Долиной смертной тени - Ливанов Алексей
«Что это за аэропорт вообще? Краснодар? Или это пересадка? Может быть все уже вышли, а я один остался в салоне, не услышав сообщение о посадке? Но тогда меня Шум должен был разбудить. Кстати, где он?»
— Куда едем, командир? — стараясь держаться молодцом, слабым голосом спросил я водителя автобуса.
— Готовимся к интубации, седация, готовим набор для постановки ЦВК[43]! — вместо ответа раздалось из динамиков в салоне.
«Почему в автобусе тоже стоит запах средства для дезинфекции?»
Обычно я не сажусь в общественном транспорте, самодовольно считая, что сидеть там, где стоят пожилые люди и женщины с детьми, могут только беременные, инвалиды и педики. Но так как в этот раз салон был абсолютно пуст, я без зазрения совести уселся на сиденье у окна. Когда я улетал, была глубокая ночь, и я не успел рассмотреть окрестности. Сейчас же, проезжая мимо замёрзшего пейзажа, я невольно вглядывался в него. Февральский ветер гнул голые ветки деревьев и поднимал снег с укатанного асфальта.
«Стоп. Какие деревья?»
Автобус ехал по трассе, и вокруг не было даже намёка на здание аэропорта.
«По объездной за город до моста у заветного населённого пункта, что ли? Или прямо на базу везёт?»
Мне не верилось, что всё закончилось, и что я уже почти дома. Мысль о том, что ещё совсем немного бюрократических проволочек, и я, с хорошей суммой на руках буду свободен в своих желаниях и делах, придала необычную для моего тела лёгкость.
Но чем дальше я вглядывался в пролетающую мимо моего окна местность, тем больше росла во мне тревога. По пути автобусу не встретилась ни одна машина, не было ни одного перекрёстка и ни одного дорожного указателя. Совсем уже усомнившись в том, правильно ли мы едем, я встал и направился к водителю.
— Уважаемый! — обратился я к нему. — А ты ничего не путаешь? Куда мы едем?
Водитель продолжал невозмутимо вести автобус, а из салонных динамиков снова раздались голоса:
— Ритм?!
— Асистолия!
— Миллиграмм адреналина! Качаем!
«Психи какие-то… Где я вообще?!»
Но посмотрев перед собой в лобовое стекло, я замер. Я знал эту дорогу. Я много лет ходил по ней, только это было очень давно. Вот тут, за этой постройкой, я с одноклассниками курил после школы. Чуть дальше должна быть улица, на которой жила моя первая учительница. Потом дорога возьмёт чуть левее, и за водонапорной башней из красного кирпича будет стоять двухэтажный квартирный дом. Мой дом. Дом моего детства. Дом, в котором я не был больше двадцати лет…
«Стоп! Нет! Нам же не сюда!»
Но, будто бы издеваясь над моими неозвученными догадками, автобус ехал именно по этому маршруту, приближаясь к двухэтажной сталинской постройке. Двери остановившегося у дома автобуса открылись с тихим шипением пневматики.
— Ритм?!
— Асистолия!
— Ещё миллиграмм адреналина и миллиграмм атропина! Качаем!
Сильно сдавило грудь, ноги подкосились, и я выпал из автобуса на снег. Вмиг вернулась боль по всему телу, стало тяжело дышать. Стоя на четвереньках, я с трудом поднял голову, глядя на забытую картину моего детства. Всё те же яблони и груши во дворе, которые я с местными пацанами обносил летом, не дожидаясь, пока они созреют. Всё тот же ряд сарайчиков и гаражей за домом, где соседи держали свою консервацию и мотоциклы с машинами. Всё тот же газовый резервуар за сеточной оградой, снабжавший голубым топливом несколько домов.
Медленно выпрямившись, я осторожно пошёл к дому, корчась от боли при каждом шаге. Откуда-то снова послышался тот же противный прерывистый писк, который я слышал в утробе самолёта. Ни одного человека не было видно во дворе, который казался вымершим и застывшим во времени. Подойдя ко второму подъезду, я тихо открыл деревянную дверь. В нос снова ударил запах дезинфекции, будто тут только что вымыли пол с хлоркой. Моя квартира находилась на втором этаже, и мне стоило немалых усилий подняться на него. Каждый шаг отдавался болью по всему телу, сильно давило грудь и очень хотелось пить. И вот, стоя у входной двери квартиры, в которой я родился и вырос, я чувствовал полный упадок сил и нежелание заходить внутрь, хоть и понимал, что войти придётся.
— Ритм?!
— Фибрилляция!
— Пятьсот миллиграммов кордарона, ставь сто восемьдесят джоулей! Стреляй!
Коснувшись дверной ручки, я ощутил удар, который швырнул меня вперёд, выбивая собой входную дверь и выгибая меня, как тряпичную куклу, заставив вскинуть руки вверх и рухнуть на пол прихожей в полумрак квартиры.
— Снова асистолия…
— Ещё адреналин и качаем! — удалённо и с помехами, как при слабой связи по телефону, прозвучали голоса где-то позади меня.
Я оглянулся. Справа располагалась просторная кухня, в которой вечно что-то готовила мать. На столе стояла её любимая чайная кружка. Она любила пить из неё чай по вечерам. Тогда… Раньше…
Руки меня не слушались, и встать не получалось. Слева от меня была комната родителей, в которой стоял неизменный ламповый телевизор «Радуга–716», который мы смотрели всей семьёй по вечерам. Вся мебель стояла на тех же местах, что и раньше. Её лакированная поверхность блестела, будто тут только что провели хорошую уборку.
Медленно проползая на четвереньках, я добрался до своей комнаты в конце коридора, в которой горел свет. Уперевшись спиной в свою кровать, я разглядывал комнату, освежая в памяти уже забытые мелочи. Аквариум в углу стоял без рыбок, и мини-компрессор гонял воздух в мутной воде. Шкаф с антресолью был открыт и пуст внутри. Мой стол, за которым я учил уроки и маялся дурью, был, как обычно, захламлен тетрадями, листами бумаги и обёртками от конфет. Игрушечный АКМ висел на стене, ещё два игрушечных ПМа должны были лежать в столе. Они заряжались бумажными лентами пистонов, горелый запах которых я помнил до сих пор. Этажерка с игрушками была ими забита, отец меня баловал и часто их покупал. Тяжело дыша, я поднял глаза вверх, где под потолком, на натянутой по диагонали комнаты леске, висели модели самолётов, которые я очень любил собирать и склеивать в детстве.
— Папа… Ты помнишь, как я клянчил возле каждого киоска, чтобы ты купил мне очередную модель самолётика? — я улыбнулся, тихо говоря это в пустоту. — Где ты сейчас, папа? Забери меня отсюда…
Желание и стремление на протяжении всей жизни быть взрослыми и сильными живет в нас с детства. Но сейчас мне очень хотелось стать маленьким мальчиком и вернуться в те старые, добрые времена, когда отец носил меня на плечах в городском парке или на первомайских шествиях.
— Ритм?!
— Асистолия!
— Адреналин! Качаем!
В глазах побелело, но боль отступила. Снова стало легко дышать, и гул в голове пропал. Повернув голову в сторону коридора, я увидел того, кого хотел бы увидеть сейчас меньше всего. Выглядывая из коридора тёмной квартиры в мою комнату, на меня смотрел смуглый мальчишка в полосатой футболке и светлых шортиках. Улыбнувшись, он медленно вошёл в комнату, направляясь ко мне. На моё удивление его левая рука была на месте, и он не был измазан грязью и пылью. Подойдя ко мне почти вплотную, мальчик протянул мне свою левую руку:
— Пойдём, — чисто и без акцента сказал он.
Я медленно встал. Взявшись за руки, мы подошли к выходу из моей комнаты, где мальчишка остановился и посмотрел мне в лицо своими глубокими карими глазами, продолжая безмятежно и по-детски улыбаться.
— Пойдём, — снова сказал он и нажал кнопку выключателя на стене, погружая мою комнату и всё вокруг в темноту.
— Время?
— Больше тридцати минут…
— Заканчиваем реанимационные мероприятия. Констатируем смерть.
Эпилог
WASHINGTON — The artillery barrage was so intense that the American commandos dived into foxholes for protection, emerging covered in flying dirt and debris to fire back at a column of tanks advancing under the heavy shelling. It was the opening salvo in a nearly four-hour assault in February by around 500 pro-Syrian government forces — including Russian mercenaries — that threatened to inflame already-simmering tensions between Washington and Moscow.
