Александр Зиновьев - Иди на Голгофу. Гомо советикус. Распутье. Русская трагедия
С у д ь я: А почему не лично?
Свидетель: Секретарь сказал, что Учитель никогда не осквернит своих рук прикосновением к деньгам. (Смех.)
Свидетельница — женщина лет пятидесяти, изможденная, рано постаревшая. На вопрос судьи, с какой целью обращалась к обвиняемому, ответила: с целью омоложения.
Судья: Помолодели?
Свидетельница: Нет.
Судья: Почему?
Свидетельница: Не успела. (Гомерический хохот в зале.)
Судья: Сколько заплатили?
Свидетельница: Пять тысяч. (Крики.)
Судья: Как же Вы попались на это?
Свидетельница: Секретарь учителя познакомил меня с двумя женщинами, которым по документам было за сорок, а выглядели они моложе тридцати. Они и сказали, что прошли курс омоложения у Учителя.
Судья: Вы не узнаете этих омолодившихся среди обвиняемых?
Свидетельница: Узнаю. Вон те…
С у д ь я: На самом деле одной из них двадцать три, другой — двадцать пять. В чем же состоял курс омоложения?
Свидетельница: Секретарь сказал, что Учитель обладает необычайно мощной сексуальностью. Каждый сеанс омолаживает на год.
Судья: Ну и как?
Свидетельница: Ничего особенного. (Смех.)
Судья: Значит, Вы разочарованы?
Свидетельница: Нет. (Смех.) Просто у него таких омолаживающихся небось сотни. (Гомерический хохот.)
Свидетель — тощий мужчина с очень некрасивым лицом, распухший нос, под глазом синяк. Цель занятий с Учителем — улучшение внешнего вида. (Лица и фигуры.) После этих слов свидетеля в зале творилось нечто невероятное. Минут двадцать успокаивали. Свидетель, показывая на нос и синяк, сказал, что это его в милиции разрисовали. Судья сказал, что правильно сделали. (Аплодисменты.) В следующий раз за сопротивление властям получит срок. Кому платил деньги и сколько, не помнит, поскольку был всегда пьян. Улучшилась ли его внешность? А ему наплевать на внешность. (Смех.) Бывает и хуже. (Смех, аплодисменты.) Ему было приятно провести время в хорошей компании, поговорить с умными людьми. Баб было полно. (Смех.) Правда, в основном — толстые, старые и страшные. (Гомерический хохот.) Зато не жмоты. (Смех.)
Свидетель — молодой мужчина, сильно заикается. Лечился от заикания. Перестал заикаться. Полгода говорил нормально. А когда узнал, что «Учитель» — жулик и шарлатан, почему-то снова стал заикаться. Смех в зале остановить не удалось. Пришлось сделать перерыв.
На другой день суд продолжался уже не в большом зале клуба, а в небольшом помещении Народного Суда.
Убедительной картины моей преступной деятельности из судебного спектакля не получилось. Но прокурор все равно потребовал высшей меры. Мне предоставили последнее слово. Я не выдержал роли молчальника. Я сказал, что слагаю с себя полномочия Бога. Если кто из людей захочет стать Богом, пусть будет им.
Место освободилось. И это очень просто, стать Богом: иди на Голгофу! Но это очень трудно быть Богом: надо идти все-таки на Голгофу!
В зале раздались крики возмущения. Потребовали разъяснить, что это такое — «Голгофа». Прокурор сказал, что это — гора в Израиле, на которой, согласно религиозной легенде, был распят Христос, которого на самом деле не было, которого идеологи господствующих классов выдумали с целью… Снова раздались крики с требованием выгнать меня в Израиль, «поставить к стенке», сослать в урановые рудники!.. Суд удалился на совещание. Я опустился на скамью и оцепенел в ожидании.
Ожидание
Я встречал людей, приговоренных к казни, но уцелевших волею случая. И никто из них не мог ничего рассказать о промежутке жизни между приговором и казнью.
— В это время просто ничего не было, — сказал человек, один раз неудачно расстрелянный немцами, а другой раз — столь же неудачно своими. — Оказался бы ты сам в таком положении, то ты понял бы, что тут нечего понимать.
Теперь я понимаю этих людей. Тут действительно нечего понимать, ибо тут пусто. Мне не дают еды, а я не ощущаю голода. Мне не дают воды, а я не ощущаю жажды. Я не ощущаю хода времени. Сколько я здесь? Неделю? Месяц? И я не сплю. Я оцепенел в ожидании, и все. Болван! Ты забыл о главном деле твоей жизни — о Боге! Вспомни о Нем, и ты вновь ощутишь полет времени, тесноту пространства, жажду, голод, боль в теле. Ощутив страдания, моли у Него силы достойно человека перенести их. Иначе — пустота и оцепенение. В памяти возникла Богиня.
— Как ты живешь? — спросил я.
— Как все, — сказала она. — Сейчас сплю по очереди с хореографом и директором. Прима-балерина принуждает сожительствовать с ней, иначе она не допустит меня на хорошую роль. Придется соглашаться.
— Ты права, — покорно говорю я. — От той роли, какую уготовили тебе люди, уклониться нельзя. Пошлость есть неизбежный спутник гения.
Богиня исчезла. Исчезла как ложная идея — насовсем и бесследно. И возник Антипод. Возник как абсолютная истина, как приговор, не подлежащий обжалованию.
Приговор Антипода
— Ты много раз призывал людей идти на Голгофу, — сказал он. — Дурак! В России нет Голгофы. В России есть «Лубянка». Сибирь. Колыма. Магадан. А Голгофы нет. И со словами «иди на» у нас ассоциируют совсем иное слово — русское слово из трех букв, обозначающее все, что угодно, за исключением Голгофы. И в ответ на твой призыв «Иди на Голгофу!» наш русский человек ответит тебе «А иди-ка ты на…!». И правильно сделает, ибо Голгофы у нас нет и быть не может.
— Вторая слабость твоей позиции, — продолжал Антипод, — тебя зовут Иваном. Иваном Лаптевым. Бог по имени Иван, да еще Лаптев, — согласись, это звучит смешно. Зевс, Юпитер, Будда, Христос — это звучит красиво и возвышенно. А Иван Лаптев — хоть тресни, хоть превзойди их всех, вместе взятых, все равно смешно. Все равно не поверят. Люди могут принять любого бога по имени Ганс, Жорж, Джон, Абрам, Иосиф, Карл… Но ни в коем случае — по имени Иван. Иванианство, иванство, иванизм, лаптизм, лаптианство — этого нам только не хватало, воскликнут люди. Не допустим! Только через наш труп! Вопль насчет трупа я вставил для красного словца. Через труп мы перешагнем. Но не ради иванизма. Мы сами его ни в коем случае не допустим. Чтобы наш брат Иван породил целое иванианство? Не бывать этому! Лучше худой марксизм, чем хороший иванизм! Хотя от марксизма нас с души воротит, он все-таки заграничная штучка, а не наше домотканое барахло.
— Третья слабость твоей позиции, — продолжает Антипод, — уже не наша национальная обреченность, а некая общечеловеческая закономерность. Многие смертные претендовали на статус Бога. Одни — обуреваемые маниакальным тщеславием и властолюбием, другие — маниакальным стремлением спасти человечество. К числу последних принадлежал, по всей вероятности, человек, который вошел в историю под именем Христа. Он не был исключением. Такие люди появлялись до него и после него. Они появляются и в наше время. И будут появляться в будущем, ибо претензия быть Богом есть естественная социальная функция Человека — вот в чем дело! Конечно, в самих людях есть что-то такое, что находит воплощение в появлении особого рода личностей, вынуждаемых людьми исполнять эту функцию. Конечно, тут есть и элемент добровольности, вернее — предрасположенности этих личностей к такой роли. Но я подчеркиваю социальную природу и принудительность ее, поскольку этого не видят или не хотят видеть. Видят то, что Христос сам взял на себя роль Бога. Но не видят того, что он смог это сделать лишь постольку, поскольку общество нуждалось в этой роли и заставило его сыграть ее, что люди воплотили в Христе частицу своего существа. Бог есть отчужденная общечеловеческая функция, и ничего больше! Ты воспринимаешь свою роль как Волю Небес. А фактически тебя вовлекли в нечто неподконтрольное тебе, в нечто такое, что есть переплетение махинаций авантюристов, чаяний шизофреников, политических расчетов, людских несчастий и многого другого. Мало того, особенности нашего времени наложили свою печать на твою жалкую судьбу. Теперь людей, претендующих на роль Бога и выталкиваемых на нее, появляется слишком много. Теперь уж никого не удивишь явлением Бога как феноменом социальным, подобно тому, как никого не удивишь радиоприемником, самолетом, автомобилем. Подобно тому, как античные и шекспировские трагедии приобрели статус банальных склок любого достаточно большого и целостного человеческого коллектива. Бог утратил былую индивидуальность и исключительность. И потому в отличие от Будды, Христа и Магомета ты не войдешь в историю. Твоя известность и твое влияние ограничатся рамками местной устной молвы, отделений милиции и КГБ. Причем она скоро будет забыта. И никаких следов твоего пребывания в мире не останется вообще. Многие смертные, повторяю, претендовали и претендуют до сих пор на статус Бога. Когда эту претензию заявляют цари, короли, императоры, диктаторы и вожди, это ни у кого не вызывает раздражения. Это — норма. Даже Сусликов может претендовать на это — он есть власть, указующая пути человечеству. Но не ты, жалкое существо, находящееся на самом дне человеческой помойки. По условиям нашего времени ты не можешь практически вознестись на уровень своей претензии даже в случае успеха твоей миссии, ибо не сможешь сделать даже одного шага вверх в современной социальной иерархии. В наше время даже Бог должен делать карьеру по законам делания карьеры.
