Антон Антонов-Овсеенко - Большевики, 1917
Между тем ещё один, относящийся к обсуждаемому периоду частный случай требует краткого анализа: в том же номере «Известий», где помещено сообщение об освобождении Троцкого, говорится и о выходе на свободу ещё одного заключённого — известного своими монархическими и черносотенными убеждениям члена трёх Государственных дум, участника убийства Григория Распутина (хотя последнее и не было никогда официально доказано), одного из лидеров Союза русского народа В. М. Пуришкевича. Что может говорить как о высокой степени растерянности перед всем происходившим правительства Керенского, решившего освобождать «на всякий случай» представителей всех политических течений, так и о тонком расчёте, заключавшемся в том, чтобы выпустить на свободу одновременно с большевиками авторитетного и потенциально опасного для них политического противника, находящегося к тому же на прямо противоположной от большевиков стороне политического спектра. В пользу последней версии говорит то, что точно такой же логике сдержек и противовесов следовал А. Ф. Керенский в отношении состоявшегося в конце августа корниловского выступления: одинаково ненавидевший и боявшийся и большевиков, и практически непререкаемого авторитета в войсках боевого генерала Л. Г. Корнилова, Керенский пытался столкнуть между собой эти две мощные политические силы — очевидно, с целью последующего извлечения для себя политических же дивидендов в виде ореола «спасителя отчизны» и её законно избранной власти от одновременных покушений слева и справа. Попытка столкновения этих двух сил Керенскому фактически удалась, и хотя сам случай с выступлением Корнилова заслуживает отдельного рассмотрения, на его примере особенно ярко проявились отнюдь не способствовавшие стабилизации внутриполитической обстановки диктаторские замашки Керенского. Так, по свидетельству члена кабинета Ф. Ф. Кокошкина, приведённому в мемуарах П. Н. Милюкова, «А. Ф. Керенский заявил, что ему должны быть предоставлены, ввиду создавшегося положения, исключительные полномочия для борьбы с мятежом, равно как и право образовать кабинет по своему усмотрению. „Я, (Кокошкин) первым взял слово и заявил, что для меня не представляется возможным оставаться в составе Временного правительства при диктаторском характере власти его председателя“»[113].
При этом занятый исключительно политическими интригами Керенский был не в состоянии оценить масштабы продолжавшегося разложения государства, происходившего на всей территории бывшей Российской империи. Номер «Известий» от 3 октября 1917 г. так характеризовал происходившее: «Ежедневно газетные листы приносят длинную вереницу известий о погромах. Громят в городах и деревнях. Жгут, грабят и насилуют. Эти безобразные погромы возникают на почве неудовлетворённости широких народных масс своим положением: не пришёл мир так скоро, как его ждали; не стал дешевле хлеб; по-прежнему нет одежды, обуви, земледельческих орудий».
Вкупе все эти факторы повлияли на возникновение ещё одного значительного итога как июльского выступления, так и последовавшей за ним кампании по дискредитации большевиков — резкого увеличения их популярности. Причин, объясняющих это парадоксальное на первый взгляд явление, несколько.
Об одном мы уже говорили выше — это отсутствие заявленных в начале антибольшевистской кампании сколько-нибудь убедительных доказательств причастности Ленина к шпионажу в пользу Германии. В течение длительного времени заключения в «Крестах» большой группы большевиков Временное правительство в лице нового министра юстиции А. С. Зарудного (занявшего кресло ушедшего в отставку Переверзева) при очевидном содействии министра-председателя А. Ф. Керенского, а также Н. В. Некрасова и М. И. Терещенко оказывало давление на следствие, допуская постоянные утечки информации в прессу о якобы накапливавшихся с каждым днём доказательствах. При этом для общественности через прессу же демонстрировалась внешняя отстранённость Временного правительства от хода следствия.
В том же номере «Новой жизни» от 2 (15) августа, в котором опубликовано открытое письмо Троцкого министру юстиции, напечатан ответ А. С. Зарудного следующего содержания: «Л. Троцкий обратился не по адресу. Дело ведётся следственными властями, которые независимы от министра юстиции. Действия же следственных властей могут быть обжалованы только в Окружной суд. Я удивляюсь, что Л. Троцкий, старый революционер, требует от министра юстиции оказать давление на следственную власть». Действительно, Зарудный в то время повсюду демонстрировал незаинтересованность в оказании давления на следствие — в том числе и в разговоре с заключенными в «Крестах» большевиками, когда те потребовали предъявить обвинения или освободить их. По свидетельству Владимира Антонова-Овсеенко, «смысл пространного ответа Зарудного был краток: „Уважаю независимость суда и судей и не согласен оказывать на них давление“»[114]. Однако министр Зарудный проявил здесь удивительную «неосведомлённость» в том, что его собственный заместитель в министерстве юстиции был занят ходом следствия в не меньшей степени, чем будто бы не зависимый от министерства прокурор судебной палаты: «Новая жизнь» ещё 30 июля сообщала, что «ввиду того значения, которое придаётся процессу большевиков, в настоящее время за следствием наблюдает, кроме прокурора палаты Н. С. Каринстого, и товарищ министра юстиции В. Я. Вальц, которому почти ежедневно делаются доклады о ходе следствия». Более того, о своей прямой заинтересованности в скорейшем окончании следствия заявил и сам министр-председатель, который по сообщению, опубликованному в «Новой жизни» от 3 (16) августа под заглавием «К делу большевиков», «объяснил прокурору судебной палаты, что на скорейшем окончании следствия и постановке дела на суд настаивают различные общественные организации и с.р., и с.д.». Чем ещё могли быть в то время подобные заявления, как не прямым давлением на следствие?
Можно при этом задаться справедливым вопросом: почему следствие, даже и при отсутствии доказательств по делу о шпионаже, не довело до конца другого дела — о приведшем к многочисленным жертвам выступлении 3–5 июля. Ответ заключается в том, что поскольку в самом начале следствие объединило оба дела в одно, а дело о шпионаже не нашло подтверждения, постольку в глазах общественности даже и очевидные доказательства вины большевиков в вооружённой попытке государственного переворота 3–5 июля оказались бы ничтожными.
Ещё одна причина резко возросшей популярности большевиков заключается в том, что арест, длительное заключение и последующее освобождение без предъявления каких-либо обвинений более чем 70 активистам партии, включая видных вождей, придали им статус невинных «мучеников».
Многочисленные другие факторы — такие, как неудачи на фронте, политические игры Керенского с «демократическими совещаниями», «директориями» и «советами республики», долженствовавшие исполнять роль «дымовой завесы» для очередных затяжек с созывом Учредительного собрания, также последовательно, по мере приближения к Октябрю, уменьшали авторитет Керенского, увеличивая таковой большевиков. С блестящим, как обычно, резюме незавидного положения Керенского выступил на первом заседании Совета республики Лев Троцкий: «Известия» в номере от 8 октября приводят это выступление, в котором Троцкий, в частности, охарактеризовал правительство Керенского как «правительство народной измены», обосновав это тем, что «официально заявлявшейся целью Демократического совещания являлось упразднение безответственного личного режима… создание подотчётной власти, способной ликвидировать войну и обеспечить созыв Учредительного собрания в назначенный срок. Между тем за спиной Демократического совещания путём закулисных сделок г. Керенского, кадет и вождей с.-р. и меньшевиков достигнуты результаты прямо противоположные: создана власть, в которой и вокруг которой явные и тайные корниловцы играют руководящую роль».
Вообще личность Керенского, его поведенческие характеристики, как мы уже об этом говорили выше, сыграли не последнюю роль в центральных событиях 1917 г., повлияв в том числе на главный организационно-политический итог года. По многим свидетельствам, Керенский бывал чрезвычайно непоследовательным в отношении к своим противникам, в частности к большевикам: случай с тем, как министру Переверзеву были отданы документы, считавшиеся достаточными для производства арестов, — с одновременным запретом пускать их в ход, — достаточно красноречиво подтверждает такое его качество. Как отмечалось, страсть Керенского к интригам толкала его то к применению крайних мер, то к их отмене. С одной стороны, он был заинтересован в удалении большевиков с политической сцены. С другой, заигрывал и с ними, демонстрируя свою будто бы приверженность демократии. П. Н. Милюков ссылается на свидетельство генерал-квартирмейстера штаба Петроградского военного округа Бориса Никитина о том, что «А. Ф. Керенский в ночь на 7 июля отменил аресты Троцкого и Стеклова-Нахамкеса. Штаб Петроградского военного округа протестовал по адресу министра юстиции, но последний через два часа, в 3 часа утра 7 июля, официально подтвердил распоряжение Керенского об отмене двух упомянутых арестов. Стеклов бежал в Мустамяки, где у него жил и Ленин, был арестован там по ордеру штаба, привезён в Петроград, но немедленно, приказом Керенского изъят из ведения штаба и через несколько часов освобождён… После того, 10 июля, Керенский официально отнял у штаба право ареста большевиков»[115].
