Сергей Сеничев - Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному
О, ему было кого вспомнить!..
Более полувека из отведенных судьбой 74 лет пожирал опиум английский писатель ДЕ КУИНСИ. Он попробовал его впервые, чтобы избавиться от зубной боли. Помогло. Понравилось. Стал увеличивать дозы. Дошел до 8000 капель в день. Снизил планку до тысячи капель, лишь женившись — по уже категорическому настоянию супруги.
Он вошел в историю как хрестоматийно убежденный и последовательный наркоман. Его «Исповедь опиумоеда» — трагический, но необычайно талантливый бестселлер, поражавший публику как красотой слога, так и жестокой силой в описании грез и галлюцинаций. Это было первое на земле пособие по применению опиума ради художнического озарения. Книга породила целое поколение последователей. Другое дело, что зависимость от препарата уже не позволяла ему работать систематически. Вдохновения хватало лишь на небольшие статьи по истории, литературе и философии. Однако все 14 томов этих, с позволения сказать, миниатюр написаны завидно блестящим стилем…
Или вот КОЛРИДЖ… Мы, кстати, забыли упомянуть его в числе подагриков. Меж тем, именно эта эксклюзивная болезнь уже к тридцати годам практически полностью разрушила здоровье поэта и вынудила его подсесть на опиум. И как подсесть! — свидетельствуют, что бедняга (и тут это слово звучит без малейшей натяжки) выпивал «до двух полных кварт лауданума в неделю». А кварта — напомним — это почти литр. Делите два литра на семь: малинковский стакан с горкой на день получается…
В отличие от де Куинси, талант чертовски интересного поначалу Колриджа полностью растворился в этих «стаканах»…
СПЕНСЕР с 35 лет (а стало быть, без малого полвека) страдал нервными расстройствами, бессонницей и прочими депрессиями. Спасался от них опиумом (точнее, лауданумом — опийной настойкой на спирту). Что — да простят нас все службы наркоконтроля родины и планеты — совершенно не мешало его ну просто фантастической научной плодотворности…
Записной же опиоманкой была и любимая писательница некоего Е. Онегина, личный враг Бонапарта и властительница дум баронесса Анна Луиза Жермена де СТАЛЬ. Стала ли смерть в пятьдесят лет, последовавшая за кровоизлиянием в мозг на приеме у первого министра Людовика XVIII следствием губительного пристрастия к наркотику — бог весть. А вот превратилась ли бы дурнушка Жермена в одну из ярчайших персон своей эпохи без участия в формировании ее личности опия — вопрос почти риторический…
Один из самых ярких художественных русских умов второй половины XIX века — граф Алексей ТОЛСТОЙ марал бумагу (это не мы ерничаем, это его собственное определение) с шести лет. Десятилетним мальчишкой познакомился с Гете — дядя с матушкой взяли мальчугана прокатиться по Европе, заехали и в Веймар, и старик подарил остроумному собеседнику обломок бивня мамонта с собственноручным рисунком на нем…
Семнадцати лет юношу определили в студенты Московского архива Министерства иностранных дел (привилегия отпрысков самых знатных родов). 19-летним он был прикомандирован к русской дипломатической миссии во Франкфурте-на-Майне. Благодаря дружбе с великим князем Александром (будущим императором Александром II) сделал в его царствование головокружительную карьеру: флигель-адъютант, затем царский егермейстер… Балагур и авантюрист (ходил на медведя с одним ножом и т. д. — о его проделках и безрассудствах написаны тома), красавец, светский лев, блестящий лирик, популярный и по сей день драматург, автор зачитываемого до дыр романа «Князь Серебряный» и превкусных мистических повестей, Алексей Константинович РЕГУЛЯРНО принимал сильнодействующие средства. Для стимуляции творческого наития. Проще говоря, был целенаправленным наркоманом.
Письмо давалось этому чудодею слова непросто. «В произведении литературы я презираю всякую тенденцию. Презираю ее, как пустую гильзу, тысяча чертей!.. — писал он другу Маркевичу. — По мне, сохрани Бог от всякой задачи в искусстве, кроме задачи сделать хорошо». «Сделать» у графа получалось, чего и говорить, куда как неплохо. И совсем не как у остальных. «Вы, может быть, единственный ныне литературный человек в России, который себя поставил вне современного движения», — отвечал ему Маркевич.
Ценой, заплаченной Алексеем Константиновичем за право жить и творить не как все, стала опиатная зависимость. Биографы говорят о неких припадках нервного расстройства, не уточняя диагноза. На них и списывают необходимость сидеть на морфии. А кончилось трагически: уставший бороться с астмой и нестерпимыми головными болями, 58-летний поэт выпил полный флакон морфия, долгое время служившего ему эликсиром вдохновения…
Земляк Моцарта, аутист, параноик и шизофреник Георг ТРАКЛЬ прожил недолгую — в 27 лет — жизнь. Она изучена благодарными исследователями вдоль и поперек. В биографиях сообщается, например, что родился он не просто 3 февраля 1887-го, а «в два часа тридцать минут пополудни». То есть фигура культовая. А с некоторых точек зрения и несомненно гениальная. Учителями своими Георг почитал Бодлера с Рембо, отчего и сам вырос в откровенного «певца смерти». При жизни вышла всего одна книжка его стихов.
В музы Тракль определил младшую сестру Маргариту. Есть сведения, что отношения их были глубоко неплатоническими. А проще говоря, сугубо кровосмесительными. За что молодой человек и винил себя до самой смерти. Маргарита покончила с собой ровно через три года после гибели брата. Но речь сейчас, сами понимаете, не об этом. Мы вспомнили о нечитаемом и непочитаемом нами Тракле лишь как об одном из самых последовательных поэтов-наркоманов.
Из гимназии его вышибли после седьмого класса — ввиду полнейшей неуспеваемости. Семнадцати лет он устроился подручным в аптеку под романтическим и каким-то роковым теперь названием «У белого ангела», где и получил практически неограниченный доступ к морфину и вероналу. Его безудержное пьянство на фоне пристрастия к широчайшему спектру наркотиков выглядит не более чем баловством, отчего в предыдущей главе этот персонаж нами даже и не упоминался… С 1911-го его начинают преследовать весьма размытого содержания страхи, припадки усиливаются день ото дня. И в этом состоянии — в 1912-м — происходит взлет поэтического таланта Георга Тракля. «Яды», по мнению биографов, он принимал: а) для изменения сознания, б) заради забвения и устранения мучительных видений и в) с целью вполне осознанного самоуничтожения — за полтора года до смерти записал: «Я с нетерпением жду минуты, когда душе надоест находиться в этом ничтожном, терзаемом меланхолией теле»…
Душа поэта не вынесла в 1914-м. Тракля призвали на фронт — рецептариусом (аптечное дело он действительно знал назубок). Однополчане рассказывали о попойках между боями, в которых нашему герою не уступал лишь штабной лекарь… После ожесточенного сражения под Гродеком, где Брусилов задал австро-венграм знатного перцу, Тракль вынужден двое суток практически в одиночку оказывать помощь плюс-минус сотне раненых и искалеченных соотечественников. Потрясенный случившимся, он предпринимает попытку самоубийства, но у него успевают отнять оружие и отправляют в гарнизонный госпиталь — освидетельствоваться на предмет психического равновесия. И уже там, несколько дней спустя, лейтенант Тракль поканчивает с собой, приняв запредельную дозу кокаина — по всей видимости, заранее украденного им из полевой аптеки…
А вот Карл ГУЦКОВ попал в наркоманы совершенно случайно. Глава литературного течения «Молодая Германия», он был типичный диссидент, что уже почти по определению подразумевает параноидную составляющую личности. Каковая и была клинически зафиксирована к середине 60-х. Напряженная умственная деятельность, бесконечная борьба с полицией и литературными врагами привели к нервному срыву, отягощенному бредом преследования и ипохондрическими идеями. Ломбразо сформулировал недуг Гуцкова предельно лапидарно: «Сошёл с ума».
Борясь с бессонницей, писатель последовал чьему-то доброму совету и начал принимать хлорогидрат. Препарат только-только входил в лечебную практику и до самого конца XIX активно применялся в качестве снотворного средства. О вызываемой им лекарственной зависимости было еще ничего не известно. И несчастный Гуцков беспрерывно увеличивал вечернюю порцию спасительного снадобья, пока не проглотил однажды критической дозы хлорала и не добился, наконец, желаемого результата — впал в самый настоящий летаргический сон.
По одним слухам, ту злосчастную свечу наркоман-поневоле опрокинул на одеяло случайно. По другим это был вполне осмысленный шаг. Но факт остается фактом: Карл Гуцков заживо сгорел в собственной постели…
В качестве обезболивающего средства прописал доктор опиум и основоположнику английского детективного романа Уилки КОЛЛИНЗУ. Писатель почувствовал себя лучше и привык. Дозы увеличивались и увеличивались. Всё закончилось ПОЛНЕЙШИМ распадом личности…
