Евгений Витковский - Вечный слушатель

за черной птицей вслед.

Стирает ветвь бузины

черты руки со стены.

Шпорник на клумбе к саду

не слышит, как я иду.

Дождь пишет, кровлю тревожа:

мне здесь приготовлено ложе.

2

У стены беседу

тени ведут:

как оденемся мы

сегодня.

В волосы воткнем дрожащий

цветок; над глазами

приклеим усик зеленый;

трилистник на груди.

Тени, ступайте вперед.

Ведь свет вначале

шагает так робко,

укажите ему дорогу.

По склону вниз,

при крике петуха,

над крышами зарю зовущем,

к речам звериным,

скачками по песку двора.

Тени, уйдите от двери.

Тени, уйдите от окон.

Выступите под крышей,

дрожащие усиков тени,

тени лоз виноградных,

тени, скажите:

тебе здесь суждено остаться.

ОЗЕРО ИЛЬМЕНЬ

Тут все - иное. Самообманами

прельстилось сердце, стало заботиться

о мнимостях - взалкало много,

но лишь себя наконец узрело.

Вот постепенно вечер кончается,

расплывчат контур низкого берега,

до самых облаков пространство

чистым становится, разрастаясь.

Огни рыбачьей лодки далекие

видны, а парус прочь удаляется,

и птицы прядают в полете,

влаги озерной касаясь быстро.

Потом луна всплывает, как колокол,

звонить к вечерне - но колоколенка

молчит во мраке: ибо церковь

изорвана - птицам гнездиться негде.

Ночь ниспадает, волны о волны бьют,

шепчась в камнях прибрежных. Порою здесь

твое привет расслышит сердце:

он - ледяной от дыханья далей.

""""""""""""""""""""""""""""""""""

НОВГОРОД В 1941 ГОДУ

МОНАСТЫРСКАЯ ЦЕРКОВЬ

Зачем идешь ты этою лестницей,

где каждый шаг тем глуше под сводами,

чем выше ты по ней восходишь,

ты замедляешь стопы в смятенье.

Что ни стена - то лики старинные,

их взор суровый просто ли выдержать?

Нет, сотни взоров! Так беги же

или смотри на одни ступени.

И вот, пройдя сквозь сумерки вязкие,

где стены, мнится, сомкнуты наглухо,

ты взгляд подымешь - и увидишь:

лучик спасительный бьет сквозь купол.

КРЕМЛЬ

Несокрушимый холм над рекой взнесен,

несущей воды тяжкие в озеро,

а так безжалостно блистает

злато крестов, куполов и кровель.

Не зрит слепой, как тени надвинулись,

колокола глухому неслышимы,

он и молитвам внять не может,

что уносились веками в дали.

Но все затихло. Голосом бронзовым

звучит угроза из-за реки порой

да ночью видится сиянье

горних лампад, что людьми забыты.

ВЕЧЕР

Прошу вас нынче, строфы Алкеевы,

подать мне меру - ибо уста мои

речей взыскуют,- близок вечер,

требуя слов беспредельно ясных.

Но где найти их? День завершается,

клоня чело в потемки багровые;

здесь - грань для взора. Полыханье

огненных стен, что встают в закате.

Где сердце ныне? Где обрести уста?

Смогу ль услышать песню ответную?

Лиши купола огнем объяты,

словно молитвы, кресты пылают. НОВГОРОД В 1943 ГОДУ

ПАМЯТЬ

Выс*ко стал над озером Новгород.

Я знаю все, и сердце сжимается;

И все же здесь, среди развалин,

Мир и спокойствие затаились.

Всему есть имя! В доме разрушенном

Во сне приходят воспоминания

Они, как чайки над рекою,

Крики бросают в ничто, на ветер.

Еще на башнях тяжкие купола

Венчают город, песня возносится

Среди руин, и только небо

Все собирает в единый образ.

МОНАСТЫРСКАЯ ЦЕРКОВЬ

О Троица! Взыскуют троичности

абсиды три. В четверосогласии

апостольски восходят главы,

чтобы увенчаться крестом срединным.

Столпа четыре высятся, будто им

всю тяжесть мира должно поддерживать,

их не соединяют дуги,

но средокрестье меж ними зримо.

Провалы окон, двери - в зияниях,

нет крыши; клонится колоколенка;

стоит, одним дождем омытый,

древний сосуд благодати Божьей.

ВЕЧЕР

Подобен берег лестнице взорванной;

развалин груды к влаге спускаются,

пылая белым, красным. Башня.

Зелень разбитой церковной кровли.

Кустарник буйный - как предсказание

своей же смерти. Вот и седой поток

вступает в озеро, как море,

столь же зовущее взор скитальца.

Туда, где взгляд не скован границами,

где ночь молчит - и в день превращается,

где сердцу место есть. Лишь месяц

мерзнет серпом над равниной хладной.

НА РЕКЕ ВЕЛИКОЙ

Вдали паромщик виден расплывчато,

голубоватой далью оправленный

как бы в театре. Цвет медовый

под облаками течет по краю.

Так нежен пламень под синевой небес.

Все вдаль уходит, ветками тальника

надежно скрыто. Лишь во мраке

черпает ведрами воду кто-то.

И сквозь листву подлеска вздымается

луны огромный шар, ярко-огненный,

пугливый. На ветру усталом

резко и долго кричат вороны.

ВРЕМЯ ОЖИДАНИЯ

Тишина

объемлет красоту

в движениях бедер Дианы;

в горной Грузии; в острие плавника

плеснувшей акулы; в луне над Владимиром,

над обрывами берега Клязьмы;

в пастушке, пришедшей к колодцу;

в веренице летящих цапель.

Скоро ль придешь ты, чтобы мог я сказать:

это было; или - будь по-другому

зажатым в зубах все равно

принесешь ты ответ:

как вошла тишина

в наше молчанье,

когда мы надолго заснули

друг у друга во сне.

ЛЕСНОЙ БОГ

Щербатая пасть,

ветвистые лапы, глаза

обросли камышом, дрожит

голова над горбатой спиной

через папоротники сюда

топает он, обдирает березы,

сминает

ветви ольшаника,

над вороньими гнездами

будит он ветер.

Но, не зная покоя, люди за ним

бредут - он убивает их внезапно,

в минуты, когда они счастливы.

Чу! В тумане шатается он,

пьяный мякотью ягод. Ласточка,

на его крик

прилети, моя птица печали.

СТАРАЯ ПЕСНЯ

Далек мой шумящий сон

ночной, мой снег. Пробужденье

словно крик! Твое эхо - зов голубиный.

Вот пришел я: дверь

под висячей

кровлей, плетень на песке.

Давным-давно на зеленом острове

побывал я на севере, где в изголовье моем

были волшебники - Диармуд и еще другие

с красными лицами. Я говорю

о том, о чем умолчал.

Там на берегу

обрывается полет ласточек.

Лишь серебряные флюгера

кричат сквозь ветер.

ДВОЙНАЯ ФЛЕЙТА

В краю пастушьем флейты послышались,

с потоком ветра в полдень воспрянули

два голоса-взаимоборца,

в зыбком сиянье взлетевших. Первый

стремится мимо веток шиповника,

другой - прыжками следом проносится

но склонам, по заросшем скалам,

вздыбленным, свергнутым, округленным.

Тревожишь, Марсий, реку фригийскую,

пока ночная рыба заплещется:

в глубинах зашумит, застонет

там, в тростнике, где зверье уснуло.

КРЕЩЕНИЕ ПЕРУНА

Киев, 988 год

Деревянного злобного бога,

который летает вместе с грозой,

коварный серебряный лик,

так Владимир сказал,

сбросьте с шторм, сбросьте в Днепр,

пусть привяжут к хвосту кобылы его,

пусть волочат его по песку,

так Владимир сказал.

Тогда пришли с железными шестами

мужи, двенадцать Владимировых мужей,

били его, и он не возопил,

так бросили они его в реку.

Огненный бог, плыви.

Он плывет.

С гневом кидает он перед тем

свой жезл на деревянный

мост. В испуге стоят пришлецы,

монахи длинноволосые,

Владимир стоит на мосту, он видит:

дети бегут, бежит голытьба

к берегу.

Восстань из воды, кричат они,

громовержец, выдь на свой брег,

люди кричат,

оседлай свою землю, как лошадь.

По стремнинам порогов летит

к узкому брегу Перун.

Там, где река рождается вширь,

где холмы выступают из леса,

в зарослях диких,

падает ветер,

на песчаную отмель несет он плачущий

серебряный лик.

Там

остался он, огненный.

За днепровскими порогами

в сумерках

поднялся громовержец,

именем новым, Илья,

наслал грозу, молния

поразила идола, жезл разбила:

растоптал громовержец новый

Перунов костер.

Вечно длится теперь на мосту

борьба. Голытьба

слышит порой деревянного идола.

Бейтесь, речет он,

бейтесь, дети мои,

я не вернусь.

ЖЕРТВЕННЫЙ КАМЕНЬ

Я слышу струи, шумно бегущие

в страну теней, но в отблесках пламени

они дрожат. Над берегами

неба червленое оперенье.

Лети же с ветром встречным, о ястреб мой,

взмахни крылами, взвейся над капищем

в тени совиной дремлет черный

камень в неверном дыму болота.

Обвит покровом чуждым ползучих трав,

к земле припавших, - зоркая птица, глаз

твой видит черный камень - старца,

вставшего гордо над водопадом.

Он числит сумрак, но не столетия,

но не снега, не луны, не сполохи,

он скажет ястребу: останься,