Давид Шуб - ПОЛИТИЧЕСКИЕ ДЕЯТЕЛИ РОССИИ (1850-ых—1920-ых гг.)
В этой же своей последней статье Плеханов вспомнил, что когда-то Виктор Адлер, лидер австрийской социал-демократии, задолго до революции в России говаривал ему полушутя, полусерьезно:
«Ленин — ваш сын».
«Я отвечал ему на это, — писал Плеханов. — Если сын, то, очевидно, незаконный».
«Я и до сих пор думаю, что тактика большевиков представляет собой совершенно незаконный вывод из тех тактических положений, которые проповедовал я, опираясь на теорию Маркса-Энгельса.
Покойный Михайловский как-то заметил, что нельзя считать Дарвина, писавшего о борьбе за существование, ответственным за поступки «дарвиненка», который во имя теории великого английского натуралиста выскакивает на улицу и хватает прохожих за шиворот. Если позволите сравнить малое с большим, — нельзя меня, как теоретика русского марксизма, делать ответственным за всякое нелепое или преступное действие всякого русского «марксенка» или всякой группы «марксят».
Еще за несколько месяцев до большевистского переворота Плеханов предвидел, что при слабости и нерешительности Временного правительства, в результате постоянного давления на него со стороны левых социалистов, возглавлявших Петроградский и Всероссийский Советы Рабочих и Солдатских Депутатов, Ленину и его сторонникам удастся захватить власть. Гуляя в то время однажды по набережной Невы с известным бельгийским социалистом Де-Брукером, Плеханов, указывая ему на Петропавловскую крепость, где в царские времена содержались многие заключенные революционеры, заметил:
«Через три месяца моя очередь быть там».
Захватившие власть большевики не заключили больного Плеханова в Петропавловскую крепость, а подослали к нему в дом матросов, которые грозили его убить. Большевики, если бы и не убили Плеханова, то наверное со временем арестовали бы.
IVВскоре после прибытия в Россию Плеханов поселился из-за его плохого состояния здоровья, в Царском Селе, где климат был лучше чем в Петрограде. Там его застиг октябрьский переворот и сразу же он там подвергся гнусным оскорблениям. К нему в квартиру ворвались подосланные матросы и застав больного Плеханова в кровати, один матрос крикнул ему:
«Выдайте оружие, а то если найдем его сами, я тут же убью вас на месте».
Плеханов не растерялся и спокойно ответил:
«Убить человека не трудно. Но оружия вы все-таки не найдете».
Супруга Плеханова потом рассказывала, что, увидев опасность, грозящую жизни мужа, она обратилась к матросу со словами:
«Уверяю вас всем святым, что мы не храним оружия».
На это последовал презрительный ответ матроса: «Ну что мне святые! Не верю я в святых!» Спокойствие Плеханова охладило матроса и он направился к выходу. За ним пошли и его товарищи.
В дверях они остановились и опять допрос: «Какого вы звания?»
Последовал ответ, озадачивший матроса: «Писательского». «Что вы пишете?»
«О революции, о социализме».
— «Ну, что революция! И Керенский был революционером! Вы министр?»
— «Нет!»
— «Вы член Государственной Думы?»
— «Нет».
После этого они ушли.
На другое утро опять в квартиру Плеханова явилась группа с требованием выдать имеющееся оружие. Но на этот раз супруга Плеханова не впустила их в квартиру и сказала им решительно, что она не допустит второго обыска, что стыдно поднимать больных с постели. На этот раз один рабочий-красногвардеец ответил извинениями и словами: «Мы не подымаем больных». Этим дело и кончилось. Когда супруга Плеханова сказала Г. В.: «Неужели они к тебе опять придут? Это невозможно!» — Георгий Валентинович ответил ей: «Как ты мало знаешь этих людей (лидеров большевиков)! Они способны подослать наемного убийцу, а после убийства проливать крокодиловы слезы и объяснять случившееся разбушевавшейся народной стихией».
«Как Плеханов потом нам рассказывал подробности, — писал Дейч, — он считал себя уже обреченным и думал только об одном, чтобы он мог овладеть собой и не потерять спокойствия. И, как передает его супруга, ему это вполне удалось. Но несомненно, что те несколько минут ускорили его болезнь и приблизили его смерть. Больного Плеханова товарищи с больной осторожностью перенесли в карету скорой помощи и перевезли его в Петроград, поместив во французский госпиталь, где он мог надеяться, что будет гарантирован от нового нападения. Но Плеханов с тех пор уже не встал с кровати. Он страшно страдал. Внешне, однако, он этого не показывал. Плеханов, как известно, был очень горд. К тому же он мог владеть собой. Только самые близкие люди, которые его знали в течение десятилетий, могли догадываться о его настроениях».
«Вскоре после этого произошло страшное, позорное убийство в больнице Шингарева и Кокошкина (министров Временного правительства), которых матросы застрелили, когда они находились в Надеждинской больнице. Супруга Плеханова и мы, его друзья, серьезно начали беспокоиться за его судьбу. После краткого обсуждения мы решили его отвезти в Финляндию, в санаторий, который находился в 60 верстах от Петрограда. В очень плохую погоду и самым неудобным образом удалось как-то перевезти Плеханова в санаторий в Питкиярви, недалеко от станции Териоки. Это еще больше ухудшило его здоровье. К его физическим страданиям прибавились душевные. Когда мы решили перевести его в Питкиярви, мы думали, что будем в состоянии часто посещать его и держать его в контакте со всеми событиями в России. Хотя болезнь легких его обострилась, он все же самым внимательным образом следил за всеми трагическими событиями, происходившими в стране».
Но очень скоро после его прибытия в Финляндию, в самой Финляндии разразилась гражданская война.
Связь между Россией и Финляндией была почти всецело прервана. Плеханов и его жена были совершенно оторваны от Петрограда. Нельзя было туда пробраться. Они даже не могли регулярно получать газет. Только в феврале 18-го года мне удалось получить разрешение от советской власти поехать к нему. Плеханов и Розалия Марковна (его жена) очень обрадовались моему приезду. Плеханов, я увидел, за это время сильно исхудал и ослабел. Даже в постели он не в состоянии был сам переворачиваться с одного бока на другой. У него все время была высокая температура. Но все его духовные способности от этого не страдали. Его ясность мысли, исключительная память и остроумие и тогда не покинули его.
«Хотя врачи запретили ему много говорить, он все же меня засыпал разными вопросами о том, что происходит в Петрограде. И он тут же по-своему истолковывал мои ответы о последних политических событиях, опять и опять повторяя «Да, Россия пропала! Да, Россия погибла!» Потом он напомнил нам рассказ Глеба Успенского, где статистик, который подсчитывал число коров у крестьян, от поры до времени отрывался от своего стола и шагая по комнате из одного угла в другой, восклицал: «Две трети коровы на мужика! Россия погибла!» Потом при новом итоге он опять бегал по комнате и кричал: «Россия погибла!»
«То же самое повторяю и я сейчас, — сказал нам Г. В. с горькой улыбкой». Хотя он страшно страдал физически и душевно, он не переставал иронизировать и шутить. Брест-Литовский мир Плеханов считал позором и величайшим несчастьем для России. Он предвидел и надеялся, что союзники с помощью Америки в конце концов победят. «В таком случае, — говорил он, — для России еще не все потеряно, хотя факт предательства всегда останется черным пятном на России». На этот раз я долго не мог оставаться у Плеханова. Я должен был вернуться в Петроград, но я обещал приехать на более продолжительный срок в следующий раз».
«В марте мне опять удалось получить разрешение на въезд в Финляндию. На этот раз я Плеханова застал в еще более худшем состоянии: он начал харкать кровью. Жена его и я не отходили от его постели. Было тяжело видеть его страдания. Он знал, что приближается конец, который он предвидел еще в Лондоне. Мы старались его обнадежить и утешали, что с наступлением весны его здоровье улучшится. Но он не верил этому. Настроение у него было совершенно тяжелое.
Он ясно видел, что большевистские вожди толкают Россию в пропасть. Heоднократно он обращался ко мне с по-видимому глубоко мучившим его вопросом: «Не слишком ли рано мы в отсталой, полуазиатской России начали пропаганду марксизма?»
«Кроме тех минут, когда его душил кашель, он все остальное время не переставал интересоваться всем, что имело какое-либо значение. И хотя врачи ему уже совершенно запретили говорить, он все же продолжал рассказывать о своем прошлом, о своих встречах с разными знаменитостями и т. д. Когда он уставал от разговоров, он просил меня, чтобы я ему вслух читал Лескова, Чехова и Мопассана, При этом он посреди чтения делал очень меткие замечания, сравнения и комментарии. Это были, может быть, самые интересные лекции о мировой литературе. Когда я приходил к себе в комнату после разговоров с Плехановым, я записывал некоторые его меткие замечания и характеристики Ленина, Троцкого, Мартова и других. Если бы возможно было собрать и издать все эти характеристики, воспоминания и комментарии, это составило бы редкую книгу, чрезвычайно интересную, может быть, одну из самых замечательных книг в мировой литературе».
