Юмор императоров российских от Петра Великого до Николая Второго - Арсений Александрович Замостьянов
«Ругался бы на русском языке…»
Об ироничном нраве молодого императора свидетельствует и такой сюжет. Однажды Александр II, проезжая небольшой провинциальный город, решил посетить церковную службу. Храм был переполнен. Начальник местной полиции, увидев императора, стал расчищать ему дорогу среди прихожан ударами кулаков и криками: «С почтением! С трепетом!» Александр Николаевич, услышав слова полицмейстера, засмеялся и сказал, что теперь понимает, как именно в России учат смирению и почтительности.
Однажды петербургский военный генерал-губернатор Александр Аркадьевич Суворов — внук великого полководца — был приглашён на обед к императору Александру II, на котором присутствовал и какой-то иностранный посланник. Во время обеда Суворов стал за что-то выговаривать генерал-адъютанту Константину Чевкину. Он ругал его по-французски, и в своей манере, не особенно выбирал выражения. Императору это быстро надоело, и он сквозь зубы приказал Суворову: «Замолчи!» После окончания обеда император отвёл Суворова в сторону и сказал ему: «Вот ведь ты дурак! Уж если тебе пришла охота ругаться, так ты делал бы это на русском языке, чтобы иностранцы тебя не понимали».
Остроумие было ему не чуждо, хотя и проявлялось нечасто. Однажды в светской беседе император заметил: «Иван Сергеевич Тургенев прекраснейший человек». И тут же иронически пояснил: «То есть, насколько литератор может быть прекрасным человеком!» И это при том, что «Записки охотника» в свое время оказали сильнейшее влияние на молодого императора. И он принял решение освободить крестьян во многом под впечатлением от этой книги… И всё-таки — «Прекрасен, насколько литератор может быть прекрасным человеком».
Друг детей
Воспоминания об императоре, как правило, выдерживались в жанре идиллии. Учитывая его трагическую гибель, это неудивительно. Так, в соответствии с мемуарами Любови Оглоблиной (дочери придворного художника Николая Лаврова), он любил общаться с детьми — с ними «отдыхал душой». Раздавал им потешные клички. Любил «попугать» неожиданными появлениями. Наконец, показывал детям свое искусство курить ртом, носом и ушами. Одного парнишку он прозвал «музыкантом» за то, что однажды услыхал, как скрипят его промокшие сапоги. Свою дочь Марию — Уткой, за ее походку. Карапуза, умевшего строить глазки — Женихом.
К царю на Руси относились подчас экстатически. И, катая детей на коляске (сам он любил садиться на место кучера), он предупреждал их, что привык, что институтки и кадеты рвут у него на память платки и кусочки шинели, но просит не брать папирос…
Однажды институтки все-таки выкрали у него «на сувениры» папиросы. Император решил проучить их, вернулся и потребовал, чтобы ему были возвращены все папиросы до одной. Навстречу ему выбежали смертельно перепуганные барышни. Увидев их, он тут же смягчился и признался что вернулся только, чтобы их попугать. Но не всерьез, а понарошку, в шутку. Гневаться всерьез — особенно на женщин и детей — он не умел. Разве что на поляков, да и то без отцовского размаха.
Это, конечно, восторженные, «святочные» по духу рассказы, но некоторые черты характера императора здесь ухвачены точно.
«Многие превосходили его способностями, но никто не сделал больше него для России, хотя ни ему, ни его современникам не было дано видеть добрые плоды его трудов, а пришлось только испытывать терния, рассеянные по пути», — писал правовед Борис Чичерин, сочувствовавший Великим реформам.
«Еду братом милосердия!»
Он был миролюбивым человеком, но принял участие в одной из самых известных войн XIX века — в Русско-турецкой 1877 — 78 гг.
Кроме того, он первым из самодержцев, после основательницы этого воинского ордена Екатерины Великой, стал кавалером Святого Георгия 1-й степени. И император гордился этой наградой.
Перед поездкой в действующую армию было так: «— Я еду братом милосердия, — говорил государь многим в Петербурге.
Этими словами он ясно указал то место, которое желал занять среди участников кампании. Тяжкий и мучительный крест добровольно возложил на себя Царь-Освободитель! Он обрек себя на невыразимые страдания, ибо какие могут быть радости у брата милосердия вообще, а тем более когда горе каждого солдата должно было обратиться в горе самого утешителя!? Победы, которые неизбежно покупаются сотнями и тысячами жертв, доставляемыми на попечение братьев милосердия, лишь терзают сердце и душу… Кровь, все кровь, вечно страдания, плач, стоны и вопли — вот картина торжества в тылу армии. Пребывание Государя в тылу армии продолжалось восемь месяцев, и он явил себя там действительно незаменимым, несравненным и всеобщим… не братом, а отцом милосердия», — вспоминал участник той войны, гвардейский офицер Леонид Чичагов, в будущем, на склоне лет — митрополит Ленинградский, владыка Серафим Чичагов.
Осталось в памяти офицеров и солдат, как император Александр Николаевич в начале кампании, выходя из палатки, где лежали труднобольные, на прощание пожелал им поскорее выздороветь. Совершенно неожиданно для всех в ответ на это пожелание прокатилось дружное:
— Рады стараться, Ваше Императорское Величество!
Государь горьковато улыбнулся и промолвил:
— Не от вас это зависит…
Он, как мальчишка, воспитанный Жуковским, умел сопереживать человеческому страданию.
Благословенное инкогнито
