Станислав Говорухин - Страна воров на дороге в светлое будущее
— Пустым.
— И пустым полетит обратно?
— Да.
— А пассажиры, которые не могут вылететь? Женщины, дети…
Опять грустно улыбнулся:
— Вопрос не по зарплате…
Нет, мы не стали договариваться с охраной. Плюнули на все и поехали в Читу. Спасибо Виктору Степановичу — если бы не он, никогда бы не побывали в Забайкальске.
Чтобы увидеть, как гибнут дети, как калечатся их души, вовсе не обязательно ехать в Забайкальск. Туда нас ветром занесло. Мы могли выбрать объект поближе к столице.
Скажем, петербургский морской порт.
Тучи детей совершают там ежедневно набеги на вагоны с сахаром. Пробивают ломом днище вагона, высыпают сахар прямо на шпалы, собирают в мешки и несут через забор и дальний пустырь к тому месту, где их ждут грузовики со взрослыми дядями.
Вовсе не хочу сказать, что все наши дети такие. Что все наши дети криминизированы.
Но есть тенденция к росту криминальности среди детей и подростков. Причем тенденция устойчивая.
Любой ученый-экспериментатор подтвердит: когда есть устойчивая тенденция, нет необходимости продолжать эксперимент — результат уже ясен.
Результат ясен. Растет новое — глупое, необразованное воровское племя. Растет нация рабов. Удел ее в конечном счете — служить иностранцам. Китайцам, японцам, американцам, немцам… рикшами, клерками, лакеями… рабами, добывающими руду, пилящими лес, качающими нефть для цивилизованных соседей.
Формируется новый — волчий мир. В нем не будет места таким понятиям, как «честь» и «достоинство», не будет места товариществу и взаимовыручке, по законам этого мира нужно ударить первым, ибо нельзя упасть — затопчут ногами, забьют насмерть.
Вам обещали рай? Как в Америке? Вас обманули.
Вы будете жить в волчьем мире, черты которого уже явственно проглядывают. Но Бог с вами! В конце концов никто вам не приставлял пистолета к виску, не выманивал вашего согласия на собственную смерть.
Обидно другое. В этом мире с вашего согласия и благословения будут жить ваши дети.
Дневник
(продолжение)
И снова все изменилось. В самую худшую сторону.
На улицах бушуют толпы. Все под красными знаменами, все: «Назад, в прошлое!».
Властям нужна была кровь, чтобы развязать террор. Она пролилась.
Толпа движется к телецентру.
Неужели это Руцкой крикнул:
— Идите в Останкино!
Никогда бы не поверил. Но вот он на экране. Володя, телохранитель, закрывает его пуленепробиваемым щитком, вот эти слова:
— В Останкино!
Не мне судить его. Я пока еще не был в его положении: униженного, оскорбленного, затравленного; когда каждая «шестерка» может безнаказанно плюнуть в лицо, каждая шавка, каждый трус может издалека бросить в лицо ему, боевому офицеру, обвинение в трусости и предательстве.
Скорее всего, это был жест отчаяния.
Ну и, конечно, трагическое непонимание обстановки.
Москва — столица криминального мира. В Москве жуликов уже больше, чем честных людей. А жулики (мы об этом уже говорили) — твердая опора нынешней власти. Это их власть, она породила их и теперь обслуживает.
Почему он выкрикнул эти слова?
Затмило глаза? До такой степени, что гнев с истинных виновников перекинулся на «шестерок»? К тому же безоружных.
Во всяком случае, после слов: «В Останкино!» — можно было подняться к себе, на третий этаж, подумать минуту, достать свой иностранный хромированный пистолет и пустить пулю в сердце{Я написал эту страницу 4 октября. Тогда я не знал всех обстоятельств трагедии, дал сбить себя с толку газетам и телевидению — поверил, что действительно состоялся «штурм Останкино». Уже потом, через месяц, просмотрев видеодокументы, снятые многими телеоператорами, я убедился: никакого «штурма» не было, а была «ловушка», хорошо рассчитанная подлость, а затем хладнокровный расстрел безоружной толпы и зевак. Но об этом — позже.}. Сейчас уже поздно сваливать на анпиловцев. Обвинение себе Руцкой произнес. Публично, под взглядом телекамеры.
Но все-таки об анпиловцах надо сказать пару слов. Мое отношение к ним известно. Я показал их в фильме «Россия, которую мы потеряли» — застланные ненавистью глаза, портреты Ленина и Сталина в руках; кумачовые флаги… Я много говорил об этом в фильме. «То, что мы имеем, — никакая не демократия, но назад, к Ленину — гибель…»
Я говорил и другое: победу Ельцину на референдуме обеспечили еще и анпиловцы. Они оказали много услуг Власти, а теперь должны были оказать последнюю, решающую. Когда люди видели эти перекошенные от злобы лица, слышали эти крики: «Назад, в прошлое!», они говорили себе: «Тьфу, тьфу! Лучше — кто угодно, хоть воры, но только не эти!».
Последнюю услугу властям анпиловцы оказали 2 и 3 октября. Лучшего подарка Ельцину, чем вот этот — устроить беспорядки на улицах, пойти штурмом на телецентр — они сделать не могли.
Мне симпатичен Руцкой. У нас был с ним разговор на эту тему 27 сентября. Мы с депутатом Сашей Тихомировым зашли к нему. Он был уже затравлен, измотан до предела, ел в задней комнатке холодный суп из термоса. Мы поговорили.
— Неужели вы не видите, — сказал Саша, — что Дом окружен красными флагами, на стенах антисемитские лозунги…
— Где? — спросил Руцкой.
— Ну есть, есть, — продолжил Саша, — есть и такие лозунги. Нормальные люди связывают парламент с «красными». Это только отпугивает здоровых и честных людей…
Руцкой молчал.
— Почему не отмежуетесь от них? — спросил я. — Анпилов обязательно выкинет что-нибудь такое, что погубит все ваше справедливое дело…
— Я вам скажу так, — сказал Руцкой. — Если бы не Анпилов и его люди, никто бы не пришел защищать Белый Дом…
Да, скорей всего, так бы и вышло.
Ну и что?
Даже если бы пришли всего две старухи, встали бы перед парламентом и сказали: «Нет! Вы можете раздавить демократию, только раздавив нас!» — пользы было бы больше.
Страх. Гены страха, внесенного еще Лениным в живой организм народа, шевелятся. Бездействуют, но не умерли. И, забегая вперед, скажу: то, что произошло 4 октября, вот этот осуществленный с восточной жестокостью расстрел парламента, расстрел женщин и детей на глазах у всего народа, вся эта варварская и даже бессмысленная в военном плане акция на самом деле была далеко не бесполезной. Она означала полную и безоговорочную победу режима — сразу, на всех фронтах. Разрывы танковых снарядов внутри здания произвели целый переворот в душе народа. 4 октября запомнится ему навсегда.
Нас пугают тем, что было бы, приди к власти ортодоксальные коммунисты. Я не знаю, что было бы. Я вижу — что есть. Что натворили коммунисты-перевертыши.
Более черного и грязного дела они уже не сотворят. Если говорить о моральном состоянии народа, то он оказался отброшенным на много лет назад — в самые жестокие годы реакции.
Люди увидели, как убивают людей. Всех, без разбора.
Ожил годами дремавший в людях страх.
Теперь с этим народом можно делать что угодно.
Но вернемся к тому нашему разговору с Руцким. Что бы сегодня ни говорили про него, лишенного возможности отвечать и оправдываться, не верьте. Руцкой никогда не был «красным». (Кстати, только что прочел в «Известиях» интервью с Андреем Козыревым. Руцкой признался ему: «Я ненавижу красно-коричневых!»)
Но в последние дни своей политической жизни он был с ними. Вернее, они были — с ним.
Главные события трагического воскресенья 3 октября прошли мимо меня.
Днем состоялся обстоятельный разговор с художником Михаилом Шемякиным.
— Я вчера был на Смоленке, — рассказывал Миша, — видел этот народ с металлическими палками и камнями… Слушай, страшные люди! — Подумал минуту: — И другие — страшные. Почему, почему здесь так много жулья? Нельзя узнать Москву…
Возвращаясь от Миши, я заехал на Смоленскую площадь. Мирно прогуливающийся народ с Арбата доходит до Смоленки, дивится на солдат с щитами, перегородивших выход на площадь. Идет обратно.
С чистым сердцем я поехал домой. Было два часа дня.
В 9 часов мне надо было быть на телевидении. Неделю назад звонили от Диброва, пригласили на передачу. Потом дней пять молчали, видимо, утрясали вопрос с начальством. В субботу снова звонок — все согласны. Днем в воскресенье позвонила ассистентка:
— Ждем вас в 9.
— Хорошо.
Без четверти девять подъезжаю к телецентру. На улице Королева — баррикада, не пропускают. Я повернул направо, объехал главный корпус с тыла. Опять — баррикада (дерево положено среди дороги). Двое пацанов.
— Ребята, пропустите, у меня передача.
— Какая передача? Там стреляют.
— Вы меня знаете?
— Знакомое лицо.
— Пропустите посмотреть!
— Ну, раз охота под пули, ставьте машину во двор и идите пешком.
Напоследок спрашиваю:
