Еремей Парнов - Зеркало Урании

Но даже этого было бы мало, если бы писатель ошибся только в одном: в выборе пути, по которому должно идти познание. Там, где кончается власть художника и интуиция поэта, начинается ученый, И, улавливая идеи, которые носятся в грозовой атмосфере сегодняшней теоретической физики, доктор наук Ефремов дает в руки Рена Боза власть над временем и пространством. Чуть-чуть переиграть, сказать на одно слово больше, попытаться ярче обрисовать то, что вообще нельзя передать на человеческом языке, — и очарование тайны разлетится.

Вот он приблизительный многоступенчатый механизм создания моста через невозможность. Да было ли оно, это великое мгновение? Или все одна только иллюзия, прекрасная галлюцинация, оставившая в зале Тибетской обсерватории "запах далекого, как безвременье, океана? Мы не узнаем об этом, как не узнали и герои романа. Так создается эффект присутствия, так повелительно и незаметно читатель вовлекается в развитие действия, как соучастник, а иногда и как творец. Элемент недосказанности позволяет конструировать возможные события в зависимости от индивидуальных особенностей того или иного читателя. Вот почему все еще не смолкают споры вокруг произведений Ефремова. Ведь очень редко можно сказать, кто прав на поле битвы, где схлестнулись "не только интеллекты и вкусы, но и характеры.

Роман "Туманность Андромеды" породил целый поток эпигонской литературы. Мало кто из фантастов избежал в своем творчестве влияния этого замечательного произведения. Одно время казалось, что фантасты долго еще будут находиться в плену ефремовского местного колорита. Однако этого не произошло. Очень скоро выяснилось, что подражать Ефремову нельзя. Даже наиболее талантливые попытки выглядели в лучшем случае пародиями. Вероятно, это закономерно. "Туманность Андромеды" не только явилась той блистательной гранью, которая отделила зарождавшуюся тогда современную советскую фантастику от фантастики ближнего прицела, но и сама явилась эпохой в ее развитии. Поэтому возврат к ней невозможен.

В творчестве Ефремова "Туманность Андромеды" по праву занимает ведущее место. Мы ясно видим преемственность идей, все круче разворачивающих свои витки от "Звездных кораблей" к "Туманности Андромеды" и от "Туманности Андромеды" к "Лезвию бритвы".

Воинствующий, часто даже декларативный антропоцентризм вызывал ожесточенную полемику и словесные битвы… Книги Ефремова никого не оставляют равнодушными вне зависимости от того, разделяют или нет читатели его идеи. В этом еще одна сильная черта его таланта.

И очень символично, что в день запуска первого искусственного спутника писатель получил телеграмму, в которой его поздравляли с началом эры Великого Кольца.

Первый сборник рассказов Ефремова "Пять румбов" был опубликован в 1945 году. Эти произведения давно уже вошли в золотой фонд советской литературы. Затем появляется повесть "Звездные корабли".

Кроме романтических рассказов о разведчиках неведомого — геологах, моряках, летчиках, Ефремов написал несколько превосходных, наполненных суровой экзотикой новелл о таинственных проявлениях природы, повести из жизни Древнего Египта "На краю Ойкумены" и "Путешествие Баурджеда", повесть "Сердце Змеи".

В 1964 году вышел в свет новый большой роман Ефремова "Лезвие бритвы", по определению автора, экспериментальный, в котором за исключением трех фантастических допущений нет ничего, что бы выходило за рамки сегодняшней науки.

"Цель романа, — писал Ефремов в авторском предисловии, — показать особое значение познания психологической сущности человека в настоящее время для подготовки научной базы воспитания людей коммунистического общества".

В известной мере все романы Ефремова были экспериментальными и, прежде всего, "Таис Афинская", где писатель вновь возвратился к своей любимой древней Элладе, к истокам мифов, к рождению орфических мистерий.

Фантастика как искусство вносит в научную проблему недостающий ей человеческий элемент. Она становится своеобразным эстетическим зеркалом науки. Ефремов всегда считал, что в литературе ученые увидят то, что иногда трудно осмыслить им самим — действие их открытий и опыта в жизни и в человеке, причем не только положительное, но иногда и трагически вредное.

Все творчество большого советского писателя — это грандиозный блистательный эксперимент. Эксперимент, в котором далекое прошлое смыкается с отдаленным грядущим, культура Востока с культурой Запада, наука с искусством. Это Великое Кольцо обитаемых миров. Это колесо учения.

Отсветы ада

Вся местность была освещена палящим светом, сила которого во много раз превосходила силу полуденного солнца.

…Родились из воспламенившего жара.

Промышленные революции, как и революции социальные, не возникают мгновенно. Они подготавливаются всем ходом исторического развития. Наступление новой атомной эры чуткие нервы художника ощутили задолго до того, как это стало ясно даже самим ученым. Пожалуй, ни в какой другой области не проявилось столь полно присущее научной фантастике свойство улавливать тревоги и ожидания общества, как в атомной проблеме. В жизненно важной для всего человечества проблеме, которая усугубилась ныне появлением нейтронной бомбы.

Летом сорок четвертого года в редакцию журнала научной фантастики "Эстаундинг сайенс фикшн" ("Поразительная научная фантастика"), который издавал знаменитый Джон Кемпбелл, нанесли визит агенты ФБР. Они не скрывали своего крайнего беспокойства по поводу только что опубликованного рассказа малоизвестного в то время фантаста К. Картмилла. Речь шла не более не менее о разглашении сведений высочайшей категории секретности, затрагивающих суть "Манхеттенского проекта". Картмилл ухитрился «выболтать» самые страшные тайны, причем такие, о которых еще не могли знать до конца даже самые лучшие умы Лос-Аламоса. В своем рассказе он раскрыл возможный (для фантаста он был уже реальным) тротиловый эквивалент, силу ударной волны, радиус теплового и радиационного поражения. Короче говоря, все факторы атомного взрыва.

"К описываемому моменту, — так и ложатся сюда слова Лесли Гровса, хоть атомный генерал произнес их по иному поводу, — мы были уверены, что сможем испытать «Толстяка» — бомбу взрывного типа — примерно в середине июля. Планирование операции по испытанию «Толстяка», получившее кодовое название «Троицы», началось весной 1944 года, после того как мы с Оппенгеймером решили, что с точки зрения проверки сложной теории взрывной бомбы, правильности ее конструкции, изготовления и сборки, в общем ее действенности, такое испытание весьма целесообразно".

Ученые особенно рьяно любят фантастику, И взрыв, произведенный рассказом Картмилла "Крайняя черта" или, если дословно, "Линия смерти", в тиши секретных лабораторий был воистину подобен атомному. Ярости секретной службы, во всяком случае, не было предела.

Напрасно издатель лепетал насчет веяния времени и характерной для фантастов привычки забегать вперед. Факт чудовищного нарушения атомного моратория представлялся бесспорным, хотя ни сам Кемпбелл, ни агенты ФБР не догадывались, что «пророчество» Картмилла сбудется уже через месяцы.

Строжайшее расследование, однако, показало, что писатель не имел ни малейшего касательства к проекту, который возглавляли доктор Оппенгеймер и генерал Гровс. В своих, прогнозах он пользовался лишь открытыми научными сообщениями довоенных времен. Представил доказательства собственного «алиби» и сам Кемпбелл. Он не только показал агентам рассказ Хайнлайна "Неудовлетворительное решение", датированный еще сорок первым годом и повествующий об атомной войне и послевоенной гонке вооружений (!), но и сослался на "Освобожденный мир" Уэллса. Этот роман, вышедший в 1914 году, уже никак нельзя было заподозрить в причастности к "Манхеттенскому проекту". В год начала первой мировой войны прославленный фантаст писал о войне атомной, о тотальном истреблении сотен тысяч людей и почти полном разрушении городов.

Это был в полном смысле слова роман-предупреждение, заглянувший в будущее на целых три десятилетия. При желании Кемпбелл мог бы сослаться еще "на одно литературное произведение — на роман В. Орловского "Бунт атомов", увидевший свет в 1928 году. Тем более что его мгновенно перевели на английский и опубликовали в американском журнале "научной фантастики. Как в свое время спешно перевели уэллсовский "Освобожденный мир" в охваченной пожаром империалистической войны России.

Очевидно, писатели чутко уловили неясные ожидания и вполне конкретные тревоги мира. Не слишком ошибся В. Орловский и в выборе места, где, по его убеждению, было создано новое испепеляющее оружие. В романе превосходно передана атмосфера шовинизма и оголтелого милитаризма, которая расцветала в те годы в некоторых кругах Веймарской республики. Та самая атмосфера, которая, собственно, и породила немецкий "урановый проект".