Владимир Николаев - Сталин, Гитлер и мы
Необходимо в плане нашего разговора вспомнить также, что в конце войны Сталин взял новый разбег в организации массовых репрессий, доведя их до масштабов геноцида. Первой его жертвой стали калмыки. НКВД осуществил «операцию» по переселению «лиц калмыцкой национальности» с их исторической родины, лишив при этом права на государственность. Всего было выселено около 100 тысяч человек. Всех, включая стариков, женщин и детей, загоняли в товарные вагоны, времени на сборы не отводилось, несчастные брали с собой то, что могли унести на руках. Точно так же было выселено около 70 тысяч карачаевцев, полмиллиона чеченцев и ингушей, около 40 тысяч балкарцев, около 200 тысяч крымских татар, около 100 тысяч турок, курдов и хемшилов. Выселяли на совершенно неподготовленные для этого места в Сибирь, Среднюю Азию и Казахстан. Десятки тысяч людей при этом погибли (их выселяли сплошь и рядом в зимние холода).
Огромная машина репрессий, отлаженная, наверное, лучше всех других систем в государстве, работала беспрерывно. Чем ближе шло дело к смерти Сталина, тем интенсивнее она действовала. Такой страшной агонии, наверное, не было еще ни у одного человека за всю человеческую историю. Машина террора уже не могла не крутиться, она требовала, словно молох, все новых и новых жертв, а обслуживавший ее огромный аппарат сталинских опричников (сотни тысяч? миллионы?) был кровно заинтересован в ней, потому что просто стал бы пустым местом при ее остановке. Многие до сих пор спрашивают: почему все-таки развалилась советская держава? Ответ лежит на поверхности: словно два гигантских солитера ее высосали изнутри КГБ и ВПК (военно-промышленный комплекс), без которых сталинская тирания не могла бы существовать.
Беспредел в стране нарастал и после войны только потому, что завоеванную великой кровью победу Сталин украл у народа и присвоил ее себе, воспользовался ее плодами. Сам факт победы был выдвинут как главное и неопровержимое доказательство прочности и, более того, справедливости деспотического строя. Спекуляция на этом «доказательстве» продлила существование так называемой командно-административной системы еще на лишние десятилетия и после смерти Сталина, последствия этой спекуляции не изжиты даже при переходе страны из XX в XXI век. Наум Коржавин написал:
Не от побед бывают беды,От поражений… Мысль проста.Но их бедой была победа —За ней открылась пустота.
Конечно, победил не вождь. Он только мешал победить. Из-за него мы пролили столько крови и понесли столько потерь. «Мы просто не умели воевать, — пишет В. Астафьев, прошедший солдатом всю войну. — Мы и закончили войну, не умея воевать. Мы залили своей кровью, завалили врага своими трупами. Вы посмотрите на любую из карт 1941 года и даже 1944 года: там обязательно 9 красных стрелок против 2–3 синих. Это девять наших армий воюют против 2–3 армий противника. И так все время, на протяжении всей войны».
Вспомним еще раз о самой позорной странице истории той великой войны. Сталин объявил, что мы потеряли в ней шесть миллионов.
Он все что угодно умел считать по-своему. Хрущев назвал другую цифру — 20 миллионов, Горбачев — 27 миллионов. А вот совместная американо-российская комиссия по оценке потерь во время Великой Отечественной войны подсчитала в 1994 году, что мы потеряли 40 миллионов человек. То есть на одного убитого немца 7–9 наших бойцов. Думается, что предстоит еще более точный подсчет. Настоящую цену нашей победы назовут еще не скоро. Только после того, как вымрет мое поколение свидетелей и участников войны. Человечество не знало таких кровопролитных войн, как Великая Отечественная. И не знало таких пирровых побед, как наша. Мало этого! После победы мы уже более полувека живем настолько хуже, чем побежденные нами немцы и японцы, что сравнивать просто страшно. Сегодня это известно каждому, а вот поэт М. Исаковский предчувствовал такую нашу судьбу еще в далеком 1945-м в своем стихотворении «Враги сожгли родную хату…». О той войне у нас много написано, больше лжи, чем правды, но в этом одном стихотворении выражено все то, что составляет самую суть нашей горькой победы «со слезами пополам». По-моему, никакие цифровые и фактические выкладки не донесут эту мысль до любого нормального человека лучше, чем строки поэта:
Враги сожгли родную хату,Сгубили всю его семью.Куда ж теперь идти солдату,Кому нести печаль свою?Пошел солдат в глубоком гореНа перекресток двух дорог,Нашел солдат в широком полеТравой заросший бугорок.Стоит солдат — и словно комьяЗастряли в горле у него.Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,Героя — мужа своего.Готовь для гостя угощенье,Накрой в избе широкий стол, —Свой день, свой праздник возвращеньяК тебе я праздновать пришел…»Никто солдату не ответил,Никто его не повстречал.И только теплый летний ветерТраву могильную качал.Вздохнул солдат, ремень поправил,Раскрыл мешок походный свой,Бутылку горькую поставилНа серый камень гробовой.«Не осуждай меня, Прасковья,Что я пришел к тебе такой:Хотел я выпить за здоровье,А должен пить за упокой.Сойдутся вновь друзья, подружки,Но не сойтись вовеки нам…»И пил солдат из медной кружкиВино с печалью пополам.Он пил — солдат, слуга народа —И с болью в сердце говорил:«Я шел к тебе четыре года,Я три державы покорил…»Хмелел солдат, слеза катилась,Слеза несбывшихся надежд.И на груди его светиласьМедаль за город Будапешт.
Написанное в 1945 году стихотворение как бы подводит итог военному лихолетью, в то же время оно окрашено предчувствием грядущих лет, не обещающих никакой радости.
Тяжко и нескладно пошла у народа жизнь после войны. Но официально все было прекрасно. После Парада Победы Сталин был награжден вторым орденом Победы, ему было присвоено звание Героя Советского Союза и, наконец, стал он генералиссимусом. Сотворение легенды было с точки зрения протокольной завершено. Дальше ее предстояло оснащать историкам и писателям. Недаром после войны поэт-фронтовик Ю. Белаш писал:
Он стал богом. Предшественники — святыми.Портреты — иконами. Лозунги — хоругвями.«Краткий курс» — священным писанием.Коммунизм — царством небесным.
В связи с победой Сталин догадался провозгласить тост за многотерпеливый русский народ, но уже через месяц, в День Парада Победы (24 июня 1945 года), поспешил внести поправку: назвал народ-победитель… винтиком! А гайка была та же — его система, и закручивалась она все туже.
Сталин с его обостренным политическим чутьем понимал, что после войны ему придется иметь дело уже не совсем с тем народом, к которому он привык, о чем выше уже говорилось. К сказанному надо добавить, что в результате войны народ просто стал больше знать.
Мое поколение, вернее, та небольшая его часть, которая не погибла и пережила войну, испытало на себе колоссальное воздействие так называемого взрыва информации, причем у нас, в СССР, он потряс людей и все основы с удесятеренной силой. Ведь в довоенные годы все сто процентов информации о мире, окружающем нашу страну, исходили из наших же источников. Во время войны это железное правило оказалось нарушенным, когда мы, преследуя немцев, вступили на их территорию и в страны Восточной Европы и увидели неведомый нам мир.
В ходе войны, особенно в ее конце, устанавливались кое-какие контакты с западными союзниками, они тоже обрушили на нас немало неожиданной информации. Мне, например, запомнились встречи с американскими и английскими моряками на Северном флоте. Большие морские караваны доставляли на наши базы не только оружие, военное снаряжение и продукты, но и тысячи чужеземных моряков. Знакомство с ними, с их образом жизни, так отличавшимся от нашего, вызывало удивление, порождало необычные мысли. Бросалась в глаза их демократичность, раскованность. Не могла не поражать их более чем солидная материальная обеспеченность, которая на фоне нашего жалкого существования выглядела прямо-таки богатством, роскошью. А широта и разнообразие взглядов и свобода их выражения!..
Наши солдаты и офицеры, которые пришли в страны Восточной Европы, вообще столкнулись с лавиной неожиданных впечатлений. Со мной в военно-морском госпитале на соседней койке лежал молоденький десантник из морской пехоты, бравший Германию с моря, простой деревенский паренек. Я как-то спросил его, какое впечатление на него произвели немецкие деревни, он ответил: «Ты знаешь, мы все время шли почему-то через города». Сельские каменные дома со всеми удобствами он никак не мог принять за крестьянские дома. Даже молодые немки, поразившие его воображение, не так потрясли его, как эти сельские дома, ведь он даже не мог себе представить, что деревня может быть такой! Тогда я с высоты моего столичного и флотского воспитания снисходительно отнесся к такой наивности этого милого парня, но потом увидел его в ином свете: с его так неожиданно расширившимся кругозором, новыми знаниями и впечатлениями, озаренными войной. Такую же революцию информации пережила тогда вся страна.
