Сергей Сеничев - Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному
Поэтому, если даже Алехин и допился до цирроза, мы можем представить себе, С ЧЕГО… Позже советская власть чертовски многотрудно «реабилитировала» блудного сына, сочиняя и публикуя фальшивки же (якобы его рукою писанные) насчет горячего желания вернуться на родину: разбрасываться гениями — роскошь, непозволительная ни одной на земле нации…
Последние три года мученически коротал в компании цирроза печени, подагры и диабета великий предшественник Алехина Михаил ЧИГОРИН. Тут разночтения исключены. Чигорин полюбил напиваться еще в юности. Усугубляло ситуацию то, что большинство тогдашних петербургских шахматных соревнований протекали у «Доминика» и в других популярных ресторанах…
Из воспоминаний Ф. Кони: «ПИСЕМСКИЙ молчаливо налил четвертую рюмочку, «опрокинул» ее, взял маленький кусочек хлеба. «Понимаешь ты, я без этого не засну! Не могу я спать без этого… Они — вот те, о ком я вам читал, не дают мне спать. Стоят вокруг меня и передо мной всю ночь и смотрят на меня, — и живут, не дают мне заснуть!»… Он тряхнул косматой головой… и потянулся к ПЯТОЙ рюмке».
В своем «Комике» Алексей Феофилактович дал куда более развернутое и убедительное, чем кто-либо из современников, объяснение-оправдание русскому пьянству: умный пьяный не выносит глупых трезвых и не столько протестует, сколько прячется от всех этих свиных рыл. Собственно, за полтораста лет тут мало что поменялось…
Родной племянник «лучшего из людей» и величайший из русских актеров начала прошлого века Михаил ЧЕХОВ пристрастился к алкоголю еще мальчиком, в доме запойного папаши. Они частенько просиживали ночи на пару за пивом и чем еще покрепче, мама очень огорчалась. При этом курьез: Александр Палыч, был не только знаменитым выпивохой, но и видным борцом с пьянством. Он даже опубликовал книгу «Алкоголизм и борьба с ним»; пытался лечиться. Известен анекдот: усадил его один знаменитый психиатр напротив себя, начал гипнотизировать, да и заснул сам во время сеанса, а пациент встал и потихонечку удалился…
Очень его за это бранил в письмах младший брат. Сам-то Антон Павлович — вот ведь где нет, там и не придумаешь! — сосуществовал с алкоголем весьма разумно. И когда после знаменитой госпитализации с горловым кровотечением (вскоре после питерской премьеры «Чайки») доктора надавали ему кучу рекомендаций насчет как жить дальше — в том числе и про ограничение в питие — он даже удивлялся: знать бы, что столько-то было можно!..
Впрочем, как не вспомнить, что в последовавшие за той перепугавшей всю Россию госпитализацией СЕМЬ месяцев (с апреля по ноябрь 1897-го) Антон Павлович не опубликовал НИ СТРОЧКИ: писал только письма. Потом было несколько вялых рассказиков, не переиздававшихся при жизни писателя. Его триумфальное возвращение в статус «первого после Толстого» случилось лишь в августе следующего года — «Ионычем», «Крыжовником», «Человеком в футляре» и «О любви»… Сам г-н Чехов объяснял тогдашний прорыв вдохновения своим ЧРЕЗМЕРНЫМ припаданием к «мутному источнику» (семейное определеньице алкогольной пагубы)…
Теперь что касается Чехова-младшего… Даровитей него на тогдашнем отечественном театральном Олимпе, пожалуй, никого и не было. Но и пьяницей он числился, что называется, подзаборным. Тоже пытался лечиться. Сам Станиславский присылал к нему лучших московских психиатров — и тоже безрезультатно. А потом наш герой свалил из страны и завязал (во всяком случае, в Америке лечился уже исключительно от психических недугов). И что характерно: наследие пьянства окаянного не помешало ему стать отцом Голливудской актерской школы. Станиславский для американцев — всего лишь № 2. № 1 для них — Чехов…
За сто лет до него другой великий артист Павел МОЧАЛОВ выпивал за время спектакля по нескольку бутылок красного вина — «стаканами довольно почтенного размера». Пристрастием этим он был в актера же папеньку, погоревшего в свое время на том, что «сделался чванливым и в довершение всего загулял». Павел же Степанович злоупотреблял смолоду. Вино ему — гению с первого явления публике — таскали прямо в уборную: бутылку, другую, сколько прикажет. Вино дожидалось его и на столике за кулисами — чтоб меж выходами зря в гримерку не бегать…
Раб вдохновения и жуткий неудачник в семейной жизни, раз запил он на какой-то станции по пути из Воронежа в Москву. А от широты натуры и для полноты счастья обставил это дело с размахом: собрал чуть не всех окрестных крестьян, поил их «сладеньким», и бабы «пели и плясали которые сутки», пока виновник торжества читал им монологи своих героев… На обратном пути коляска Павла Степаныча провалилась под лед. Он вымок и всю оставшуюся дорогу пил водку (вина уже не осталось), заедая снегом. В Москву вернулся совершенно больным. На могиле написали: «Безумный друг Шекспира»…
У Искандера на сей счет есть чудесная строка: «Страдать проще, чем созидать. Вся Россия — пьющий Гамлет»…
Круг замкнулся…
Закончить же главу хочется почти нравоучительно — парочкой хорошо известных имен… «Изрядным пьяницей» считался выдающийся, казалось бы, врач — ПАРАЦЕЛЬС. Один из учеников, подводя итоги двухлетнего общения с наставником, свидетельствовал: «…он пьет и днем и ночью и вряд ли хоть час или два в сутки бывает трезвым…» И из того же источника: «Он очень часто приходил домой к полуночи, не вяжущий лыка, и заваливался в постель, не снимая ни одежды, ни меча…». Соответственно, и лекции свои полуграмотный «первый профессор химии от сотворения мира» (пассаж Герцена) читал чаще всего полупьяным. Отчего долго в «профессорах» и не проходил (хоть и принято объяснять изгнание Теофраста из Базельского университета его патологической неуживчивостью; а много ли вы знаете толерантных пьянчуг?)
Не брезговал великий чернокнижник и опиумом — доктор же! Впрочем, в могилу Парацельса свели не алкоголизм с наркоманией, а упомянутый характер. Хирург, он одинаково блестяще владел как ланцетом, так и шпагой. Норову был несносного, и врагов наживал, где можно и нельзя. Умер сорока восьми лет — не то отравленный, не то заколотый убийцами, нанятыми, скорее всего, кем-то из критикуемых им светил тогдашней медицины…
И уж иначе как злой иронией не объяснить того факта, что первым в истории зарегистрированным, если можно так выразиться, наркоманом, умершим от передозировки, стал не кто иной как тот самый Ибн Сина. Или АВИЦЕННА, если кому так привычней… Вы будете смеяться: прославленный философ, диссидент, музыкант, автор энциклопедии теоретической и клинической медицины («Канон врачебной науки»), которая много веков служила обязательным руководством для врачевателей как Востока, так и Европы, страдал запоями. Скорее всего, они носили предельно вынужденный характер: едва ли не ярчайший из обитателей X века Ибн Сина трудился как проклятый. Писал днем и ночью, в любой обстановке — дома, во временном пристанище, скрываясь от соглядатаев, в заточении, в пути, в военных походах — даже не покидая седла, наш герой писал, писал и писал… «Не было ночи, чтобы я вдоволь отоспался, — вспоминал он сам, — Всякий раз, как одолевала меня дрема или чувствовалась усталость, я обращался к кубку с вином и пил, чтобы ко мне вернулись силы…». Ломброзо ехидно сокрушался по поводу того, что сей светлый ум «посвятил вторую половину жизни на то, чтобы доказать всю бесполезность научных сведений, приобретенных им в первую половину». Похоже, он имел для столь радикального вывода достаточно оснований. «Всякие разы» сделали свое черное дело, и доктор попал от своего «лекарства» в невозвратную зависимость.
Отдельные специалисты утверждают, что запой, вызванный пусть даже и злоупотреблением натурального вина (а оно, напомним, крепче 16 градусов не бывает), невозможен. Правда, если согласиться с ними, нам придется извиниться перед доброй половиной героев главы, начиная с товарища Македонского. А по трезвому осмыслению извиняться вроде бы и не за что. Ибо тогда нам придется признать фантомом и пугалкой для дураков модный ныне термин «пивной алкоголизм», не так ли?
В общем, с этими отдельными специалистами мы согласны не очень. Но даже если они отчасти и правы, и алкоголизму не суждено было доконать нашего героя, мы уточним: в одиночку — может, и не дано. Однако известно, что, как и всякий врач-естествоиспытатель Ибн Сина активно испытывал действие большинства лекарственных препаратов на себе. В число их входил и опий…
Заработав острый язвенный колит, 57-летний медик прописал себе ударную дозу — восемь клистиров из чертова piper longum. И тут же заполучил изъязвление толстой кишки, к которому «присоединился приступ падучей болезни». Ослабленный вином и язвой организм не перенес чрезмерной порции наркотика и некстати подоспевших судорог. Ибн Сины не стало.
Умерен будь в еде — вот заповедь одна.Вторая заповедь — поменьше пей вина, —
посоветовал он как-то потомкам…
