Владимир Фридкин - Фиалки из Ниццы
Налицо противоречие. Противоречие во мнениях, высказанных поэтами середины девятнадцатого и конца двадцатого века. Так, может быть, и в самом деле пора? Пора понимать Россию умом? И мнение Тютчева устарело?
Вспоминаю один случай. Лет тридцать тому назад в Москве, на углу улиц Вавилова и Дмитрия Ульянова начали стройку. Ее было видно из окна моего дома. Огородили место, завезли плиты, заложили фундамент. Кажется, строители называют это «нулевым циклом». «Нулевой цикл» сохранялся с десяток лет. Вид у него был унылый. Грязный пустырь, зимой припорошенный снегом, — на сотню метров. На бугре между проезжей улицей и пустырем — пивная. Перед пивной — группами, по трое, поправляющиеся с утра мужички. Кто с кружкой, кто с пол-литровой банкой. Мужичков пошатывало. То ли от ветра, то ли от удовольствия. С бугра на тротуар текли желтые ручьи, оставлявшие в снегу глубокие борозды. То ли пиво, то ли моча…
Говорили, что будут строить музей Дарвина. Я еще тогда недоумевал, почему именно Дарвина. Спору нет, Дарвин — великий ученый. Но великих ученых много. Например, Менделеев. Дарвин жил в Англии, а Менделеев ближе — в Санкт-Петербурге. А Ломоносов и Павлов еще ближе — в Москве.
Тридцать лет спустя музей Дарвина достроили. Напротив моего дома вырос огромный мраморный дворец, окруженный красивой чугунной решеткой. Просторные залы музея поражали великолепием. А пивную, конечно, снесли.
В начале восьмидесятых я приехал в Лондон гостем Английского Королевского Общества. Тогда же, воспользовавшись случаем, посетил имение Лутон Ху под Лондоном, принадлежавшее английским потомкам Пушкина. Живший там хозяин имения сэр Николас Филипс за чаем представил меня своей гостье. Леди Вейджвуд оказалась потомком Чарльза Дарвина. Дарвин был женат на дочери Вейджвуда, родоначальника знаменитого английского фарфора. Отсюда и имя новой знакомой. Мы разговорились. Леди Вейджвуд интересовалась Россией, спросила о новостях. И я между прочим сказал ей, что напротив моего дома строится музей Дарвина. Мое сообщение вызвало у нее крайнее изумление.
— Музей Дарвина в Москве? — пожилая леди раскрыла глаза и сделала паузу. — Я слышала, что люди в России нуждаются. Не хватает домов, питания, одежды… Знаете, мы, Вейджвуды, — состоятельная семья. Но ни в Лондоне, ни в Уэллсе, где у нас есть земля, мы не могли бы построить музей моего знаменитого предка. А если попросить денег у правительства, наверняка откажут. Да нам и в голову не приходило. И, если я не ошибаюсь, Дарвин в России не был… Нет, это просто поразительно! Тютчева леди Вейджвуд не читала, и я, как мог, перевел ей две хорошо известные строчки. С тех пор я на стороне Тютчева.
Маша и секретарь
(сказка)
Когда Маша была маленькой, она плохо ела. Может быть, потому что не любила манную кашу. Кашей ее кормил папа. Маша сидела за столом на высоком деревянном стульчике. Папа набирал полную ложку каши и подносил ей ко рту. Но Маша плотно сжимала зубы. Чтобы она ела, папа рассказывал сказки. Маша любила сказки и в страшных местах открывала рот. Просто из любопытства. Тут папа ее и кормил. Когда все сказки Шарля Перро, братьев Гримм и Андерсена были рассказаны, папа стал придумывать свои истории, одну страшнее другой. Начинались они одинаково.
Жила-была девочка. Звали ее Маша. Дом, в котором она жила с папой, стоял у самой опушки леса. И вот однажды, не послушав папу, она взяла лукошко и одна ушла в лес. По грибы и по ягоды. Дальше случалось что-нибудь страшное…
Идет, идет Маша по лесу с полным лукошком грибов. И видит, что солнце село за деревья и в лесу начинает темнеть. Пора возвращаться домой. Маша долго бродит по лесу и наконец понимает, что заблудилась. Выходит она на полянку, садится на пенек. На полянке светлее. От деревьев на траве лежат длинные тени. Но вот и они пропали. Стало совсем темно. Маша сидит и горько плачет. Вдруг в кустах раздается шорох и на полянку выходит…
— Как ты думаешь, кто? — спрашивает папа.
— Волк, — уверенно отвечает Маша и широко открывает рот.
Папа тотчас вкладывает в Машин рот ложку каши.
— А вот и не волк.
— Медведь? — спрашивает Маша и глотает еще порцию.
— И не медведь. Из-за кустов выходит… секретарь обкома. И говорит секретарь обкома человеческим голосом:
— Ну, здравствуй, девочка. Как тебя зовут?
— Маша.
— Давай полностью: фамилия, имя, отчество.
От страха Маша забыла свою фамилию.
— Значит не помнишь? Ну, ладно. Ты кто, пионерка или октябренок?
— Нет, я еще в школу не хожу.
— Ведешь ли общественную работу и, если ведешь, то какую?
Маша пугается. Она не знает, что такое общественная работа и на всякий случай отвечает «нет».
— Проживала ли ты на оккупированной территории, была ли интернирована? Были ли репрессированы родственники и, если да, то когда и кто именно?
От страха Маша и рта открыть не может.
— А теперь самый что ни на есть пятый пункт. Какой ты национальности?
Маша думает, что ее хотят отобрать у папы и увезти на какой-то пятый пункт. Она очень испугалась и пустилась наутек.
— Стой, девочка! Ты еще не заполнила анкету, — страшным голосом кричит секретарь обкома. И догоняет ее. Маша бежит по лесу и слышит за собой его тяжелое дыхание. Вот он все ближе, ближе и наконец тяжелая рука ложится на ее плечо…
Тут Маша проснулась. Рядом стоит папа.
— Вставай, Маша. Уже поздно. Пора есть кашу.
Старый Новый год
Как-то приятель позвонил мне и предложил вместе встретить старый Новый год.
— Ты только подумай! Ведь это последний старый Новый год во втором тысячелетии.
— А где встречать?
— Да есть тут одна компания. Новые русские. Ты новых русских когда-нибудь видел?
— Нет. Слышал только анекдоты.
Я решил, что все новое интересно, и согласился. Приятель привез меня в высокий дом на Новом Арбате. Новое началось с подъезда: вежливая дежурная («Простите, вы к кому?»), ковровая дорожка, быстрый бесшумный лифт с зеркалом. Гости уже пришли и разбрелись по комнатам. Приятель представил меня хозяйке, высокой блондинке под пятьдесят. На ней было открытое черное платье с бретельками, а на шее — обжигавшее глаза бриллиантовое колье. На запястьях обеих рук сидели бриллиантовые браслеты. Я понял, что это гарнитур. Заметив мой взгляд, хозяйка сказала:
— Эти бриллианты я купила давно, но надела только сегодня. Говорят, к Новому году нужно надеть что-нибудь новое. Тогда и весь год будет новым. Я долго думала, что бы такое… И тут случайно вспомнила про них. А вы что нового надели?
— Носки. На днях купил на Черемушкинском рынке. Носки теплые, шерстяные. А снега все нет как нет.
В одиннадцать сели за стол. За столом всех развлекал молодой, рано полысевший человек в бордовом пиджаке. Когда он приглаживал свисавшую с лысины прядь на руке обнажались часы «ролекс» с золотым браслетом. Молодой человек травил анекдоты.
— А вот еще… На днях рассказали. Приходит, значит, черт к старику. Просит старика: продай душу. А за это, говорит, с полпинка мажором тебя сделаю, крутую жизнь обеспечу: баксы, прикид, ну и все такое… По Канарам будешь с герлами на карах разъезжать. А старик был не прост. Думал, думал, а потом спросил черта: а тебе в чем наеб?
Гости долго смеялись. Я сказал, что эта легенда о Фаусте и Мефистофеле. Что Гете закончил «Фауста» еще в 1832 году, а легенда была известна и в средние века. Человек в бордовом пиджаке с изумлением уставился на меня.
— Выходит, анекдот с бородой?
— Выходит, что так.
В двенадцать по телевизору боя часов на Спасской башне не передавали. Выступал Филипп Киркоров и обещал показать новую программу «Ой, мама, шика дам!» Гости стоя пили «вдову Клико». А еще через час я незаметно прокрался в пустую прихожую, оделся и съехал вниз. На улице моросил дождь. Я встал около щита с рекламой водки. На нем было написано: «Принцип № 1: водка должна быть русской». Кто-то ниже приписал фломастером: «и членом КПСС». Очень скоро я поймал левака.
Раньше это называлось уйти по-английски.
Черный человек
Скульптор Саша Семенов сидел у себя в мастерской и читал роман Вайса. В нем рассказывалось о Черном человеке, явившемся к Моцарту накануне его смерти. Мастерская была в полуподвальном этаже дома в четвертом Тверском-Ямском переулке. Дом раскупили на офисы, и фирма «Интертур» чуть ли не каждый день предлагала Саше хорошие деньги за аренду. Саша не соглашался. Между тем дела шли плохо. Люди теперь помирали чаще, и спрос на памятники вырос. Но скульптор Семенов был, как теперь говорят, не раскручен. Заказов почти не было. По углам пылились бюсты Ленина, Брежнева и Гагарина, оставшиеся от прежней жизни. Сталина Саша не производил и раньше, как он говорил, из принципиальных соображений. Отдельно, ближе к зарешетчатому окну, стоял бюст его однофамильца Семенова-Тяньшаньского. Года два назад Географическое общество сделало заказ, но ни платить, ни ставить бюст, видимо, не собиралось.
