось очень простым, но на самом деле, конечно, почти никакой надежды не было, что судьба нас забросит снова в этот город.
Пришлось устроить прощание и с японскими офицерами, под ведением которых мы находились в Сендае. Для них приготовили настоящий русский обед с пирогом и борщом. В конце концов мы им не могли не быть благодарны, потому что только от них лично зависело проявлять любезность и снисходительность или придирчивость и грубость. Оттого в некоторых лагерях отношения между пленными и японцами установились отвратительные, и русским пришлось терпеть много неприятного, у нас же, славу Богу, кроме незначительных недоразумений, никаких осложнений не произошло.
Правда, мы все же часто ворчали и поругивали наших «охранителей», но ведь это и понятно, так как на них лежала неблагодарная обязанность следить, чтобы пленные исполняли все правила, а для нас частенько это было скучным и надоедливым. Известно ведь, русский человек не любит жить по указке. Японцы же, наоборот, страшно педантичны, аккуратны и мелочны, так что неудивительно, что при такой разнице натур трудно столковаться. Теперь, когда плен оставался как воспоминание, естественно, все мелкие обиды сейчас же забылись, и мы с удовольствием потчевали и поили наших менторов, после чего они с трудом отправились домой. Даже фотографиями обменялись и вообще расстались большими друзьями.
Побывали и во всех магазинчиках, где накупили подарков своим близким: всяких лакированных коробочек, перламутровых изделий, альбомов, вазочек и вышивок. Простились с зубным врачом, который, наверное, на нас нажил целое состояние, так как от нечего делать мы лечили зубы. Это отнимало массу времени и поэтому в плену было самым подходящим занятием. Сами японцы любят ухаживать за зубами, и оттого у них и имеются хорошие врачи. Особенно искусно они это делали просто руками. Но так как, чтобы вытащить зуб, надо обладать сильными пальцами, то им предварительно приходилось долго тренироваться на колышках, вбиваемых в дырки толстой дубовой доски. К счастью, нам уже не было надобности испытывать на себе это замечательное искусство, и теперь наш японский врач имел все необходимые инструменты.
